Проходящий сквозь стены - Александр Сивинских

Опыта драк у меня было не так чтобы много, но юность, проведенная в деревне, все-таки научила кой-чему. Далеко не вдруг выяснилось, что «Паха Дизер — нормальный парень». Первое время у тамошних заводил считалось едва ли не хорошим тоном подстеречь городского отличника после уроков, поинтересоваться для затравки, правда ли его дед — француз и летчик-истребитель, а после со вкусом «разукрасить таблище». Уважение пришло, когда оказалось, что французик — «чувак вообще-то ничо, емкий, и в махачке не очкует», а у некоторых наиболее ретивых художников у самих стали переливаться на физиономиях подобия палитры.

Классическую серию: кулаком под дых, рожей об колено и добивающий — с прыжка — локтем по шее я счел самой подходящей для укрощения попугая. Трудности могли возникнуть лишь с пробиванием жирового слоя на пузе, но я возлагал надежду на небольшой размер собственного кулака. Меньше площадь — больше удельное давление, физика, школьный курс. В крайнем случае засажу ногой по колокольцам. Шавку, чтобы не подняла шум, придется кончить, подумал я жестоко. Только бы лишай не подхватить.

Безмятежно улыбаясь, толстяк вышагивал вперевалку навстречу пламенному приему, которого явно не ждал. Зато левретка, должно быть, учуяла исходящий от меня запах опасности: засунула хвост еще глубже под брюшко, начала упираться и даже тихонько предупредительно гавкнула.

Хозяин, однако, не внял.

Он остановился в шаге от меня, развел руки как бы для объятия и начал открывать пасть, чтобы чего-то там хрюкнуть. Какая, дескать, неожиданная встреча.

Я коротко втянул сквозь зубы воздух и чуть подал правое плечо назад…

Серия удалась на славу. Не было лишь добивающего по шее. Вполне возможно — не было его только пока… Я корчился на полу, размазывая по линолеуму кровь, хлещущую из разбитого рта и носа; в ушах гремело.

— Добавить по яйцам, что ли? — спросил толстяк сам себя и вдруг отрывисто приказал: — Встать, сучонок! Живо! В голосе его слышалась готовность убить, если не подчинюсь. Позабыв о боли, я заскреб конечностями, подбирая их к животу. Встал на четвереньки. Сильная рука схватила меня за шкирку, вздернула вверх. Мне осталось только опустить ноги на пол.

Кое-как утвердившись, я начал медленно-медленно распрямляться. Распрямился. Хотелось блевануть.

Он сел на койку, широко расставив толстые ноги, уперев в колени кисти и выпятив живот. На попугая он походил сейчас очень мало. Разве что нечеловечески большим носом да перистыми волосиками над круглыми, очень плотно прижатыми к черепу ушками. На бегемота же… Помнится, нет для лесных африканских племен зверя страшнее гиппопотама.

— Ко мне обращаться: товарищ Жухрай, — сказал он резко. — Ясно тебе, Корчагин?

«Корчагин…— мучительно задумался я. — Корчагин… Кто это?» Голова соображала плохо. Вытирая кровь с разбитых губ, я спросил:

— Почему Корчагин? Моя фамилия…

— Потому что я — Жухрай, — оборвал он. — И запомни: пасть открывать ты имеешь право, только когда я разрешу. Уяснил? Кивни.

Я кивнул.

— Вот так, молодец, — одобрил он. — Продолжаем знакомство. Раз я — товарищ Жухрай, ты — Павка Корчагин, я буду отныне давать тебе разные невыполнимые поручения, а ты их будешь с пламенным энтузиазмом выполнять. До тех пор, пока не ослепнешь и ноги не отнимутся. Но может, тебе посчастливится отбросить копыта раньше. В таком случае я буду очень горевать по тебе, — добавил он с насмешкой.

— Все равно не понимаю, почему какой-то Корчагин, — упрямо сказал я.

— А хлопчик-то, вишь, тупенькой попался, — взгрустнул он, обращаясь к левретке. — Ты, Корчагин, в школе Островского изучал?

— «Грозу»?

— «Бесприданницу», мля, — рассердился он. — Николая Островского. «Как закалялась сталь».

— Нет.

— А, ну понятно, — скривился он. — Вам как бы незачем. Поколение Next. Жвачка, пепси, MTV. Yes? Кивни, если не ссышь. Я с вызовом кивнул.

— Быстро оклемался, — похвалил он и ласково добавил: — Херня, пельмень, жвачку ты у меня скоро забудешь. Пепси забудешь. Будешь помнить только то, что товарищ Жухрай велел. Я еще сделаю из тебя настоящего человека. Ну, что поскучнел? Не хочешь закалиться, как сталь?

— Не хочу.

— А ведь придется, — усмехнулся он. — Придется, Павка. — Он хлопнул по жирной ляжке широкой, как килограммовый палтус, ладонью. — Сейчас можешь что-нибудь вякнуть. Например: «Госс-споди, но как?»

— Мне нужно умыться, — сказал я. — Кровь.

— Умыться ему… Крови испугался. Обойдешься. А то, понимаешь, рожа станет чистая, а сам — гордый. Мне гордые ни к чему. Мне покорные нужны и беззаветно преданные. Так ведь, Жужу? — спросил он у левретки и огромным башмаком легонько наступил ей на лапу. А может, не совсем легонько: собачонка взвыла. — Так! — прокомментировал Жухрай ее болезненный крик.

— Ну и что будет, если я откажусь покориться?

— Откажешься? Эвона! Тогда я, конешно, умилюся твоему категорическому бесстрашию и отпущу на волю с тысячей извинений, — ехидно проговорил толстяк. Потом поднял на меня злые глаза: — Ежели ты откажешься, суслик, то я начну тебя избивать. Неделю. Две. В перерывах же буду с особым зверством насиловать. В особо извращенной форме. Но если ты и после того будешь вставать в несгибаемую позу, велю посадить тебя назад. Уже навсегда. — Он мотнул головой, показывая на что-то за моей спиной. — Тебе там сильно понравилось, Корчагин?

Я обернулся. Из косяка над входной дверью торчал поворотный штатив. Нахохлившейся бельмастой вороной оседлала его концевой шарнир простенькая видеокамера.

Ограниченные углы обзора, жужжащие сервомоторы перемещения объектива, мерцание строчной развертки, черно-белое изображение, разбитое на пиксели, — все вмиг получило объяснение. Я был заперт вовсе не в стене.

— Только не спрашивай, каким образом это возможно, — сказал Жухрай. — Как говаривали в годы моей бесшабашной юности: «наука на марше» и еще, помнится: «наука имеет много гитик». Кому интересно, пускай разбирается, кто такие гитики и как она их имеет. Гы! А меня это не волнует, я сызмальства по другой части. — Он выпятил жирный подбородок и прогудел замогильным голосом: — «Вы знаете, каким он скифом был? С таким-то кочаном, с такой-то репой! Он жеребцам крестцы ломать любил, он с упоеньем буйным крыл кобыл, а как он жеребят треножил пресвирепо!» Считай, что это обо мне. Но ты, Павка, пока не жеребец. До кобыл тебе тоже дела нету, зато насчет жеребят уже в курсе, да? Так вот, возвращаясь к перспективе коротать век в камере… В видеокамере… Каламбур, а?

Я промолчал. Жухрай хмыкнул и перевел требовательный взгляд на Жужу.

— Каламбур?

Жужу в ужасе заскулила.

— Во! Скотина, а чувство юмора отменное. Мозги работают. Не то что у некоторых. Учти, Корчагин, — он ткнул в мою сторону пальцем, — ты проведешь годы, унылые серые годы внутри электроприбора, наблюдая за своим безмозглым телом, которое будет здесь стареть и дряхлеть. Потом машинка, конечно, перегорит… Кста-ати, я вот что придумал! Для того чтобы ты совсем там не заскучал, мы можем поселить в этих уютных апартаментах кого-нибудь еще, чья жизнь тебе не совсем безразлична. Например, твою красавицу-мамочку. Кажется, она решилась-таки завести второго ребенка? Я задохнулся.

— Думаю, тебе будет любопытно проследить за появлением на свет братика или сестрички. Жаль, медицинской помощи обещать не могу. Сам подумай, какие здесь акушерки? Грубые мужики с большущими елдами.

А любопытно, как отреагирует на присутствие рядом с ним женщины твое, оставленное без присмотра, тело? Боюсь даже представить. Вряд ли в нем отыщется хоть капля сыновней любви. Зато уж любви скотской…

— Сука, — сказал я сквозь зубы.

— Не нужно так о маме, Корчагин, — издевательски попросил толстяк. — Даже из ревности. Тем более обо мне, — добавил он, пристально изучая собственный кулак. Кулак был огромен. — А то ведь я могу топку-то тебе прямо сейчас прочистить. В порядке эксперимента и ради профилактики. Короче, так. — Он, пыхтя, поднялся с койки. — Ты тут посиди, подумай, прикинь хрен к носу — что лучше: честно служить красному банкиру товарищу Жухраю и иметь румяный вид…— он сделал паузу, — или же потерять анальную девственность, зубы, ребра, а напоследок и тело. Шавку, — он поддел носком Жужу, — оставляю тебе. Чтобы тоскливо не было. Ты, я помню, любишь маленьких собачек. В какой, кстати, позе? — Толстяк хрюкнул. — Только учти, хлопец, если эта сучка испачкает пол, убирать будешь сам. А вообще-то она умная. И послушная. Жужу, ну-ка слуужить!

Левретка послушно села столбиком, искательно глядя толстяку в лицо и подергивая согнутыми передними лапками.

— Бери пример, Павка, — посоветовал Жухрай и удалился, довольно гогоча.

— Тварь ты ничтожная, — с горечью сказал я левретке, продолжающей «служить». — На что ты мне сдалась? Вот у меня был пес так пес. Крошечный, вроде тебя, — но зато у него было самолюбие…