Повседневная жизнь англичан в эпоху Шекспира - Элизабет Бартон

Однако королева часто что-нибудь теряла. 14 мая 1579 года в Вестминстере «Ее Величество потеряла со своей спины... один маленький желудь и дубовый лист из золота». Во время другого выхода она лишилась двух золотых пуговиц в форме черепахи, украшенных жемчугом. С другой пуговицы она потеряла жемчужину. В Ричмонде в 1583 году на ней было надето пурпурное платье, расшитое серебром, и она потеряла брильянт с его застежки. Она также осталась без золотой рыбки, пропавшей с ее шляпки, и по несчастной случайности во время визита в Хоустид-холл уронила в ров серебряный веер.

Две последние вещи были действительно потеряны, но пропажа пуговиц, застежек, петель и украшений с ее платьев — а их было очень много — объяснялась скорее сильным желанием людей завладеть чем-то, что принадлежало королеве и соприкасалось с ее выдающейся особой... и поэтому могло считаться талисманом или амулетом, предохраняющим, возможно, от гнева самой правительницы. Такой трофей становился объектом почитания, который передавали из поколения в поколение. Вполне вероятно, что подобные мелкие вещи срезали с ее платьев те, кто сидел рядом с ней во время празднеств, застолий и театральных представлений. Эти пропажи записывали в домовые книги так же тщательно, как и подарки, и оставалась маленькая надежда на то, что потеря обнаружится. Но теперь для этой трудной и обстоятельной работы архивариус пользовался настольным прибором из серебра, заменившим прежние медные и оловянные.

Богачи предоставляли такие приборы своим писцам: считалось, что великому человеку не подобает самому писать письма. Настольный прибор состоял из нескольких отделений: для перьев, для чернил и для порошкообразного угля или песка. Для письма использовали бумагу, но для официальных документов нужен был пергамент. Его маслянистую поверхность предварительно натирали измельченным углем. Ошибки вырезали специальным ножом для бумаги, а неровности посыпали тем же углем (возможно пемзой) и приглаживали собачьим зубом или агатом. Интересно заметить, что промокашка тогда была уже известна многие годы. Хорман в 1519 году писал: «Промокательная бумага служит для высушивания влажного письма, чтобы не образовывалось пятен или клякс».

Королева, не чуравшаяся собственноручно писать личные письма, хранила свою писчую бумагу в двух небольших искусно изготовленных серебряных ящичках. У нее также было много записных книжек, среди которых была пара золотых, украшенных кузнечиками. Говорят, что она могла одновременно писать одно письмо, диктовать другое, слушать историю и давать к ней уместные комментарии. «Мальчик Джек», обращалась Елизавета к Харрингтону в записке, прилагавшейся к экземпляру речи, произнесенной ею в Парламенте в 1576 году, в которой она объясняла, как ей уже не раз приходилось, почему она отказывается выйти замуж. «Я заставила секретаря Палаты лордов точно записать для тебя мои бедные слова, так как таким юношам, как ты, пока нельзя посещать парламентские ассамблеи. Обдумай их на досуге, пока они не станут тебе понятны, возможно, ты сможешь извлечь из них какие-то плоды, когда воспоминания о твоей крестной уже исчезнут, — я делаю это, поскольку твой отец был готов служить и любить нас в трудную минуту...»

Возможно, «мальчик Джек» и обдумал эти слова, однако не получил продвижения по службе через свою крестную, хотя и очень старался. Она считала его совершенно справедливо чересчур легкомысленным, чтобы сделать министром или придворным, и почти «племянником», чтобы избрать своим фаворитом. Временами Елизавета вела себя с Харрингтоном как любящая, но строгая тетя, а он, по собственному признанию, испытывал перед ней благоговейный трепет. После злополучного предприятия Эссекса[71] в Ирландии, когда она пришла в ярость и приказала ему покинуть двор, он не стал дожидаться повторения приказа и, по его словам, «даже если бы все ирландские повстанцы следовали за мной по пятам, я не смог бы убежать быстрее, чем сейчас от той, которая внушает мне одновременно любовь и страх».

Однажды Харрингтон подарил королеве в знак своей любви — и надежды на продвижение — золотое сердце, украшенное небольшими рубинами и тремя маленькими жемчужинами. Из сердца вырастала крохотная веточка с красными и белыми розами, выполненными из крохотных бриллиантов и рубинов. Он спрятал свой подарок за диванную подушечку. Возможно, он чувствовал, что его подношение было слишком скромным, чтобы сравниться с роскошными дарами других. В свою очередь она преподнесла ему 40 унций серебра, но не более. Он не удостоился иного знака внимания, кроме, пожалуй, улыбки и комплимента по поводу нового костюма("42").

Помимо драгоценностей и ювелирных изделий, число предметов искусства, заполнивших интерьеры новых особняков и дворцов, было огромным. Цветочные горшки из золота, украшенные полудрагоценными камнями. Серебряные, золотые и алебастровые коробочки для леденцов — простые или сверкающие камнями — в виде раковин и больших грецких орехов. Золотые цветы, на которых вырезанная из агата муха запуталась в паутине из серебряных нитей с блестящими бриллиантовыми росинками; бабочки, распростершие свои усыпанные драгоценными камнями крылья, на изогнутых лепестках или листьях. Золотые коты, играющие с мышью из золота, серебра или агата. Лягушки, обязанные своей пупырчатой зеленой кожей близко посаженным изумрудам, уставили выпуклые глаза на соловьев, усыпанных жемчугом, бриллиантами и рубинами. Покрытые эмалью саламандры, светящиеся в пламени свечей. Все виды птиц и зверей — реальных, придуманных, мифологических — были очень популярны в качестве украшений. Впрочем, это в равной степени касалось и человеческих фигур. У королевы была золотая фигурка женщины с рубином на животе.

Очень высоко ценились миниатюры — «крохотное подобие», и миниатюрная живопись того времени достигла небывалого уровня мастерства. Миниатюры обрамляли в рамки из драгоценных камней и хранили в усыпанных драгоценными камнями футлярах.

Когда в 1564 году сэр Джеймс Мелвил нанес визит королеве в качестве доверенного лица Марии Стюарт, она пригласила его в свои покои. Пока он держал свечу, Елизавета открыла личную шкатулку, в которой, по его словам, «хранились различные маленькие картины, завернутые в бумагу, а сверху ее собственной рукой были написаны имена. На первой же картине, которую она достала, было выведено: "изображение моего господина"». Поддавшись на уговоры, королева позволила ему взглянуть на миниатюру, и тут выяснилось, что «господином» был Роберт Дадли, недавно ставший графом Лейстером. Это показалось Мелвилу несколько странным, ведь Елизавета только что намекнула ему — довольно серьезно, если согласиться с мистером Нилом(43), — что Лейстер мог бы стать подходящим мужем для Марии Стюарт. Возможно, она просто решила отомстить королеве Шотландии, которая зло заметила, будто до нее дошли слухи о том, что королева Англии собирается выйти замуж за своего конюшего. Елизавета также продемонстрировала Мелвилу миниатюру с изображением Марии, которую она поцеловала, и «прекрасный рубин размером с теннисный мяч». Мелвил довольно ехидно посоветовал Елизавете послать Марии либо изображение Лейстера, либо рубин, но та сразу же заявила, что если Мария последует ее советам, то «со временем получит все, что принадлежит ей», и вручила Мелвилу бриллиант.

Кто был изображен на остальных столь бережно хранимых миниатюрах, нам неизвестно. Возможно, на некоторых из них были портреты тех, кто просил ее руки. Другие, без сомнения, когда-то принадлежали ее отцу и сводным брату и сестре.

Зажиточные торговцы и богатые горожане, ценившие предметы искусства скорее по размеру, чем по качеству работы, не очень интересовались миниатюрами, но им нравилось иметь собственные портреты, которые стоили довольно дорого. Даже люди среднего достатка стали покупать картины, чтобы украсить свои жилища, так что торговля дешевыми картинами, ввозимыми из Нидерландов, разрасталась. Их продавали в лондонских лавках, расположенных в основном между Чаринг Кросс и Темплем, а также на базарах по всей стране.

На ярмарках торговали множеством различных безделушек, и фермеры, покупавшие «различную утварь для украшения своих буфетов»(44)? позволяли женам и дочерям приобретать бусы и браслеты для себя, а для дома — последние новинки из Лондона, в том числе и диковинные картинки или росписи по дереву, чтобы повесить на стену. И хотя многочисленные памфлеты и книги того времени предупреждали, что расточительность жены ведет к смертному греху, если уже не есть этот грех, эти предостережения совершенно игнорировались. Напрасно Уильям Воган писал о жене, что «ее наряд не должен быть слишком шикарным, поскольку завитые локоны, яркие одеяния, украшенные вышивкой, драгоценными камнями и усыпанные золотом, являются предвестниками супружеской измены»(45). Женщинам доводилось слышать подобные высказывания и раньше, и не раз еще предстояло услышать впоследствии. Но если специальный закон ограничивал роскошь женских одежд, хозяйка могла, по крайней мере, украсить свой дом различными безделушками. И если у детей богачей были серебряные игрушки, то дети из менее обеспеченных семей играли деревянными фигурками, раскрашенными растительными красителями.