Феакийские корабли - Александр Рубан

— Это не просто путаница…

— Знаешь, меня гораздо больше интересует разбитый шлюп. И вулкан на Лемносе.

— Нет, ты всё-таки выслушай! Дело в том, что никаких ложек в Древней Греции не было, да и час как единица времени…

— Обыкновенный сфероклазм!

— В античных сферах?

— Ну и что? Насколько я знаю, Гнедич, переводя Илиаду, употреблял не только греческие, но и римские имена богов. А Жуковский в Одиссее рассаживал гостей на лавках вместо кресел и что-то там сравнивал с шелком, которого древние греки не знали. Вот тебе и сфероклазм.

— Ни по Жуковскому, ни по Гнедичу в этом мире не должно быть никаких ложек!

— Вулкана на Лемносе в этом мире тоже не должно быть. Но он есть. И это интересует меня гораздо больше.

— А если всё это как-то связано? Вулкан, шлюп, заговаривающийся поэт…

— Юрочка, они все заговариваются. И всегда. Если не веришь, дёрни его в действительный мир и пообщайся. Только не забудь вернуть бедолагу, когда надоест.

— Именно об этом я и хотел тебя попросить.

— Именно с этого и надо было начинать! Только ты не туда сел — пульт хроностопа правее.

— Не всё сразу. Я хочу сделать радиовызов.

— Боже мой, кому?

— Ему. У меня такое чувство, что этот поэт откликнется. Подскажи-ка мне номер маяка.

— Сумасшедший! Ты перепугаешь его до смерти!

— Номер, Наденька, номер!

— Восемнадцать-бэ-три… Не нравится мне эта затея.

— Мне тоже, а что делать?

— Мужская логика, Юрий Глебович!

— От Надежды Мироновны слышу… Восемнадцатый бэ! Алло, восемна…»

Глава 14. Триумф царедворца

— Ну, вот и ветер меняется! — услышал Окиал радостный голос кормчего и заморгал, с трудом возвращаясь к реальности. Последний отзвук аэдовой лиры исчезал за безоблачным морским горизонтом, и небо мгновенно очистилось от тучи пепла и сажи… Впрочем, туча была не над этим морем, а над Эгейским, по ту сторону Пелопонеса. И вообще, она была в песне. Хотя…

— Ты очень хорошо пел, Демодок, — сказал учитель, словно угадав его мысли. — Не правда ли, Окиал?

— Да. О да! — Окиал понимающе кивнул и посмотрел на солнце. Полдень был уже близок. Был уже почти полдень, и всего два часа оставалось… Но ведь это же было в песне! — А что будет дальше? — спросил он.

— Не знаю, — буркнул певец. — Я ещё не закончил.

— Вот парус поставим и узнаем, — сказал кормчий. — Сушите вёсла, бездельники! Сейчас за вас поработает Нот! И пошарьте под левой якорной площадкой — там должна быть моя заветная амфора, если вы её не распили тайком. Да под левой, а не под правой! Есть? Тащите сюда: сначала угостим певца, а потом пустим по кругу. Ему нужно хорошенько промыть горло феакийским вином, чтобы закончить песню.

— Я продолжу её через два часа, Акроней, — хмуро сказал аэд. — Не раньше.

— Хорошо, — легко согласился кормчий. — К тому времени, может быть, увидим берега Схерии. Придется опять поработать вёслами, и твоя песня будет нам весьма кстати… Ты превосходно поешь, славный аэд, — сказал он, понизив голос. — Но гребцам важен лишь ритм — а слова… вряд ли они прислушивались к словам, и вряд ли твоя песня поможет нам. Но берег родины мы успеем увидеть.

Два часа прошли в напряженном молчании, и даже заветная амфора не смогла разрядить его. Южный ветер был ровен и бодр, небеса безоблачны, тень Перста почти неподвижно лежала на палубе параллельно бортам. За всё это время произошло лишь одно событие, не замеченное никем, кроме Окиала: один из штырей металлического ежа — тот, что был обращен к корме, — вдруг удлинился. А когда Окиал повернул ежа, делая вид, что просто устанавливает его поудобнее, штырь заполз обратно, и выдвинулся другой (на этот раз именно он оказался обращенным к корме). Там, далеко за кормой, на юге, был Лефкас, был мыс Итапетра и было святилище с тремя заряженными ежами.

Окиал опять представил себе расположение лабиринта, нащупал ежи и разрядил их. Три длинных штыря (на Лефкасе они тянулись вверх) поочередно заползли внутрь, едва Окиал одну за другой выщелкнул и бросил три пластины обратно в ящик. Но еж, лежавший у него под рукой, на корме феакийского корабля, по-прежнему тянулся длинным штырем к югу.

Может быть, он звал кого-то. Может, искал. Может быть, нашел и следил… Окиал старался не думать, чтобы не мешать ему. Если это опасно, он всегда успеет выщелкнуть пластину и бросить за борт. Без пластины еж мертв.

Но лишь незадолго до того, как слепой аэд снова тронул струны своего инструмента, штырь стал укорачиваться. Зато попеременно удлинялись другие, и, когда не на шутку разгорелась свара на Олимпе, длинный штырь указывал точно в зенит. Что-то там было, в зените, за непонятно откуда взявшимся облачком, неподвижно зависшим над кораблем…

Никто, кроме Окиала, не обращал внимания на это облачко: все слушали песню аэда и время от времени поглядывали на север, где должна была показаться Схерия. За бездельников работал Нот — работал ровно и мощно, напрягая тяжелое льняное полотнище паруса, — поэтому слушали не только ритм.

Гефест гнул свою непонятную линию, злостно саботируя изготовление трезубца. За эти два часа он сумел раздобыть ещё один заказ — и более высокий: простодушный Зевс, поддавшись на грубоватую лесть мастера, повелел ему выковать зеркало для своей новой любовницы. Отшлифованная серебряная пластина у Гефеста, конечно, была, и не одна, но на обратной стороне зеркала предстояло выковать множество аллегорических изображений и сцен, прославляющих высокопрестольного дарителя. Работа тонкая, долгая и, безусловно, гораздо более спешная, чем заказ Посейдона. Морской бог не посмел впрямую нарушить волю Эгидоносителя и развернул стремительную интригу, имевшую целью публично столкнуть новую фаворитку с Герой, законной женой Громовержца. Проведенная с превеликим трудом и с непревзойденным блеском, интрига завершилась грандиозной сварой на Олимпе и молниеносным изгнанием фаворитки за Геракловы Столпы. Однако заказ свой Эгиох не отменил: зеркало теперь было обещано Гере.

— Благодарю тебя, мой повелитель, — ответила богиня. — Оно будет напоминать мне об этой маленькой победе и послужит залогом новых. И когда же я получу свой подарок?

Зевс раздраженно пожал плечами, и воспрянувший духом Посейдон немедленно встрял:

— Как только твой сын Гефест закончит работу, о лилейнораменная! Насколько я знаю, он уже приступил…

— Гефест? — Гера слегка нахмурилась. — Ах, да, ну конечно, Гефест, кому же ещё.

— Он искусен и быстр, — невозмутимо продолжал Посейдон. — Помнится, то самое кресло — ужасное кресло, на целых две недели сковавшее твои руки и ноги, — он изготовил всего лишь за день. А тут какое-то зеркальце…

— Значит, к вечеру, — сухо сказала Гера.

— Быстрее! — воскликнул Посейдон. — Я думаю, что гораздо быстрее!

— Ладно, хватит, — оборвал Зевс. — Пускай принесет через час. Пошел вон. — И, вхолостую, без молнии, громыхнув, удалился в свои покои — переживать, а Посейдон не замедлил сообщить высочайшее волеизъявление мастеру.

— Вот и всё, чего ты добился, — констатировал он, устало развалясь в том самом кресле, уже отмытом от сажи и пепла. — Эгиох раздражен, Владычица недовольна, оба они слишком хорошо помнят, что ты якшаешься со смертными — словом, дела твои плохи, племянник… Кстати, я тебе не очень сильно мешаю?

— Не перенапрягайся, дядя, — буркнул Гефест. — Отдохни. Из кубка вон похлебай, мало будет — амфора под столом, сам нальешь. Супруга дворец отмывает, так что прислуживать некому…

— А ты, собственно, куда собрался?

— На Олимп, дядя. Я же ведь хроменький, пока доберусь — как раз час пройдет. Да обратно столько же. Отдыхай.

— А зеркало?

— «А трезубец», ты хочешь спросить? Трезубец потом, когда вернусь.

— То есть, зеркало ты уже выковал? Успел?

— Если б не якшался со смертными, не успел бы. Я же тебе говорил, что ты плохо знаешь мою работу. Зачем обязательно ковать? Вот оно, зеркало… — Гефест грохнул на наковальню грубо сколоченный деревянный ящик и стал отдирать доски. Посыпалась сухая, добела пережженная глина, сверкнуло золото отливки. Подоспевший слуга ухватил её металлическими пальцами, извлек из опоки, другой рукой смахнул глину и доски на пол, своротил туда же медную плиту и бережно уложил отливку на дубовый торец наковальни. — Самое трудное было — найти эту глину, — объяснял Гефест, копаясь в груде инструментов. — Самое долгое — выдавить в ней рисунок. — Он приложил к отливке отполированный лист серебра. — А самое тонкое — залить в опоку расплавленное золото так, чтобы не пришлось потом переделывать. Не придется… — И несколькими точными ударами он приклепал серебряный лист. — Отдыхай, дядя, — повторил он. — Ты за эти два часа не меньше моего наработался.