Пехота Апокалипсиса - Александр Золотько

– И еще несколько миллионов? – спросил Младший.

Кадропроекции исчезли.

– А лучше, чтобы несколько миллиардов? Чтобы все? Чтобы как в Африке? Или в бывших Соединенных Штатах Америки? Или тебе больше нравятся Владивосток, Гамбург, Киев? Ты за десять лет еще не свыкся с мыслью, что мы не убиваем... не решаем, кого убить, а выбираем, кого спасти. Забыл, что не могло быть иначе? Могло быть только по-другому! Не Америка, а Россия, не зажравшиеся америкосы, а наши с тобой не протрезвевшие россияне? – Старший выкрикнул последнюю фразу и закашлялся, схватившись за грудь.

Тихо сдвинулась крышка настенной панели, и бесшумно вынырнул медблок, повис в воздухе перед Старшим.

Тонкое металлическое щупальце протянулось к руке Старшего, коснулось кожи на внутренней стороне запястья и замерло.

Старший закрыл глаза. Мышцы лица расслабились, на щеках проступил румянец.

Медблок мигнул индикатором и вернулся в стену.

– Хорошо! – сказал Старший.

– А когда-нибудь он впрыснет тебе не бальзам, а стрихнин.– Младший посмотрел на часы, потом снова за окно.

– Еще пятнадцать минут, – сказал Старший.– И если мне добавят стрихнину вместе с этим бальзамом, то я не стану возражать.

– Не вместе, а вместо, – буркнул Младший.– И твоего возражения никто спрашивать не будет. И моего желания – тоже. И кстати...

Младший кашлянул и замолчал.

– Что такое? – удивился Старший.– Мы стесняемся? Или не можем подобрать нужные слова?

– Завтра все произойдет...

– Отчего завтра?

– Хорошо, не завтра, через месяц. Через год.

– Я думаю, скорее.

– Ладно, скорее. Через полгода. Девять месяцев. Что тогда будет с нами? С тобой и со мной? Мы и дальше будем крутиться в этой банке вокруг того, что раньше было Землей? В нас отпадет всякая необходимость. Всякая. Необходимость. Что тогда? – У Младшего дергалось правое веко, словно подмаргивая кому.

Младший потер правую щеку рукой.

– Не нужно так нервничать. Нас просто отпустят. Разрешат самим выбрать дальнейшую жизнь.

– Правда? – восхитился Младший.– Как замечательно! Сказочно, просто волшебно! Я смогу отправиться куда пожелаю? Домой? Куда я пожелаю? Куда я могу пожелать после того, как принял участие в этом? На Луну? Только мы с тобой не знаем, что будет с Луной. Мы знаем, что приглашены на апокалипсис, но не знаем, на какую роль. Антихристом? Ангелами, трубящими наперебой, Всадниками Апокалипсиса или их лошадьми – бледной и смуглой?

– Не нужно истерик! – сказал Старший.

Он не смотрел в глаза собеседнику. Не нужно, чтобы тот увидел в них то, что хуже и опасней страха.

Старший прятал в своих глазах бессилие, а это куда труднее, чем скрывать ненависть.

Нужно было что-то ответить. Что-то сказать Младшему, обмануть его, успокоить хотя бы на время... На день, на два. На сколько получится. До следующего срыва.

– Молчишь? – спросил дрожащим голосом Младший.– Нечего сказать... Что нового ты можешь мне сообщить? Ты же думаешь точно так же, как и я. И то же самое. И у тебя нет ответа на вопросы. Нам остается только доживать оставшиеся дни, месяцы... успокаивать себя и друг друга, что это мы делаем с высокой целью, не убиваем миллионы, а спасаем миллиарды!

Он даже не стал дожидаться ответа, просто повернулся и вышел.

Пожалел, что не получается здесь дверью хлопать. Раньше, десять лет назад, любил он по молодости хлопнуть дверью так, чтобы стекла задрожали.

Казалось бы – нехитрое умение, а как помогало и злость сорвать, и остальным продемонстрировать свою обиду, несогласие, свое просто плохое настроение...

Были, правда, и свои нюансы в этом замечательном действии. Лучше всего получалось хлопнуть дверью, уже выйдя из комнаты, если дверь открывалась наружу.

Переступаешь порог, хватаешься за край двери и резко бросаешь себе за спину. Чем сильнее, тем лучше!

Грохот, дребезжание стекла, недовольный возглас – ну вот, опять, снова истерика! – и спокойствие, разливающееся в груди.

Вот если дверь открывалась в комнату, тут все было гораздо сложнее. Нужно было остановиться на пороге, взяться за дверную ручку, рвануть на себя, одновременно делая шаг – непременно делая шаг, чтобы не врезать себе дверью по ногам,– и припечатать дверь. Исчезала естественность поступка, искренность пропадала...

На станции этот номер не мог пройти в принципе. Ты подходишь к дверному проему, диафрагма цветком раскрывается перед тобой, делаешь шаг вперед и точно знаешь: как бы ни бушевало у тебя в груди, как ни стучала бы в висках кровь – диафрагма закроется так же бесшумно, как и раскрылась.

Была поначалу у Младшего даже мысль поставить на станции Дверь Гнева. Вот так, с больших букв – Дверь Гнева. Или перепрограммировать эту проклятую диафрагму, чтобы гремела она, звенела и лязгала, когда проходишь через нее в плохом настроении...

Хотя сегодня настроение у Младшего было как раз нормальное. Старший может сейчас думать что угодно, материться вдогонку или даже жалеть своего напарника... соучастника, подумал Младший, и настроение еще улучшилось.

На лицо полезла улыбка, но выпускать ее нельзя – сенсорами утыканы все коридоры и переходы станции. Нужно донести печать отчаяния и вселенской печали до своих апартаментов. Всего каких-то двести семьдесят метров по двум уровням станции.

Можно было бы, конечно, расположить жилой отсек возле кабинета, но чертовы проектировщики решили заставить двух подопытных крысят получать физические нагрузки таким вот простым способом. От места отдыха до места работы, от места работы – в столовую, из столовой – в сортир, который находится только в жилом отсеке...

Вот так встать в уголок, отлить прямо в коридоре...

Младший искоса посмотрел на сенсор. Наблюдает Старший или нет? Офигеет, бедняга, увидев такое непотребство...

Интересно, начнется разруха на станции, если они начнут мочиться где попало? Где застало, там и встала, как много лет назад говорила его бабушка.

Бабушка Встречу не пережила...

Никто из родных Младшего не пережил тех нескольких месяцев хаоса. Было-то всего четыре человека, о которых Младший точно знал, что они его родственники. Мать, отец, бабушка и сестра.

Бабушка погибла в своей деревне, когда мародеры выгребали из домов все, что имело хоть какую-то ценность...

Старший показывал запись.

Два мужика врываются в дом. Быстро обшаривают шкафы. Бабушка Лиза просто не успела уйти с дороги у одного из них. Мародер не собирался убивать, он просто отодвинул старушку в сторону. Отшвырнул, как некстати попавшуюся на пути штору...

Младший так и не спросил, откуда у Старшего запись того случая. Не решился спросить. А вдруг... вдруг это было сделано специально, чтобы совсем оторвать его от тех крошечных человечков, суетящихся сейчас там, внизу...

Мать, отец и сестра погибли во время борьбы с плесенью. Слава богу, Младший не знал как.

Или их поразила болезнь, или походя, не разбираясь, расстрелял заградительный отряд, или просто кто-то решил, раз уж всем умирать, значит, все можно...

У Старшего из близких никого не было.

Повезло сволочи.

Младший прошел мимо кают обслуги. Здесь жил Серега, его постоянный партнер по бильярду, там – доктор, пытавшийся поддерживать среди лакеев нормальный психологический климат. В каюте номер пять раньше жила Мила, и Младший частенько к ней наведывался... Даже чаще, чем к Светлане из столовой.

Старательные были девчонки. Сейчас бы...

Он честно, честно не задумывался, что именно произойдет после того, как они решили убрать со станции всех лишних. Думал, что...

Ничего он не думал.

Испугался.

Согласился, когда Старший предложил.

Только потом уже, через неделю после эвакуации, он решил спросить, а не вернуть ли хотя бы некоторых...

Удивленные глаза напарника. Потом кривая усмешка на его губах.

– Ты что? Оттуда не возвращаются... Кольцо номер пять – билет в один конец. Люди входят, успевают понять, что дышать там нечем, что мороз... где-то около абсолютного нуля... жидкости в теле закипают... вымерзают... что-то там о взрывной декомпрессии, кажется... это ж ты у нас силен в технике и естественных науках. Я, извините за выражение, филолог...

– Все...– Голос Младшего даже дрогнул, не от ужаса, а скорее от печали, разочарования...

Мальчик думал, что только откладывает на время свои игрушки, а оказалось – выбрасывает навсегда.

Нет, сокамерник прав, конечно, понял потом Младший. Никто не должен знать, что такое их станция, что она вообще существует, что...

Знает, к сожалению, об этом десяток человек на всей Земле, но они никогда не попадут на станцию. Лучше бы обойтись без них, но нужны исполнители такого уровня... И чтобы эти исполнители думали, что если на Земле станет совсем худо, их спрячут там, за облаками, в недосягаемой высоте.

В общем, все правильно. Теперь, правда, не к кому завалиться на ночь, когда совсем уж подожмет... Разве что в душ.