Прохладное небо осени - Валерия Перуанская

– Ваши театры я и в Москве посмотрю, – сказала Инесса. – Я бы лучше с тобой просто посидела. А в театр меня уже приглашали, – похвасталась она. – И в кафе «Север», бывший «Норд». И в кино... Чем только не соблазняли – отказалась.

– Это что, твой начальник? – догадалась Лилька. Битый час Токарев сегодня уговаривал Инессу провести вместе вечер. И Инессе очень хотелось согласиться. И если бы она знала, что Лилька уйдет дежурить, наверно бы и согласилась, хотя еще утром, идя в институт, давала себе слово держаться строго в рамках служебных отношений. Но как ты будешь держаться, когда, завидев тебя, только что хмурый и озабоченный человек так весь и засветится, такой сразу делается счастливый, будто и не чаял, что ты на работу явишься. И бросает собеседника, а собеседник – не кто иной, как вернувшийся из командировки Полосухин, – чтобы помочь тебе снять пальто и передать его гардеробщице!.. И весь день потом, чем бы ни занимались, о чем бы ни говорили, ты ощущаешь, как к тебе неравнодушны.

– Влюблен он в тебя, что ли? – Лилька ужасно проницательная и, как и прежде, все угадывает по ее глупому, не умеющему ничего перед ней скрывать лицу.

– Ну о чем ты говоришь? – укоряет Инесса подругу, но подругу не проведешь.

– И сама небось?

– В мои-то годы? – лукавит Инесса. Ей в общем-то нравится, что Лилька такая догадливая.

– Стоющий мужчина?

Инесса задумывается, чтобы ответить честно:

– Пожалуй... Но зато я... я уж и не помню, когда была такой умной, остроумной, интересной женщиной, – посмеялась она над собой.

– Известное дело, – иронически хмыкает Лилька, – любовь делает человека красивым.

– И умным, – настаивает Инесса.

– А умным – не всегда. Скорее наоборот.

– Ты меня осуждаешь?

– Боже сохрани! – мотает головой Лилька. – За что? Я могла бы тебе лишь позавидовать, но я не завистница. – И снова любопытничает: – А он оценивает твое остроумие?

– Скажи, пожалуйста, – обижается Инесса, – что бы мне за резон блистать перед тем, кто не способен оценить?

– Разумно. Ладно, валяй, – благосклонно разрешает Лилька. – Только гляди будь осмотрительной, как и полагается женщине в твоем возрасте. Не испорть напрочь отношений с начальством – обманешь его ожидания, осерчает, уволит «по собственному желанию». А ведь ожидания обманешь?

И тут Инесса отчего-то смутилась всерьез. С трудом сохранила взятый ими шутливый тон:

– Я не думаю, что он обольщается. Я ему повода не даю.

– И не давай, – одобряет Лилька. – Не забывай про народную мудрость, что все мужики – обманщики. И сорокалетнюю женщину обведут, будь здоров.

– Потому что бабы – дуры, как говорит другая народная мудрость.

Вот так: пошутили, побалагурили, и, похоже, Лилька спустила Инессу с небес на землю. Или во всяком случае напомнила о реалиях. Посчитала, что мало, сказала еще:

– Довольно банальная история – роман начальника с подчиненной.

Инесса слабо отбилась:

– Это когда старый начальник и молодая секретарша. А мы однолетки, и я ему не секретарь. И не будь ханжой, Лилька. Скоро станем старухами, никто не посмотрит, никто в «Норд» не пригласит. Никому уже не будем нужны. Можно хоть напоследочек доставить себе удовольствие?

– Я ж сказала – валяй. – Лучистые глаза ласково ей улыбались. – Все-таки некрасивым женщинам легче стареть, чем красивым, – заключила Лилька. – Они гораздо меньше теряют. Вон идет мой автобус. – Она кинулась к остановке. Издали крикнула: – Завтра идем в Эрмитаж, не забудь!..

11

Инесса вошла в комнату, свалила покупки на стол, сбросила пальто и туфли.

Еле до кровати добралась. Легче по лесу десять километров пройти, чем полтора часа – по универмагам. И не купила ничего особенного. Теплые рисунчатые чулки Варваре и Катюше – станет ли еще Варвара носить? – ночную рубашку Тасе. Собралась уходить, остановилась поглазеть у галантерейного прилавка, а тут из подсобного помещения вышла продавщица с горой коробок в руках, и вокруг Инессы моментально завертелся людской круговорот, ее сразу стеснили, прижали, каким-то образом она оказалась первой в очереди за мужскими японскими плавками. Подарок Андрею она не планировала, но когда стоишь первой в азартной очереди и тебе сама в руки идет красивая дефицитная вещь, то все планы и расчеты рушатся. Андрей будет доволен – таких красивых плавок у него еще не было. Сколько же осталось денег?.. Инесса вскочила с кровати, выгребла из сумки все, что в ней было, подсчитала: девять, десять. Ага, одиннадцать. И еще в кошельке гремят металлические рубли и полтинники. На дорогу и гостиницу отложено. И купила-то ерунду, а сколько истратила. Ничего, должно хватить. Инесса снова легла, поместив усталые ноги на спинку кровати. Еще в «Артеке» они с девчонками так делали после длинных походов – на Аю-Даг или Роман-Кош: ложились и задирали как можно выше ноги. На стенку обычно задирали.

В лицо Инессе глядело голубое, прохладное небо, подсвеченное заходящим где-то за строгими кварталами домов, за Невой, за Финским заливом солнцем. Ерунда какая-то: приехала в Ленинград – и сидишь в четырех стенах. В скучном, с молчащим телефоном номере. Одно живое и есть в этой комнате – телефон, но и он молчит. И будет молчать. Кто тебе позвонит?.. Светло-зеленая пластмассовая коробка с диском, такая бессмысленная, когда молчит, сердила Инессу. Как будто телефон был виноват в том, что она никому в Ленинграде не нужна. И Токареву не нужна. Может быть, он просто искал этакого легкого командировочного приключения? Мужчины всегда ищут приключений на курортах и в командировках. Нет, на него непохоже, зачем я так. Ну что ему стоит догадаться, что я дома, – и позвонить?.. Как было бы славно. Пошли бы в «Север», бывший «Норд». Или еще куда-нибудь. Просто погуляли бы по ленинградским проспектам и набережным. Не идти же одной. А почему – нет? Не притворяйся, не в проспектах и набережных дело, хотя и в них тоже. Не все равно тебе, с кем по ним пойти. И лучше всего – с Токаревым, ты это знаешь и оттого сердишься на немую хладнокровную коробку... Ты, кажется, забыла, что у тебя взрослая дочь, безжалостно напомнила себе Инесса. «У меня взрослая дочь», – повторила она вслух, но от этого ничего не изменилось. Что ж такого, что взрослая дочь? У других нет никаких дочерей, а им все равно семьдесят лет. А у меня дочь, взрослая, каждый день может выйти замуж, и это очень хорошо и ничего лично во мне не меняет. Она сама собой растет и взрослеет, а я сама собой набираю года и когда-нибудь состарюсь, и ни при чем тут дети. А сейчас нечего об этом думать. Просто никому ты не нужна. Мужу ты еще нужна, скажи спасибо на этом. Нокаут самой себе не получился, потому что Андрея нельзя было касаться, иначе вопросу придавалась недозволенная серьезность.

Небо линяло и темнело. Инесса встала и подошла к окну. Как сигнальные лампочки на каком-нибудь диковинном пульте, зажигались окошки в домах напротив. А уличные фонари еще не включили, троллейбусы и трамваи светляками двигались в сумерках.

Ноги отдохнули. Сейчас оденусь и пойду по Ленинграду. Дойду до Главного штаба, выйду на Адмиралтейскую набережную...

И тут телефон зазвонил. Инесса вздрогнула, но не сразу взяла трубку. Она уже слышала голос, интонацию: «Инесса Михайловна?» – всего-навсего два слова, имя, а сколько можно в два слова вложить.

– Алло? – сказала она, почему-то вдруг охрипнув.

– Инка?

Инесса передохнула и попыталась угадать, кому принадлежит этот голос.

– Нина?

– Узнала? – обрадовалась Нина Озолина. – Понимаешь, я должна была сидеть сегодня с племяшом, его родители отпросились у меня в кино. В кино они не попали, я позвонила Лильке...

– Все ясно, – засмеялась Инесса. – Ты молодец. Не можешь себе представить, как бездарно я провожу время из-за этого неожиданного Лилькиного дежурства.

– Значит, есть такие предложения, – сказала Нина. – Ты идешь ко мне. Или я иду к тебе.

– Ты идешь ко мне, – выбрала Инесса. – И мы идем гулять по Невскому, как будто нам шестнадцать лет.

– Через полчаса я буду у тебя. Я близко живу – на Коломенской.

Умница Нина. Надо же – так кстати.

– У тебя прелестненько, – объявила она, входя и оглядевшись в номере. – Когда наступит такая эпоха, что можно будет собраться и поехать в любой населенный пункт нашей родины, а там – пожалуйста, гостиница, такой вот номер. К старости все трудней обходиться без комфорта. Иначе я стала бы путешественницей. При теперешнем отсутствии сервиса это совершенно немыслимо. Дальше Крыма и Кавказа, где за рубль –койка, живи не тужи, не уедешь... Люблю ездить, – сказала она, усаживаясь в кресло. – Прибалтику все же за последние годы объездила... Ты меня слушай, слушай, а сама одевайся, – велела она Инессе, стоящей перед ней и действительно забывшей, что надо собираться. Не то было любопытно, что Нина говорила, а – как. Нравилась ей Нина, на которой ни следа пережитого, ни малейшего желания напоминать себе – и собой – о прошлом. А между тем прошлое никогда и никуда не может деться, оно всегда с тобой; его так же безуспешно стирать, как какие-нибудь проявляющиеся пятна на материи. В Нине много достоинства, поняла Инесса. Ничто оказалось не в силах победить в ней это в общем-то редкое качество, с которым многие ради иных сомнительных ценностей расстаются без больших душевных драм.