Белая береза - Михаил Бубеннов

В эти дни ольховцы редко выходили со своих дворов, и какими жили думами - непонятно было. В правлении колхоза теперь обитал только дурачок Яша Кудрявый, носивший забавное прозвище - "заместитель председателя". К нему заходили редко и случайно, - в доме совсем перестало пахнуть дымком самосада.

...Деревня выкормила и любила Яшу Кудрявого. У Яши были большие ласковые глаза и красивые темные кудри. Ростом он был невелик и немного кривобок, - казалось, он привык не грудью, а боком-боком пробираться в трудной земной жизни. Но это уродство замечалось только при внимательном взгляде: так сильно я хорошо освещали его лицо ласковые глаза и украшали темные кудри.

Яша Кудрявый всегда вставал рано и, бывало, аккуратно, как врач, навещал соседей. Зайдет в дом, посидит с хозяином, порасскажет новости и отправляется дальше. Во многие дома его зазывали сами хозяева. Добрые хозяйки приглашали его к столу, угощали горячей стряпней. Яша ел мало, опрятно и никогда не брал подаяний. Посещение многих домов обычно заканчивалось разговорами о женитьбе Яши Кудрявого.

- Ну, Яшенька, - говорила от печи хозяйка, - жениться-то когда станешь? Уж я и не дождусь никак!

Яша радостно потряхивал кудрями.

- Жениться?

- Аль невесту еще не нашел? Девок-то вон сколь!

- Ему ученую надо, - хитро подмигивал хозяин.

- А учительша-то? Вона! - сразу подхватывала хозяйка. - Пуская берет! Девка-то - загляденье одно!

Яше было приятно вести разговоры о женитьбе. Он щурился молодо.

- Нина Тмитриевна?

- Ну, чем плоха?

- Она меня любит, - заявлял Яша. - Она сказала: я кутрявый, хороший, во! Сама сказала!

- А любит, так чего же тут канитель вести? Женись! Она - учительша, ты тоже - "заместитель председателя", не кто-нибудь!

Когда Яшу называли "заместителем председателя", он срывался с места, хватал свой потрепанный портфель, подаренный Степаном Бояркиным, говорил озабоченно:

- Пойту!

И Яша являлся в правление колхоза. Он охотно, быстро и точно выполнял несложные поручения Степана Бояркина: пошлет куда - бежит бегом; требуется подмога в рабочем деле - всегда под рукой. В доме только и слышалось все утро:

- Яша! Яшенька!

Когда заканчивались утренние дела, Яша садился за свободный стол и начинал перебирать содержимое своего портфеля. В это время Степан Бояркин иногда даже покрикивал на тех, кто шумел.

- Эй вы, головы! - притворно сердился он. - Прекратите шум! Не видите - человек работает!

В полдень, когда колхозники возвращались с работы на обед и отдых, открывалась деревенская лавка. Вслед за продавцом Серьгой Хахаем появлялся в ней Яша. Для него и здесь находилось дело. Продавец Серьга Хахай играючи подсчитывал на счетах, получал деньги и больше всего шутил с девушками, а Яша тем временем наливал в бутыли керосин и нагребал в посудины соль. Входя в лавку, многие женщины обращались не к продавцу, а прямо к Яше:

- Яша, кило три соли бы, а?

- Яша, милый, мазь машинная есть?

- Есть, есть, - отвечал Яша. - Сколько нато?

Женщины благодарили его:

- Вот спасибо, Яшенька! Заходи, милый, молочком угощу.

- А у нас квас свежий. Заходи!

- Приту, приту, - обещал Яша.

В правлении колхоза и в лавке Яша работал бескорыстно. От всей его работы веяло искренностью и чистотой. Это трогало людей.

- Умница! - говорили о нем. - Золото!

Теперь, когда уехали руководители деревни, Яша Кудрявый, всерьез называвший себя заместителем Степана Бояркина, считал своим долгом постоянно находиться в опустевшем доме правления колхоза. Рано утром, свешивая кудри с печи, он спрашивал сторожиху Агеевну:

- Погота как, а?

- Дождь, - отвечала сторожиха.

- Опять работать нельзя! - возмущался Яша. - Вот бета, а?

День-деньской он рассматривал и перелистывал разные старые колхозные книги, оставленные в шкафчике счетоводом, рылся в ящиках столов, перебирал свои блокноты, сосредоточенно чертил и составлял что-то похожее на ведомости. Иногда заходил, гремя палкой, прихварывающий завхоз Осип Михайлович. Он садился на лавку, вытягивал правую ногу, клал рядом с ней палку, начинал дымить самосадом. Грустно посматривая на Яшу, склонившегося за столом Степана Бояркина, он горько кривил губы, качал головой, спрашивал:

- Как дела, товарищ заместитель?

- А, Осип Михайлович! - Яша отрывался от бумаг. - Итут! - отвечал он радостно. - Ничего, итут!

- С молотьбой-то как? Задержка?

- Вон погота!

- Эх, Яша, Яша! - вздыхал Осип Михайлович. - Вот она какая, жизнь-то, а?

Поговорив с Яшей, завхоз уходил, гремя палкой пуще прежнего. А Яша, устав возиться с бумагами, обедал со сторожихой, а затем начинал лепить из вара фигурки коров и лошадей. Как-то он отыскал в кладовой небольшой бочонок, до половины наполненный варом. Теперь он держал его в комнате и от безделья и тоски часто занимался лепкой. На одном подоконнике паслось стадо коров, на другом - играл косяк сытых коней. Но Яша хотел, чтобы в его "колхозе" было все больше и больше скота. Выпуская на пастбище новую корову или коня, он смотрел на них сияющими глазами и радостно потряхивал красивыми кудрями.

VIII

Среди ночи произошло событие, которое всполошило всю деревню. Вдруг поднялись и тоскливо, нудно завыли собаки. Ольховцы бросились к окнам. За южной окраиной деревни плескалось, брызгая искрами в осенней тьме, большое пламя. Все догадались: горят скирды.

Шлепая по густой грязи, со всех дворов бросились ольховцы за деревню. И верно: горел крытый ток, устроенный на отшибе, и сложенные вокруг него скирды ярового хлеба. К току нельзя было подойти близко; всю крышу обвивал огонь, скирды со всех сторон дышали жаром, и ветер крутил вокруг них густой белесый дым. Всем было ясно, что хлеб подожжен и что поджог - дело рук своих людей. Ольховцы долго толпились вокруг пожарища и горевали:

- Пропал хлебушко!

- Ему так и так пропадать!

- Там что было бы!

- Свои зажгли! Кому больше?

Побывал на пожарище и Яша Кудрявый. Но одет он был плохо, в худом пиджачишке, и сторожиха Агеевна, по совету сельчан, быстро увела его домой. Дома, отогреваясь у печи, они погоревали о хлебе.

- Ай, бета! - сказал Яша, тряхнув кудрями.

- Сеяли, сбирали, - всхлипнула Агеевна.

С чужих слов Яша объяснил ей:

- Свои зажгли. Кому боле?

И только они собрались было досыпать ночь, случилось совершенно неожиданное: в углу, где, бывало, сидел счетовод, раздался резкий звонок телефона. О телефоне уже забыли, он бездействовал несколько дней, и вот такая притча.

- Батюшки! - заметалась Агеевна. - Он чего это? Чего он звонит? В полночь-то?

- Из района! - догадался Яша и бросился к телефону.

Раньше, бывая в правлении колхоза, он всегда с нетерпением ожидал телефонного звонка, особенно, когда не сидел за столом счетовод. Когда раздавался звонок, Яша кидался к телефону, осторожно прикладывал к уху трубку и, дохнув в нее, отвечал с важностью:

- Та, та, Ольховка! Та, слушаю! Кого? Сейчас!

- Это ты, Яша? - спрашивали из Болотного.

- Я, я! - весь сияя, отзывался Яша.

- Ну, как живешь-можешь?

- Живу хорошо, товарищ претсетатель.

- Как дела у вас в Ольховке?

- Тела итут!

- Ну, ладно, Яшенька, бывай здоров, - говорил в заключение районный начальник. - Бояркин-то здесь?

- Зтесь, вот он!

- Дай-ка ему трубку!

Яша знал, что ночами всегда звонят из Болотного по особо важным делам. Волнуясь, он дал ответный звонок, приложил к уху трубку и сразу услышал твердый, сильно дребезжащий голос. Вначале Яша никак не мог разобрать ни одного слова и, перебивая долетавший издалека голос, закричал, как всегда:

- Та, та, Ольховка! Та, слушаю!

- Ольхоффка, да? - раздалось наконец внятно.

- Та, та!

- Горит ваш дерефна, да?

- Зачем теревня? Скирты горят!

- Кто? Что такой есть кирты?

- Скирты, скирты!

Несколько секунд трубка молчала. Там, в Болотном, около телефона чуть внятно разговаривали два человека. Потом мембрана задребезжала с излишней силой:

- Клеб, да?

- Та, та, хлеб!

- Кто поджигал?

- Свои зажгли! - ответил Яша. - Кому боле?

- Кто свои? Ваш дерефна?

- Где узнать! А только все говорят - свои!

Трубка вновь затихла на несколько секунд. Волнуясь, Яша дунул в ее рожок, и опять, с прежней силой, раздался сухой дребезг мембраны:

- Ты кто есть?

Яша заулыбался во все лицо.

- Я? Заместитель претсетателя. Ага, заместитель. Претсетателя нету, а я зтесь...

Сторожиха Агеевна слушала разговор сначала от печи, затем подошла ближе к Яше, - каждая морщинка на ее старческом лице выражала крайнее напряжение и беспокойство. И вдруг она, шагнув к Яше, выхватила у него трубку, а самого молча оттолкнула прочь. Торопливо откинув с уха прядки волос, она приложила к нему трубку и закричала во весь голос, словно соседке через двор:

- Какой он заместитель! Какой заместитель! Господи, да он умом слаб, чего слушать его?

Передохнув, крикнула потише:

- А кто говорит? Чего надо, а?