Фридрих Вильгельм I - Вольфганг Фенор

Королева жаловалась, Европа смеялась над маниакальной жадностью Фридриха Вильгельма. Но все при этом упускали из виду, что еще с тех времен, когда кронпринц Фридрих Вильгельм проводил свои хозяйственные опыты в Вустерхаузене, он понял, насколько сильно зависит эффективность народного хозяйства от хозяйства домашнего, так как великое начинается с мелочей. Ни одна деталь не ускользала от его взгляда, и лишь из суммы подробностей у него складывалось представление о целом. Если он, король, хочет сделать из своих пруссаков хороших родителей и хозяев (а он хотел этого страстно и деятельно, используя всю мощь своего темперамента), он должен показывать пример подданным.

«Хотя предусмотрены ежедневные расходы в 93 талера, — писал Фридрих Вильгельм начальнику своей гофмаршальской службы, — все их тратить не следует. Когда я нахожусь в Потсдаме или в Вустерхаузене, а королева в Берлине, требуется не больше 70 или 72 талеров в день. Но когда королева находится при мне, расходы должны составлять только 55 талеров. Начиная с этой недели следует возобновить составление обычных еженедельных меню. Запрещаю также впредь выписывать что-то из Гамбурга или из других городов, не спросив прежде об этом меня и не получив моего согласия. Напротив, гофмаршальская служба должна сама принимать меры к тому, чтобы хорошая говядина, хорошие жирные куры и т. д. имелись на кухне всегда».

Каждый день он приказывал шеф-повару подать меню и, взяв перо, принимался изучать каждый пункт. Если в меню цена одного лимона составляла 9 пфеннигов, он вычеркивал один пфенниг, так как после разговоров с торговками знал настоящую цену. Если кочан белой капусты оценивался в 6 пфеннигов, он удовлетворенно подчеркивал эту цифру, потому что цена соответствовала нынешней рыночной. Раз шеф-повар оценил обед и ужин королевской семьи в 31 талер и 16 грошей. Фридрих Вильгельм подчеркнул все пункты, написал на полях «проклятое ворье!» и вычел из жалованья повара один талер. Таким образом он ежедневно сокращал бюджет двора, с учетом побочных расходов, примерно на 200 талеров.

Режим экономии оказывался в опасности из-за предстоящих визитов высоких особ. Фридрих Вильгельм правил страной уже четыре года, когда русский царь Петр сообщил о своем намерении приехать с визитом. Прусский король очень хорошо помнил 1712 г., посещение Петром Берлина и его попытки заключить союз с Фридрихом I. Русский царь и прусский кронпринц тогда моментально нашли общий язык — Фридрих Вильгельм чувствовал родственную душу в порывистом, диком русском, силой загонявшем свою неразвитую страну в новую эпоху. Однако теперь он оказался в величайшем смущении: как следует вести себя с гостями и следует ли платить за царя и его свиту на территории Пруссии? Фридрих Вильгельм долго кусал перо и напряженно размышлял над задачей: как сохранить дружбу прославленного гостя и в то же время уберечь государственный бюджет от чрезмерных расходов? Наконец ухмыльнулся и стал писать ответ:

«Выделяю шесть тысяч талеров. Этих денег финансовому управлению должно хватить на покрытие всех расходов царя от Мемеля до Клеве (расходы в Берлине пойдут особой статьей). Ни пфеннига больше я не дам! Но весь мир должен быть уверен, что я потратил на царя от тридцати до сорока тысяч талеров».

«Дикий» царь Петр ехал с огромной свитой, поэтому на каждой станции приходилось менять больше трехсот лошадей. Фридрих Вильгельм распорядился сложить весь багаж во дворце Монбижо, где некогда жила Софья Шарлотта. Он боялся, как бы московские гости не поломали и не загадили берлинский дворец. При всем уважении к Петру он не мог допустить, чтобы необходимость в чистоте, с таким трудом прививаемая в последние годы, снова оказалась под угрозой. Так дворец Монбижо на время стал маленькой Москвой — хотя столицей России уже несколько лет был современный город Санкт-Петербург, обычаи и привычки гостей все же оставались патриархальными. Камергер фон Пёльниц сделал колоритные записки о том, чему был свидетелем:

«Поскольку король велел оказать царю все мыслимые почести, все ландсколлегии in corpore нанесли ему визит. Председатели коллегий выступали по очереди. Когда президент камергерихта господин фон Коксэжи (позднее, при Фридрихе II, он провел крупную правовую реформу. — Примеч. авт.), вошел к царю вместе со своими советниками, царь встретил их, обнимая двух русских дам. Во время аудиенции он так тискал их обнаженные груди, что господин президент чуть не вышел из себя. Его племянница, герцогиня Мекленбургская, специально явилась с мужем поговорить с царем. Когда она вошла, царь шагнул ей навстречу, обнял и смачно поцеловал, а затем отвел в соседнюю комнату, сел на софу, посадил ее к себе на колени и стал весьма непринужденно с ней беседовать, не обращая внимания ни на открытые двери, ни на людей в приемной, ни на герцога, ее мужа. Столь скотское вожделение было отнюдь не единственным предосудительным поступком Петра. Во всякий день он оказывался совершенно пьяным. Мерзости его слуг, особенно попа, бывшего одновременно и придворным шутом, не знали границ. Царь почтительно целовал попу руку после обедни, а затем в кровь разбивал ему нос, колотил его и обращался с ним как с последним рабом. Несчастная княжна Голицына, подвергавшаяся за участие в тайном заговоре столь жестокому бичеванию, что стала полоумной, служила застольным увеселением. Остатки с тарелок царь выливал ей на голову. Часто царь подзывал ее, чтобы дать пощечину. Людей же низкого происхождения Петр ценил дешевле охотничьей собаки. Однажды он ехал по Берлину в обществе короля и, увидев возле Нового рынка виселицу, загорелся желанием увидеть казнь и стал просить немедленно доставить ему это удовольствие. Король ответил, что, к сожалению, в настоящее время кандидата для виселицы нет, но все же он велит навести справки в тюрьме. „К чему такие церемонии, — спросил царь, — здесь полно черни, можно повесить первого попавшегося“. Когда король объяснил, что в Пруссии вешают только осужденных преступников, царь решил использовать для этой цели русского конюха из своей свиты. Королю с трудом удалось отговорить его от этой затеи».

Фридрих Вильгельм от души радовался визиту русского царя, особенно узнав, что он обойдется ему не более чем в 3000 талеров (то есть из выделенной суммы будет сэкономлено 3000 талеров!), зато государство за эти деньги наладит бесценные политические и хозяйственные связи с гигантской страной на Востоке. Грубую страсть своего друга Петра к женщинам он игнорировал, ничего в ней не понимая. Сексуальное целомудрие было для Фридриха Вильгельма неразрывно связано с телесной чистоплотностью. На смертном одре он утверждал, что не является грешником и что его, несомненно, ждут небеса, поскольку он всегда был верен своей «Фикхен». Но с Петром можно было по-мужски откровенно говорить о солдатах и ружьях, о лошадях и скоте, о строительстве домов и кораблей — короче, беседовать о практических вещах, а не вести бесполезные разговоры на вычурном французском. И это нравилось Фридриху Вильгельму чрезвычайно. А жестокость Петра к шуту, побои, щедро раздаваемые своим приближенным, Фридрих Вильгельм находил вполне естественными для самодержавного монарха. Пожалуй, мало еще он их бил. Однажды, гуляя после обеда по Берлину, Фридрих Вильгельм заметил несчастного еврея, пытавшегося спрятаться в переулке. Он высочайше поймал его и спросил: какого черта тот убегает от короля? Дрожащий от страха еврей ответил: «Я боюсь, ваше величество». Фридрих Вильгельм принялся бить его палкой и кричать: «Боишься? Боишься? Вы любить должны своего короля!»

Если день проходил обычно, без иностранных гостей и религиозных праздников, король заканчивал работу в пять или в шесть часов. Он мыл руки и лицо, чистил одежду и отправлялся в так называемую Табачную коллегию. В какой бы из резиденций король ни находился — в Берлине, в Потсдаме или даже в Вустерхаузене, — посещение этого занятного учреждения не отменялось никогда. В каждом из трех дворцов для этого имелась особая курительная комната со скупо обставленными соседними помещениями. Общество, регулярно там собиравшееся, составляли обычно шесть — восемь персон. Постоянными членами были князь Леопольд Анхальт-Дессауский, австрийский посланник граф Зекендорф, а также ближайший советник Фридриха Вильгельма генерал-лейтенант фон Грумбков. В состав Табачной коллегии входили также камергер фон Пёльниц, а с 1717 г. профессор Гундлинг. Остальные были офицерами. Среди них находились как начальные чины, так и старшие офицеры и даже лейтенанты. Отбирались те, кому король доверял. Случалось, приходил и простой потсдамский бюргер.

При тех строго иерархических отношениях, господствовавших в XVIII веке, это было самое необычное общество Европы. На три-четыре часа, пока длилось собрание, все различия рангов упразднялись. Когда входил король, не вставал никто. Все вели себя непринужденно и говорили без всякого стеснения. И чем грубее это выходило, тем лучше чувствовал себя Фридрих Вильгельм. Шутки на его счет разрешались тоже; запрещены были лишь непристойности. Здесь, в Табачной коллегии, Фридрих Вильгельм чувствовал себя не монархом, а обычным человеком. Тот абсолютизм, практиковавшийся весь день, заставляя дрожать всю страну, по вечерам, в избранном кругу, отменялся. Табачная коллегия была крайне демократична.