Тень на каменной скамейке - Мария Грипе

Мою сестру портниха обожала. Для нее всегда находилось сколько угодно времени. Она научила Надю кроить и шить, вместе они мастерили куклам платья.

Еще Ульсен выучила Надю говорить по-норвежски, Надя была очень способной ученицей. Потом, когда мастерица уехала, Надя еще долго говорила по-норвежски, особенно в школе, но там ее познания не получили должного одобрения. Учительница даже жаловалась маме.

Примерки были для меня пыткой. Все тело деревенело. Пальцы Ульсен были такие холодные, а булавки все время кололись. Мне казалось, вид у меня жалкий, что на меня ни надень, и портниха, кажется, тоже так считала.

Мама стояла рядом и, задумчиво склонив голову набок, смотрела в зеркало, а Ульсен сидела на корточках, изо рта у нее торчали булавки. «А ну-ка выпрямись! Стоишь, как мешок с сеном», – сказала мама, а Ульсен что-то промычала. Из-за булавок не разобрать ее слов, но я поняла, что она согласна с мамой.

Я старалась изо всех сил и все равно казалась себе похожей на кочергу. Что я делала не так? Руки всегда мешались, я не знала, куда их деть, и они висели, как плети. Мама вздохнула. Я увидела в зеркале, как они с Ульсен переглянулись, и поняла, что дело безнадежно. Но когда вещи были готовы и я начинала их носить, то выглядела совсем неплохо. Тут уж исключительно заслуга Ульсен.

Каролине нужно было черное платье для особых случаев, и портниха взялась сшить и его. К первой примерке Каролина все еще не оправилась от болезни. Поэтому вела себя очень смирно. Я сама была там (только что закончила примерять платье) и знаю, о чем говорю. Каролина молчала, позволив Ульсен решать все самой. Она ни во что не вмешивалась.

Но было заметно, что у Ульсен сложилось предвзятое мнение о Каролине. Нельзя сказать, что она была недружелюбно настроена, но вела себя сдержанно. Не так, как обычно. Она словно насторожилась.

Ясное дело, Свея наболтала ей всякой ерунды. Вечерами, сидя вместе с Ульсен за работой, Свея наверняка не закрывала рта. О чем они говорили, догадаться нетрудно. Вид у нее после этого обычно был очень довольный: «Да, мы с Ульсен всегда найдем, о чем посудачить».

Не знаю, как получилось, но в меня внезапно закралось ужасное подозрение. А вдруг эта история с анонимным звонком – дело рук Свеи! Она единственная из всех, кого я знала, могла желать Каролине зла. То есть экономка стремилась только выжить Каролину из дома. Больше-то она, наверное, ничем не хотела ей навредить.

У Свеи были две подруги детства, жившие в нескольких милях от города. Она частенько навещала их по воскресеньям. А ведь звонили именно в воскресенье! Что если она, Свея, со своими приятельницами заварила всю эту кашу! Звонок был с переговорного пункта. Я знала, что своего телефона ни у одной, ни у другой нет.

Так вот почему, вернувшись вечером домой, Свея интересовалась, о чем мы говорили. Ей, конечно же, хотелось знать, какое впечатление произвел на нас звонок и собираемся ли мы что-нибудь предпринять, поэтому и вынудила маму все ей рассказать.

Какое отвратительное подозрение! Как бы мне хотелось избавиться от него! По-моему, никому, кроме меня, не приходят в голову такие дурные мысли. И поделиться ими не с кем!

Я же обещала ничего не говорить Каролине. Но ведь, если подумать, мама тоже уверяла, что ничего не расскажет Свее. Она нарушила свое обещание. Почему же я должна держать свое? Если Свее все известно, то само собой разумеется, что Каролине тоже следует знать. Ведь именно о ней идет речь!

Конечно, я должна поговорить с Каролиной, это совершенно ясно.

Но делать что-то за спиной у папы мне не хотелось. Мама, конечно же, с ним заранее не посоветовалась, а когда ему рассказала, то дело было уже сделано. Но Свея застала ее врасплох, в то время как я добровольно собиралась пойти к Каролине. Поэтому мне все-таки следовало поставить папу в известность о своих планах.

Удивительно, но папу, казалось, мои планы ничуть не интересовали. Он, как обычно, сидел, уткнувшись носом в книгу, и едва взглянул на меня, когда я вошла.

– Папа, ты не считаешь, что будет справедливо, – сказала я, – если Каролина тоже узнает про этот звонок?

– Решай сама, дружок. Ты же наверняка лучше меня все обдумала. Делай, как считаешь нужным.

– То есть ты не против?

– Нет-нет, делай, как знаешь. Я начинаю понимать, что мне сейчас трудно выразить свое отношение к этой истории.

Итак, я вроде бы получила папино согласие, но этого было явно недостаточно. Папа просто отмахнулся. За его словами ничего не стояло, и это вселяло в меня неуверенность.

А поскольку Каролина держалась неприступно, я оставила все как есть. Порой с ней действительно было трудно. Она будто отказывалась понимать, что мне необходимо ей что-то сообщить. Ускользала от разговоров. Интересно, насколько сознательно она это делает? К тому же сейчас она, по всей видимости, думает, что речь пойдет о другом.

Дело в том, что Ульсен тоже слышала, что по ночам кто-то крадется по чердачной лестнице. То-то обрадовалась Свея: наконец ее подозрения подтвердились! Но этого мало. Портниха, которая часто засиживалась допоздна, решила выяснить, кто это ходит по лестнице среди ночи. И вот она приоткрыла дверь и увидела спину мужчины, спускавшегося с чердака. Должно быть, он вышел из комнаты Каролины, рассказывала маме Свея. «А Ульсен – то считает, что у нас порядочный дом! – Свея выглядела встревоженной. – Неужели это безобразие так и будет продолжаться? Как вы думаете, хозяйка? В таком случае с уютом в нашем доме скоро будет покончено! Так сказала Ульсен. И кто тогда будет шить нам одежду? Нет, мне просто интересно, кто?»

Мама попыталась поговорить с Каролиной. Но та все отрицала. Нет, никаких посетителей у нее не было. Она говорила совершенно невозмутимо и смотрела маме прямо в глаза.

Но Ульсен ведь не могла это выдумать!

Очень неприятно. Мне и в голову не приходило, что Каролина может врать. Я полагала, она отвечает за свои поступки, даже если ведет себя глупо. Но, похоже, я ошибалась. А когда она к тому же стала избегать разговоров со мной, я не знала, что и думать. Такое глубокое разочарование!

Ульсен меня, напротив, ничуть не волновала. Пусть слышит и видит все, что ей вздумается. По всей видимости, ей это нисколько не мешает. И к тому же никто не просил ее шпионить.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Однажды ночью весь дом проснулся от душераздирающего крика, раздававшегося с чердака. Я выпрыгнула из постели, зажгла свечу и выбежала из комнаты. У чердачной двери столкнулась с остальными членами семьи – не хватало только Нади. Все были напуганы, у всех в руках горели свечи. Вслед за мной появилась Свея.

С чердака доносились отчаянные крики. Открыв дверь, на самом верху у перил мы увидели Надю в длинной белой ночной рубашке. С белым, как мел, лицом она обеими руками вцепилась в перила, уставившись прямо перед собой невидящими глазами. «Я не хочу умирать! На помощь! Спасите! Спасите!» – кричала она. Рядом с ней мы увидели Ульсен и Каролину, пытавшихся успокоить бедную девочку. Но Надя как будто их не замечала. Она была вне себя от ужаса.

Мама поспешила вверх по лестнице. Что случилось? Что делает Надя на чердаке среди ночи? Никто ничего не понимал. Надя и раньше ходила во сне, но никогда не поднималась на чердак.

Ульсен и Каролина проснулись от криков. Крики были жуткие, полные смертельного ужаса. Они сразу же выбежали на лестницу и обнаружили Надю, мечущуюся среди старой мебели и другого скопившегося на чердаке хлама. Они попытались разбудить ее, но она отталкивала их, как будто боялась, что они причинят ей зло. Бедняжка их просто не узнавала.

Должно быть, ей приснилось что-то очень страшное. Она двигалась, словно в другом измерении, где всюду лишь хаос, – это было видно по ее движениям. В широко раскрытых, черных как ночь глазах выражались испуг и отчаяние – ничего подобного никто из нас раньше не видел.

Ульсен и Каролина принесли керосиновые лампы и свечи, чтобы Надя проснулась и увидела, что ей ничего не угрожает, но это не помогло. Она продолжала метаться. В конце концов она натолкнулась на стол, который перевернулся и свалил стул. Сама же Надя навзничь упала на пол и наверняка ушиблась, но когда Каролина и Ульсен попытались помочь ей встать, она в ответ стала яростно отбиваться: «Выпустите меня! Я не хочу умирать!»

Потом Надя все-таки вырвалась, с дикими воплями бросилась к перилам и изо всех сил вцепилась в них. И больше не сдвинулась с места. Она так крепко сжала кулачки, что у нее побелели костяшки пальцев. Все ее тело напряглось и застыло, как будто вдруг обрело нечеловеческую силу.

Мама и папа пытались заговорить с Надей, успокоить. Но она их не видела. Она никого из нас не замечала.

Я страшно испугалась: мне показалось, что Надя теряет рассудок. Все детское в ней исчезло. Перед нами был незнакомый ребенок с лицом взрослого. Все судорожнее цеплялась она за перила. И вдруг запела.