Страшила - Майкл Коннелли

Я взял со стола бумаги, перевернул их лицевой стороной к себе и бросил взгляд на первую страницу. Там помещалась перепечатка истории из «Лас-Вегас ревью джорнал» примерно годичной давности. В первом параграфе рассказывалось о суде над разведенным мужчиной, обвиненным в убийстве бывшей жены. Как выяснилось, убив ее, он засунул труп в багажник своей машины, которую поставил затем в собственный же гараж.

— Я перепечатала эту историю, поскольку она немного походила на рассказанную вами, — сказала Анджела. — Моя подборка также содержит ряд случаев, ставших уже достоянием прошлого. К примеру, вот этот — из девяностых годов, когда одного известного деятеля кино нашли в багажнике его «роллс-ройса», припаркованного на холме рядом с Голливудским амфитеатром. Я даже нашла сайт, озаглавленный «Труп в багажнике точка ком», но он, правда, еще в стадии становления.

Я медленно кивнул, как если бы меня одолевали некоторые сомнения в необходимости проделанной Анджелой работы.

— Ну что же… Благодарю… Не уверен, что воспользуюсь собранной вами информацией, но быть в курсе все равно полезно.

— Я так именно и подумала: быть в курсе не помешает.

Она отодвинула стул, поднялась с места и взяла в руки пустую чашку из-под выпитого кофе с молоком.

— Итак, расходимся. Я отправлю вам сегодня по электронной почте копию статьи, освещающей утренние события, как только сочту, что она готова для публикации.

— В этом нет никакой необходимости. Теперь это ваша история.

— Я так не считаю. Ваша фамилия там тоже будет стоять. Ведь вы, и никто иной, озадачили руководство управления вопросами, обеспечившими ей нужные «Р» и «Г».

То есть «размах» и «глубину». Именно этого добиваются от нас редакторы. На этих пресловутых «размахе» и «глубине» когда-то сделала себе имя наша «Лос-Анджелес таймс». О необходимости наличия этих качеств у сдаваемых в печать материалов вам твердят с первого дня работы в газете — или «бархатном гробу», как называет ее летописец нашей деградации Дон Гудвин. Мало просто сообщить о случившемся, говорят новичкам редакторы, надо вскрыть подоплеку события и рассказать, как оно вписывается в жизнь города и каким боком касается читателя.

— Что ж, спасибо на добром слове, раз так, — произнес я. — Отправляйте, если считаете это необходимым, я же со своей стороны обязуюсь прочитать ее как можно быстрее.

— Может, поднимемся на третий этаж вместе?

— Я, пожалуй, посижу еще немного в кафетерии. Выпью кофе и просмотрю собранные вами материалы.

— Как вам будет угодно.

Надув губки, она наградила меня недовольной улыбкой, из которой явствовало, что я допускаю большую ошибку, отказываясь от прогулки с ней, и направилась к выходу. Я наблюдал, как она, уходя, сунула свою чашку в контейнер для использованной посуды, и неожиданно задался вопросом, что вообще происходит и какова моя роль в этом спектакле, именовавшемся затянувшимся увольнением. Кто я ныне — свободный художник и партнер Анджелы или же ментор, призванный натаскать ее по теме криминальной журналистики перед своим уходом? Но быть может, ничего этого ей не надо и она уже фактически заняла мое место? Чутье подсказывало мне, что с этой девушкой нужно держать ухо востро, даже несмотря на то что мне осталось работать в газете всего одиннадцать дней. И я решил не спускать с нее глаз все то время, пока буду находиться в этих стенах.

Написав и отослав по электронной почте Прендергасту план следующей статьи, я прочитал и завизировал опус Анджелы, допустив таким образом его к печати, после чего нашел в дальнем конце новостного зала пустую ячейку, чтобы, не отвлекаясь на звонки, вызовы с коммутатора и электронные сообщения, продолжить изучение «признания» Алонзо Уинслоу. Погрузившись в чтение, я около часа пребывал почти в полной неподвижности, лишь переворачивал страницы и подчеркивал показавшиеся мне особенно любопытными места желтым редакционным маркером.

Чтение шло легко и быстро, за исключением тех случаев, когда в диалогах, этой словесной игре в пинг-понг, обнаруживались значимые для дела моменты, которые приходилось перечитывать. Так, в одном случае детективам удалось обманным путем заставить Уинслоу сделать важное признание, самым пагубным образом отразившееся на его дальнейшей обороне. Чтобы лучше уяснить детали использованного детективами метода, я возвращался к этому месту несколько раз. Насколько я понял, детектив Грейди продемонстрировал Уинслоу небольшую измерительную рулетку и предложил измерить расстояние между подушечками его указательного и большого пальцев.

Уинслоу согласился подвергнуться этой процедуре, после чего детективы объявили, что результаты обмеров соответствуют расположению на шее жертвы странгуляционных пятен. В ответ на это заявление Уинслоу разразился возмущенной тирадой, вновь и вновь отрицая свою причастность к убийству, после чего допустил большую ошибку.

Уинслоу:

— Помимо всего прочего, эту шлюху придушили отнюдь не руками. Сукин сын — я убийцу имею в виду — надел ей на голову пластиковый пакет и затянул его вокруг шеи.

Уокер:

— А ты откуда об этом знаешь, Алонзо?

Я чуть ли не воочию увидел улыбку на лице Уокера, когда он задавал этот вопрос. Уинслоу поскользнулся — да так, что чуть не скатился с горки.

Уинслоу:

— Ну, я уже не помню. Возможно, об этом говорили по телевизору. Короче, я где-то об этом слышал.

Уокер:

— Нет, сынок. Ты не мог слышать об этом, поскольку эту информацию мы никому не давали. Единственным человеком, который мог об этом знать, был субъект, убивший Бэббит. Ну, хочешь сказать что-нибудь по этому поводу? Сделаешь добровольное признание, мы поможем тебе. Но если будешь играть в молчанку, то огребешь в суде по полной программе как нераскаявшийся.

Уинслоу:

— Говорю же вам, дьяволы, что не убивал ее. Все было совсем не так.

Грейди:

— Хорошо, тогда расскажи нам, как было дело.

Уинслоу:

— Ничего не было. Никакого дела!

Ошибка, однако, уже была допущена, Уинслоу проговорился и теперь продолжал скользить вниз. Не надо быть высококлассным следователем вроде парня, допрашивавшего Абу Гариба, чтобы понять, что время всегда играет против подозреваемого. Уокер и Грейди же демонстрировали завидное терпение, никуда не спешили, и по мере того как минуты складывались в часы, Алонзо Уинслоу начал постепенно сдавать свои позиции. Ему оказалось не под силу противостоять двум опытным следователям, обладавшим, помимо всего прочего, дополнительной информацией по этому делу, о которой Уинслоу ничего не знал. Так что я нисколько не удивился, когда на странице 830 этого файла Уинслоу стал колоться.

Уинслоу:

— Я хочу домой, к своей мамаше. Пожалуйста, отпустите меня и позвольте поговорить с ней. А завтра я вернусь и снова буду в полном вашем распоряжении.

Уокер:

— Этого не будет, Алонзо. Мы не имеем права отпустить тебя, не услышав ни слова правды об этом деле. Вот если ты начнешь давать правдивые показания, тогда мы, вероятно, сможем договориться о том, чтобы тебе позволили вернуться домой хотя бы на время.

Уинслоу:

— Я не делал того, в чем меня обвиняют. И никогда не встречал эту шлюху.

Грейди:

— Тогда каким образом твои отпечатки оказались в той машине и как вышло, что ты в курсе удушения Бэббит пакетом?

Уинслоу:

— Ничего я не знаю. А насчет моих отпечатков вы все врете. Это не может быть правдой.

Уокер:

— Понятно, почему ты считаешь, что мы солгали насчет отпечатков. Потому что ты тщательно протер всю машину, не так ли? Но забыл об одной вещи, сынок. А именно о зеркале заднего вида. Помнишь, как ты повернул его, чтобы убедиться, что за тобой нет «хвоста»? Да да, тогда это и произошло. Ты оставил на нем отпечаток, то есть допустил роковую ошибку, которая отправит тебя в камеру до конца твоих дней, если ты не перестанешь все отрицать и не скажешь, как это пристало мужчине, всю правду о том, что тогда произошло.

Грейди:

— Мы в состоянии понять тебя, парень. Подвернулась симпатичная белая девушка, ну и пошло-поехало… Возможно, она слишком вызывающе себя вела, или хотела поторговаться, просила в долг, или еще что… В таких делах всякое бывает. Но потом вдруг что-то произошло, и она из живой стала мертвой. Если ты расскажешь, что тогда случилось, то мы замолвим за тебя словечко — возможно, даже уговорим начальство отпустить тебя домой к мамаше.

Уинслоу:

— Нет, ты все не так понял.

Уокер:

— Знаешь что, Алонзо? Я устал от твоих постоянных уверток и вранья. Мне тоже давно хочется домой. Обедать. Между тем мы сидим здесь с тобой, пытаясь выручить тебя из затруднительного положения, в котором ты оказался. Так что или колись и выкладывай всю правду — или отправляйся назад в камеру. Я сам позвоню твоей мамаше и скажу, что домой ты не вернешься. Никогда.