Нейромант. Сборник - Уильям Гибсон

Нужно подумать, сказали они.

Фокс дал им три дня.

Перед Веной я повёз тебя на неделю в Барселону. Я помню твои волосы, забранные под серый берет, отражение высоких монгольских скул в витринах антикварных лавок. Ты шагала вниз по Рамблас к Гавани Феникса, мимо стеклянных крыш торговых рядов Меркадо… апельсины из Африки…

Старый «Риц»: в нашей комнате тепло, темно, мягкая тяжесть Европы укрывает нас ватным одеялом. Я мог войти в тебя, когда ты спала. Ты всегда была готова. Видеть, как твои губы складываются в мягкое округлое «о» удивления. Твоё лицо готово утонуть в пухлой белой подушке… архаичные простыни «Рица».

Внутри тебя я воображал, что вижу буйство неона, толпы людей, снующих вокруг вокзала в Синьдзюку, бредовую электрическую ночь. Ты и двигалась как бы в ритме нового века, сонная и чуждая душе любого народа.

В Вене я поселил тебя в любимом отеле жены Хироси. Тихая дрёма солидного вестибюля, пол выложен плиткой наподобие шахматной доски. В начищенных медных лифтах пахло лимонным маслом и маленькими сигарами. Так легко было представить себе эту немочку здесь — заклёпки ботинок отражаются в полированном мраморе, — но мы знали, что на этот раз она не приедет.

Она отправилась на курорт куда-то в Рейнланд, а Хироси — в Вену на конференцию. Когда отель наводнила служба безопасности «Мааса», тебя нигде не было видно.

Хироси прибыл час спустя — один.

— Представь себе, — сказал как-то Фокс, — инопланетянина, который прибыл, чтобы определить доминирующую форму разума на планете. Инопланетянин осматривается, потом делает выбор. Как ты думаешь, кого он выберет?

Я, вероятно, пожал плечами.

— Дзайбацу, — ответил на свой вопрос Фокс, — транснационалов. Плоть и кровь дзайбацу — это информация, а не люди. Сама структура совершенно независима от составляющих её отдельных личностей. Корпорация как форма существования.

— Только не начинай опять о Грани, — взмолился я.

— «Маас» не такой, — не унимался Фокс, не обращая на меня внимания. — «Маас»… маленький, быстрый, беспощадный… Атавизм. «Маас» — воплощённая Грань.

Мне вспоминается, как Фокс распространялся о сути Грани Хироси. Радиоактивные протонные ядра, моноклонные антитела, что-то связанное с утечкой протеинов, нуклеидов… Бешеные, называл их Фокс, бешеные протеины. Скоростные передачи внутри цепей.

Он говорил, что Хироси — настоящий монстр, что он из тех, кто сметает устоявшиеся парадигмы, изобретает новые отрасли науки, несёт в себе радикальную переоценку целой области знаний. Структурная основа, говорил Фокс, и горло у него перехватывало от неземного богатства этих двух слов с высоким, едким запахом прилипших к ним трёх беспошлинных миллионов.

«Хосака» желала заполучить Хироси, но и для них его Грань тоже была слишком остра. Они хотели, чтобы он работал в изоляции.

Я отправился в Марракеш, в древний город Медину.

Отыскал там лабораторию, переоборудованную под производство вытяжки из феромонов. Препарат закупался на деньги «Хосаки».

Потом мы с потным португальским бизнесменом шли через рынок Джемаха-эль-Фна, обсуждая флуоресцентное освещение и установку вытяжных шкафов. За стенами города — высокие хребты гор Атласа. Джемаха-эль-Фна запружена фокусниками, танцорами, сказителями, мальчишками, ногами вращающими гончарный круг, безногими нищими с деревянными плошками под мультипликационными голограммами с рекламой французских софтов.

Мы шагали мимо тюков сырой шерсти и пластмассовых пробирок с китайскими микрочипами. Я намекнул, что мои работодатели планируют производить синтетический бета-эндорфин. Всегда подбрасывайте подручным что-нибудь доступное их пониманию.

Сенди, иногда я вспоминаю тебя в Хараюку. Закрываю глаза здесь, в этом гробу, и мысленно вижу тебя… Блеск хрустального лабиринта бутиков, запах новой одежды. Я вижу, как твои скулы скользят вдоль хромированных прилавков с парижской кожей. Временами я держал тебя за руку.

Мы думали, наши поиски увенчались успехом, но на самом деле — это ты нашла нас, Сенди. Теперь я понимаю: ты сама настойчиво искала нас или таких, как мы. Фокс был вне себя от радости, обдумывая, как лучше использовать этот новый инструмент, яркий и острый, будто скальпель. Этот-то инструмент и поможет нам отсечь неподатливую Грань Хироси от ревнивого материнского организма «Маас-Биолабс». Ты, наверное, долго искала, металась в безысходности твоих ночей в Синьдзюку. Ночей, которые ты тщательно удалила из разрозненной колоды своего прошлого.

Моё же собственное давным-давно кануло в никуда.

Кому, как не мне, знать, откуда берутся такие привычки, как у Фокса, — опустошать по ночам бумажник, перетасовывать документы. Он раскладывал удостоверения на чужие имена в различном порядке, перекладывал их с места на место, ждал возникновения картинки. Я знал, что он ищет. Ты проделывала со своим детством то же самое.

Сегодня ночью в «Новой розе» я вытягиваю карту из колоды твоих прошлых. Выбираю исходную версию, знаменитый «текст отеля в Йокогаме», продекламированный в ту первую ночь в постели. Выбираю опозоренного отца, служащего «Хосаки». «Хосака»… Подумать только, какое великолепие!

И мать-голландку, и лето в Амстердаме… мягкое покрывало голубей на площади Дамм.

Из зноя Марракеша — в кондиционированные залы «Хилтона». Пока я читал твоё сообщение, переданное через Фокса, влажная рубашка холодным компрессом липла к пояснице. Вся игра строилась на тебе, и ты была в ударе: Хироси оставит жену. Ты без малейшего труда связывалась с нами даже сквозь прозрачную плотную плёнку службы безопасности «Мааса».

Кто, как не ты, показала Хироси распрекрасное местечко, где подают великолепный кофе и чудные булочки по-венски. Твой любимый официант был седоволос, добр, хромал на правую ногу и работал на нас. Шифрованные записки он забирал вместе с льняной салфеткой.

Весь сегодняшний день я слежу за маленьким вертолётом, вычерчивающим концентрические круги над моей крохотной страной, землёй моего изгнания — отелем «Новая роза». Наблюдаю в отверстие люка за тем, как его терпеливая тень пересекает заляпанный жирной грязью бетон. Близко, совсем близко.

Из Марракеша я вылетел в Берлин. Встретился в баре с уроженцем Уэльса и начал подготовку к исчезновению Хироси.

Механика его была сложной, изощрённой, как медные приспособления и скользящие зеркала театральной магии викторианских времён. Желаемый эффект должен быть предельно прост. Хироси зайдёт за «мерседес», работающий от водородного генератора, и исчезнет. Дюжина агентов «Мааса», постоянно за ним наблюдающих, окружит грузовичок, как встревоженные муравьи. Вся служба безопасности «Мааса» эпоксидной смолой стянется к месту отбытия генетика.

В Берлине умеют быстро улаживать дела. Мне даже удалось устроить последнюю ночь с тобой. Я скрыл это от Фокса: он бы ворчал, что это излишний риск. Теперь мне уже не вспомнить название городка, где ты ждала меня. Я помнил его не больше часа, пока гнал машину по автобану под сероватым рейнским небом, и забыл в твоих объятиях.

Ближе к утру начался дождь. В нашем номере было одно окно, высокое и узкое, у которого я стоял и смотрел, как дождь серебряным гребнем расчёсывает реку.

Шорох твоего дыхания. Река текла под низкими каменными арками. Улица была пуста. Европа казалась мёртвым музеем.

Я уже заказал тебе билет на самолёт на новое имя, в Марракеш через Орли. Ты будешь уже в пути, когда я потяну за последнюю ниточку, и Хироси исчезнет из виду.

Ты оставила свою сумочку на тёмной столешнице старого бюро. Пока ты спала, я перебирал твои вещи и откладывал в сторону всё шедшее вразрез с прикрытием, которое я купил тебе в Берлине. Я забрал китайский пистолет 22-го калибра, твой мини-компьютер и банковский чип. Вынул из портмоне новый голландский паспорт, чип швейцарского банка на то же имя, засунул в твою сумку.

Моя рука скользнула по чему-то плоскому. Вытащил. Подержал в руке дискету. Неказистая, никаких наклеек.

Она лежала у меня на ладони — эта смерть, — выжидая случая, чтобы ужалить, дремала, свернувшись кольцами кодов.

Так я и стоял, следил за твоим дыханием, смотрел, как поднимается я опадает твоя грудь. Видел полуоткрытые губы и — в припухлости нижней — лёгкий намёк на синяк.

Дискету я кинул в твою сумку. Когда я наконец лёг, ты, проснувшись, перекатилась поближе ко мне. В твоём дыхании — электрическая ночь Новой Азии, будущее, которое поднимается в тебе прозрачным ликёром, смывая всё, кроме наступившего мгновения. В этом заключалась тайна твоего колдовства — в том, что ты жила вне истории, вся в настоящем.

И знала, как увести меня туда.

Тогда ты взяла меня с собой в настоящее в последний раз.

Бреясь, я слышал, как ты высыпаешь в мою сумку косметику. Я теперь голландка, сказала ты, хочу соответствовать.