За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском - Лев Славин

Во всяком случае к пяти часам в субботу жилой корпус, занятый под офицерское общежитие, пустел. Офицеры, приодевшись, разлетались кто куда. И поэтому никто не удивился, когда в один из таких вечеров за Домбровским зашел Сераковский и оба они удалились с видом заправских фланеров.

Надо сказать, что Ярослав и сам не знал, куда ведет его Сераковский. Но он положил себе за правило в таких случаях не задавать вопросов. Только по серьезному, даже несколько торжественному виду своего спутника Ярослав догадался, что цель их сегодняшней прогулки какая-то особенная. Наконец, пройдя изрядное расстояние, Сераковский сообщил, что они идут к Чернышевскому. Как ни был приготовлен Домбровский услышать нечто необычное, он взволновался.

— Удобно ли? Ведь я не знаком с ним.

— Николай Гаврилович прослышан о тебе, Ярослав, и изъявил желание повидать тебя.

— Расскажи мне, какой он. Боюсь, разочарую его…

Сераковский улыбнулся и с нежностью посмотрел на Ярослава. Скромность и даже застенчивость этого боевого офицера трогала его. Неистовый во всем, в страстях, в убеждениях, в поступках, Сераковский чувствовал себя всюду свободно и ловко. И в каторжном застенке, и в великосветской гостиной он тотчас становился центром внимания. И у знаменитого Чернышевского он чувствовал себя как дома и знал, что тот любит его. Их связывала тесная дружба.

— Нет человека более простого и требовательного к себе, чем Николай Гаврилович, — сказал Сераковский. — И не воображай, что он ученый сухарь. При всей глубине своего замечательного ума он почти всегда весел, жизнерадостен. Он и над самим собой посмеивается, например, над своей рассеянностью. Сколько смеху было, когда он как-то погладил лежавшую в креслах муфту, приняв ее за кошку. И он первый сам над собой хохотал, когда в передней раскланялся с шубой, вообразив, что это человек. А в то же время он проницателен, как никто, и внутреннюю сущность человека постигает мгновенно. Он снисходителен порой к житейским слабостям хорошего человека, но беспощадно принципиален в вопросах общественных и политических. Любимое выражение его — строки из Пушкина: «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон». Под Аполлоном разумей общество, а под поэтом — тебя, меня, всякого человека…

Двери открыл сам Чернышевский. Ярослав увидел человека худого, высокого, с узким бледным конусообразным лицом. Оно просияло радостью при виде Сераковского. Он крепко пожал ему руку и вопросительно посмотрел на Домбровского. Сераковский представил его. Чернышевский приветливо улыбнулся, поправил золотые очки, откинул длинные волосы, спадавшие на лоб, и повел гостей внутрь квартиры. Из полупритворенной двери доносились звуки фортепьяно и шарканье ног. Обернувшись к офицерам, Чернышевский сказал:

— По субботам приходит молодежь, танцует. А в соседней комнате собираются наши. Все имеет вид невинной вечеринки. Только…

Николай Гаврилович замолчал и с какой-то безнадежностью махнул рукой.

— Что, Николай Гаврилович? — тревожно спросил Сераковский.

— От верных лиц имею сведения, — спокойно и четко сказал Чернышевский, — что князь Долгоруков изволил оказать мне честь своим вниманием.

— Точно ли это? — вскричал Сераковский.

Ярослав переводил глаза с одного на другого.

— Не понимаете, Домбровский? Вам все это внове? Начальник III отделения канцелярии его императорского величества князь Долгоруков учредил за мной надзор тайных агентов.

— Кто они? — вырвалось у Ярослава.

Чернышевский улыбнулся наивности этого вопроса.

— Я не Христос, — сказал он, — и своего Иуду я не знаю. Думаю, что сюда они еще не успели проникнуть. Но будущее мое для меня не представляет никакого сомнения…

Он внезапно замолчал. Из комнаты в глубине коридора вышла женщина. Волосы, собранные сзади в узел, а посредине разделенные пробором, подчеркивали ясность ее лица.

— Ты опять об этом, — сказала она с упреком.

Николай Гаврилович взял ее за руку.

— Познакомьтесь. Ольга Сократовна, моя жена, — сказал он. — Хотя с моей стороны и было неосторожностью связывать со своей жизнью еще чью-то.

Ольга Сократовна сделала протестующий жест и хотела что-то сказать, видимо, возразить. Но он продолжал, не выслушав ее:

— Свое будущее я вижу явственно. Сознание своей обреченности, разумеется, не остановит меня. Мое дело продолжат…

Сераковский вмешался пылко:

— Не говорите так, Николай Гаврилович! До революции несколько шагов!

Ольга Сократовна прикрыла лицо руками.

— Революция в России… — сказала она тихо. — Помните, у Пушкина: «Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!»…

Чернышевский сказал твердо:

— Меня не испугают ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня. Народную революцию возглавят сознательные политические борцы. Наша задача воспитать их.

Говоря это, он обвел окружающих широким жестом, как если бы перед ним была большая аудитория. И тут же рассмеялся и сказал:

— Мы, кажется, проповедуем перед шубами, господа. Идемте в комнату.

Домбровский сказал несколько дрогнувшим от робости голосом:

— Вы, конечно, полагаете, Николай Гаврилович, будущей формой правления республику?

Чернышевский остановился.

— Разумеется, — сказал он. — Однако имейте в виду, что народ не станет защищать форму ради формы. Народ должен получать от данной политической формы существенные выгоды.

Он положил руку на плечо Домбровского и добавил:

— Для вас, поляков, главная задача сейчас — объединение. Один в поле не рать…

Часть V

НАКОНЕЦ ПОЛЬША!

Гений всегда живет в среде народа, как искра в кремне, — необходимо лишь стечение обстоятельств, чтобы эта искра вспыхнула.

Глава 14

План Домбровского

Выпуск из Академии генерального штаба состоялся в декабре, почти в самый канун нового, 1862 года. Перед церемонией выпуска наиболее отличившиеся в овладении науками офицеры получили производство в следующий чин. Среди них был Ярослав Домбровский, первый ученик курса, «гордость академии», как называл его генерал. Домбровский был произведен в штабс-капитаны. Молодого блестящего генштабиста хотели вернуть на Кавказ, суля ему быструю карьеру. Ярослав с трудом отпросился. Кроме того, был сильный нажим из Варшавы. Маркиз Велёпольский представил дело так, что русификация Царства Польского пойдет несравненно успешнее, если молодые генштабисты польского происхождения будут назначены в части русской армии, расквартированные в польских краях. Их рассматривали как проводников русского влияния, как опору царского самодержавия.