Прохладное небо осени - Валерия Перуанская

– Как вы жестоко судите, – несколько сбитая с толку, заметила Инесса. – Безусловно, сильным быть хорошо и выгодно, но не все же рождаются сильными? Как и красивыми?

– Не все. И никто не мешает нам любоваться красотой и испытывать антипатию к уродству, хотя чем оно перед нами виновато? Вот на вас мне приятно смотреть, – Инесса смутилась под его взглядом, – а на всех других дам из нашего отдела – нисколечко. – Он откровенно попытался по выражению ее лица угадать, какое произвел впечатление.

Она совладала с собой:

– Недозволенный прием, Юрий Евгеньевич. Не говоря о том, что в отделе у нас много молодых и привлекательных женщин. А в отвращении к уродству – тоже жестокость.

– Не спорю, но так уж устроен мир, что он ласков и добр к сильным и красивым и жесток к старости, слабости, уродству. Нам с вами мир не переделать. Некрасивые неудачники симпатичны только в книжках и на экранах телевизоров. В жизни – наоборот, вы не согласны со мной? Люди льют слезы над книгами и в кинозалах, а чужая боль, неудача, которая рядом, за стенкой или выше этажом, не заставит же нас плакать, не так ли? – Он смотрел на нее победительно.

– Да, пожалуй, – вздохнула Инесса. – Это оттого, что в жизни и удача и неудача кажутся – хотим мы того или не хотим – непременно заслуженными, как же иначе? Преуспевает – значит, прав. Нет – кто же, кроме самого, виноват? Но мы-то с вами, лично я, лично вы, – так хорошо понимая это, могли бы быть добрей?

– И что бы изменилось?

– На одну или две обиды вашему Юрке Горохову досталось бы меньше.

– Не знаете вы Юрку. Он сам кого хочешь обидит. И мы же не умеем считать не доставшихся нам обид, – улыбаясь напомнил он. – Счет можно вести лишь тому, что существует?

– Вот что я вам скажу, Инесса Михайловна. – Старый Токарев отлепил от губ цыплячье крылышко, утер бумажной салфеткой подбородок. – Судьба человека в его руках.

– Всегда? – усомнилась Инесса. Любопытно. Вчера у Лильки похожий возник разговор. Спор, так и не завершившийся.

– Если исключить стихию, болезни, войну.

– А объективные обстоятельства, которые вне человека?

– Что-то вы больно серьезный разговор затеяли, – недовольно вмешалась Антонина Павловна.

– Ты, мамуля, права. Как всегда. Чайку бы неплохо, а?

Счастье, наверно, для матери иметь такого сына?.. Токарев-сын Инессе определенно нравился.

Было уже начало двенадцатого, когда он вышел проводить Инессу до троллейбуса, но в последний момент впрыгнул на ступеньку следом за ней:

– Не могу вас одну отпустить. Доставлю до гостиницы.

– Ну, совсем не стоило, – неискренне заверила Инесса, ей хотелось, чтобы он проводил ее. Хотелось продлить этот вечер с ним, получившийся неожиданным. В какой-то момент – никто из них, видимо, не словил этого мгновения, но оно было – как бы в другое русло повернули их отношения. Инесса в этот момент перестала быть командированным ведущим инженером, а он – ее начальником, но случилось это уже к исходу вечера, еще только что-то стало неясно определяться, и невозможно было так все прервать – ей сесть в троллейбус, ему вернуться домой. Наверно, они одинаково это чувствовали.

– Я давно хотел спросить у вас, – сказал Токарев, когда они вышли из троллейбуса на углу Невского и Литейного и направились не спеша к «Октябрьской», – откуда у вас такое необычное имя?

– Родители нарекли.

– Нет, серьезно?

– А разве я – несерьезно?

«Ужасная ты кокетка», – сказала бы в этом месте Лилька.

– Когда я пришел в институт, сразу обратил внимание на ваше имя. И на то, что у блондинки такие черные глаза.

– Ладно, – смилостивилась Инесса. – Приоткрою и я некоторые свои тайны. Мать моя была темной шатенкой с черными глазами. А отец – светлый и голубоглазый. Вот получился гибрид. А назвали меня в честь Инессы Арманд. Мой отец то ли дружил с ней, то ли был знаком – в точности не скажу, но его восхищение этой женщиной и память о ней дали мне имя. – Тут ей вспомнилось смешное: – В школе у нас одна учительница была, мы ее Шваброй звали – тощая, злая, так она меня однажды в уборную затащила, велела ресницы мыть, думала – крашу...

Они подошли к гостинице. Инесса протянула руку:

– До свиданья. Спасибо за вечер.

Он взял ее руку и неожиданно, смущаясь и оттого неловко, поцеловал.

Уже оказавшись за стеклянной дверью, в вестибюле, Инесса оглянулась. Он все еще стоял и глядел ей вслед. Она дружески помахала ему и, не оборачиваясь больше, направилась к лифту.

У себя в номере, не зажигая света, она подошла к окну. Окно выходило на Лиговку, был виден угол Невского.

Токарева, разумеется, и след простыл. Или ты хотела, чтоб он стоял на углу, пронизываемый ветром, и угадывал, где твое окно?..

Инесса надела халат и села на край кровати. Слушай, старуха, сказала она себе. Тебе уже пятый десяток, кому ты нужна? Мало молодых женщин на свете? Тебе не семнадцать лет, чтобы придавать значение разным выразительным взглядам и целованию ручек. Глупо и пошло в твои годы даже внимание на такое обращать.

Она говорила так, а сама в это же время крутила перед собой короткометражную ленту: мужское лицо с разными лестными для нее выражениями – то одобрение (Инессы), то любование (ею же), то это неожиданное смущение. Или вот такой кадр: стоит у подъезда гостиницы женщина, довольно еще привлекательная, с хорошей фигурой (это уж точно, с этим не поспорит никто), элегантная – и мужчина склонился к ее руке, целует эту руку. А потом смотрит ей вслед – с восхищением и сожалением, что она навсегда для него – по ту сторону дверей.

Конечно, муж давно уж так не смотрит и ручек не целует. Вот и вся отгадка – что-то новенькое, почти забытое и до сих пор, оказывается, не потерявшее своей притягательности и нужности. Для твоего глупого женского тщеславия.

Инесса решительно встала, подошла к телефону и заказала Москву.

Непроснувшийся Катькин голос:

– Ма?.. А папы нет. Он без тебя тут совсем загулял. – Она сонно растягивала слова и не придавала им никакого выражения.

– А что он сказал? Куда ушел?

– Ничего он мне не сказал. – Она, кажется, уже слегка жаловалась.

– Тетя Варя приходила?

– Приходила. Наготовила полный холодильник, а есть некому. – Тут Катькин голос проснулся.

– Так вы что, не ужинаете?

– Вот, – вместо ответа сказала Катя, – явился твой муж и мой отец. И хватает у меня трубку. Ма, я тебя целую! Приезжай скорей! – и в ту сторону, сердито: – Ну что, минутку обождать не можешь?..

Инесса так всю сцену себе представила: Катька в розовой своей пижамке, растрепанная, сонная, теплая; и Андрей, в пальто, шляпе, вырывающий у нее трубку.

– Инночка! Ну, как ты там?

– Хорошо!

– Когда приедешь?

– Скорей всего, во вторник. А ты где так поздно гуляешь? Ребенка забросил.

– Ребенок только рад. А меня Бородины к себе затащили. Когда уже уходили из института, вспомнили, что у них какая-то некруглая дата свадьбы. Для торжества нужен был гость. – Он рассказывал весело, забавно, наверно, получилось.

– Ира вас развлекала? – Ира может болтать часами.

– Спрашиваешь! У Генриха – ангельское терпение.

– Недаром он у вас в институте самый заядлый рыболов и охотник, – рассмеялась Инесса. И услышала в трубке ответный – такой знакомый! – густой смех.

– Ты-то как там? – спрашивал Андрей.

– Хорошо, я же говорю – хорошо. Работа – ни с места, а все остальное хорошо. Сегодня в гостях была... Ах, ты не знаешь! Токарев приехал.

– Зачем это он приехал? – Инессе показалось, что голос мужа прозвучал ревниво. Показалось, конечно. Никогда он не ревновал, если не считать Алешку Боброва. И повода она не давала. Рыльце в пушку, вот и померещилось.

– На конференцию приехал, – беспечным тоном объяснила она. – И мне на подмогу... Я тоже недавно пришла. У него здесь, оказывается, родители, он меня к ним затащил.

– Алешка Бобров звонил.

– Да? – без интереса переспросила Инесса, и вдруг ее осенило: если Токареву удастся расширить работы, открыть еще одну лабораторию, можно попросить его взять Алексея. – Ты ему сказал, чтобы еще позвонил?.. Если позвонит, скажи, возможно, я сумею для него что-нибудь сделать.

Немного же тебе нужно: пригласили в гости, проводили до гостиницы, сделали несколько комплиментов – вообразила Бог знает что. А если Токарев не захочет? Но уже засела уверенность: если она попросит, он захочет. Приятная такая уверенность.

Еще несколько незначительных фраз, «целую тебя», «целую», и она положила трубку.

Ничего она от Андрея не скрыла: где была, с кем и до какого часа. Легко и без смущения утаив то, что за этим внешним возникло. То, что существенней. Не докладывать же, в самом деле?.. Значит, есть, не может не быть вещей, которые даже самый близкий человек о тебе не знает и не узнает? Значит, если это так, то и у Андрея есть что-то скрытное? Никогда Инессе такое и в голову не приходило, все в их отношениях давно ясно, просто. Какие секреты?.. А они неизбежно есть – мысль, движение души, чувства только твои. И это «только твое» может стать скорей достоянием человека случайного, постороннего, а от близкого скроется.