Предел бесконечности - И Крупеникова

Так прошел июль. Как-то вечером Глеб поймал Тому на крыльце, посадил на колени и прямо спросил:

- Что тебя беспокоит, сестричка? Ты боишься?

- Нет.

- Хорошо. Тогда почему ты всюду топаешь за мной?

- Семечко лежит, лежит,

Дождик с неба побежит.

Солнышко ласкается,

И цветок расправится.

Тамара уставилась в звездное небо, но Глебу показалось, что она смотрит в глубь его души.

- Тома, ты меня называешь цветком? - начал он осторожно.

- Цветок внутри. Он хотел родиться, а ты ему не дал. Но он все равно скоро родится. Спой мне песенку.

Глеб опешил.

- Да я не умею. Спой ты, а я послушаю.

- Нет, - она принялась теребить веревочку в его волосах. Это могло продолжаться довольно долго.

- Ну ладно, я попробую...

И начал, первое, что подвернулось на память:

"Ну вот и исчезла дрожь в руках, Теперь наверх. Ну вот, сорвался в пропасть страх. Навек, навек..."

На первом четверостишье получился речитатив. Но в какой-то момент голос обрел уверенность, и песня устремилась в прозрачную ночь куплет за куплетом. Допев последнюю строку, он подумал вдруг, что сегодня тоже была среда, как в горной балладе поэта, имя которого затаилось под тенью кода "В.В.", но "тепло" пронеслось сквозь время и смерть, и навсегда осталось рядом как мудрый надежный друг.

Сенокос считался в деревне святым делом, в котором участвовали все мужчины. Для Глеба это был праздник: прекрасное утро, роса, жаворонки в синем небе. Они двигались ступенчатой шеренгой, дружно взмахивая косами. Первым шел Батяня, за ним Кожемятов, Карпов, он - Глеб, и немногословный пасечник Бабаев. На июньском сенокосе помогал Вовка-урка. Но вот уже месяц, как он ушел из деревни. Мнение по этому поводу было единым: опять что-нибудь натворит и сядет.

Тетя Вера и Елена принесли косарям завтрак. Тамара, сопровождавшая Глеба с раннего утра, приняла у молодой Семеновой корзину и аккуратно расстелила на траве белое полотенце.

Мужики деловито делили хлеб, передавали друг другу крынку с молоком, Бабаев сидел в сторонке и самозабвенно точил косу. Обычный день деревни. Но Глеб чувствовал себя некомфортно. Необъясненное вонзилось в грудь гадкой колючкой и канючило: придет Плохо... Пришло Плохо... Случилось Плохо!

Глеб вскочил на ноги.

- Ты чего? - удивился Кожемятов.

- Не знаю, - парень смотрел на деревню. Отсюда были видны только задворки последних домов, в том числе и избы Семеновых.

- Сынок, что случилось-то? - отложив краюху, поднялся Борис Сергеевич. Глеб. Эй! Да что с тобой?

- Надо домой поспешить, - произнес он. - Там что-то не так.

- Димка? - побледнел Кожемятов. Уж кто-кто, а он теперь с потрохами мог довериться соседу.

- Нет. Идемте!

Мужчины, удивленно переглядываясь, стали собираться. Тамара не шелохнулась - сидела на пригорке, сжавшись в комочек, и смотрела в землю.

- Тетя Вера, не отпускайте ее от себя, пожалуйста, - обронил Глеб, не сводя глаз с Семеновской избы.

- Не отпущу, не отпущу, - женщина забеспокоилась.

Вдруг на тропинке показался человек. Хромая, он ковылял в сторону заливных лугов. Дед Воеводин. Обычно дальше своего огорода он не выходил, ноги не держали. А тут изо всех стариковских сил шел, нет - бежал к мужикам.

Глеб ринулся навстречу. Когда его и старика разделяло метров сто, тот узнал парня, опустился на землю и, задыхаясь, крикнул.

- Чужаки, сынок!

Глеб подскочил к деду. Еле переводя дух, Воеводин продолжал:

- У Семеновой громят. Скорее, Глебушка, скорее!

Мужики безнадежно отстали, и Глеб оказался в деревне первым. На дворе у Семеновых царил настоящий разгром. Три мотоциклиста в размалеванных шлемах носились по двору, орали и давили кур. Два мотоцикла стояли на улице тут же, а еще один - возле избы Кожемятовых. Наездников не было видно, значит, орудовали в избах.

- Прочь отсюда! - гаркнул Глеб, да так, что задребезжали стекла.

Мотоциклист во дворе развернул свою машину и понесся на парня. Тот отскочил, запрыгнул на крыльцо и ворвался в избу. Мать Елены лежала на полу в луже крови. Два детины с татуированными бритыми головами ворошили сундук. Икона Богоматери, небрежно обернутая сорванной со стола скатертью, выглядывала из-под мышки бандита.

Глеб на мгновение замер. Седые волосы женщины перемазаны кровью, белый платок сбился на шею. Белое и алое - как призрак насмехающейся смерти. И Глеб рассвирепел.

Мотоциклисты во дворе, наверное, удивились, когда их товарищ вылетел из окна и мешком рухнул в кусты сирени. Другой скатился по ступеням и едва не угодил под колеса своего приятеля. Чернявый загорелый парень в порванной рубахе появился следом, схватил затормозивший мотоцикл вместе с водителем и вышвырнул за забор. Ошалевший от этой сцены второй наездник был вырван прямо из седла и отправился вслед за первым. Мотоцикл, по инерции сохранив равновесие, прокатился дальше и грохнулся в курятнике. Третий бандит, выруливший из-за угла сарая, на ходу доставал пистолет. Слепой выстрел прогремел над деревней. Глеб метнулся в сторону, прыгнул на стрелка, свалил в пыль и пригвоздил к земле мощным ударом в грудь.

Бабий крик и гневная мужицкая брань перемешались с рокотом моторов. Косари подоспели вовремя. Все их оружие - лютая ненависть к мерзавцам, вторгшимся в мирную жизнь родной деревеньки - оказалось куда действеннее, чем тщедушные финки и металлические заточенные прутья. Отбиваясь от озверевших мужиков, двое из шайки оседлали свои мотоциклы и погнали в лес.

Глеб выскочил на улицу, когда Бабаев с непроницаемой миной профессионально обрабатывал незадачливого разбойника, посмевшего наставить на него нож. Где-то в подсознании у Глеба мелькнуло: пасечник был солдатом. Во дворе Кожемятовых истошно завизжала женщина. Парень в мгновение ока оказался возле изгороди. Кожемятов, багровый от гнева, размахивал косой, а бандит обхватил его жену мускулистыми ручищами, прижимал к ее горлу тесак и грязно ругался. Глеб, не задумываясь, подхватил увесистый камень и швырнул в голову насильника. Тот охнул и выпустил свою жертву. Женщина тотчас кинулась в дом к детям, а муж полосонул мерзавца наотмашь, да в ярости промахнулся.

Повязать компанию не удалось. Оставшиеся четверо бандюг, помятые и побитые, на двух мотоциклах укатили прямо по полю. Вслед им неслись проклятия.

Глеб выволок из курятника застрявшую там машину. Тело и руки помнили все необходимое. Он рывком повернул ключ, втопил стартер - догнать и мокрого места не оставить!

Но тут рядом появился Батяня.

- Остынь, сынок. Пусть убираются, - он крепко сжал плечо парня. - Они уже не вернутся сюда.

Глеб отдернул ладонь от ручки газа, как от кипятка, и, качнувшись, уронил голову на руль. В ушах начинало противно звенеть.