Пиранья - Марина Крамер

безвозмездно, то есть даром – почти полкило, а я за сушеный инжир могу душу продать. И потом – ко мне полбазара сбежалось за автографами, у кого бы поднялась рука меня обсчитать?

– Ну да, не так часто звезды кинематографа заглядывают на наш рынок, – хохотнул Андрей, – можно и на полкило инжира расщедриться, не так уж накладно.

– Как ты с ним работаешь, скажи? – Юлька возмущенно посмотрела на Лену, но та отмахнулась:

– Я привыкла. Это он сегодня в хорошем настроении еще…

На кладбище было тихо, чуть ветрено и как-то особенно печально, Лена сразу уловила эту эмоцию, которую прежде не замечала. Возможно, виной всему были низкие тяжелые тучи, с самого утра закрывшие все небо. С деревьев, росших тут в огромном количестве, еще облетели не все листья и теперь шелестели в порывах ветра.

– Почему на кладбищах всегда так дует? – поежился Андрей, застегивая куртку до самого подбородка.

– Не знаю, не замечала, – отозвалась шедшая впереди Юлька. – Мне тут всегда спокойно и совершенно не страшно.

– А я вот вроде трупы вижу чаще, чем кто-либо, а на кладбищах все равно не по себе, – пожаловался Паровозников.

– Живых бы лучше боялся, мертвые-то что уже могут? – Воронкова свернула на нужную аллею, и через пару минут они оказались у могилы Александра – серый мраморный памятник с высеченным на нем мотоциклом. Муж Юльки был заядлым байкером, много колесил на своем «Харлее» по стране и даже за границу и умер так, как жил – в седле своего железного «коня».

Лена хорошо помнила тот день, когда он разбился. Было воскресенье, они с Юлькой бродили по торговому центру в поисках платья для Лены – у Воронковой скоро должна была состояться премьера спектакля, и она, конечно, пригласила подругу. Юлька была оживленной, блестела глазами, то и дело выхватывала из рук Лены неподходящие, по ее мнению, платья и снимала с вешалок другие, отправляя подругу в примерочную и придирчиво потом рассматривая результат. Лена подчинялась, хотя не особенно любила все эти магазинные вояжи.

В очередном бутике у Юльки зазвонил мобильник, она, жестом велев Лене зайти в примерочную и одеваться, ответила на звонок. То, что случилось потом, Лена не могла забыть до сих пор. Ей всерьез показалось, что подруга сошла с ума – Юлька изящным жестом бросила телефон в сумку, висевшую на плече, и вдруг расхохоталась странным, звонким, каким-то русалочьим смехом – Лена всегда думала, что русалки смеются именно так. Воронкова кружила по бутику, поднимая вверх руки, вертелась вокруг себя и хохотала, хохотала, вызывая недоумение у продавщиц и посетителей. Лена выскочила из примерочной в наспех натянутом вечернем платье и пыталась остановить подругу, но та вырывалась и ничего не говорила, только все хохотала, хотя из глаз при этом текли слезы. Когда Лене удалось наконец схватить Юльку за руку и крепко врезать по лицу, та обижено захлопала ресницами, с которых черными ручейками стекала тушь, и растерянным голосом произнесла:

– Саши больше нет.

– Что?! – Даже не сразу поняла Лена, настолько чудовищными показались ей слова подруги.

– Саши больше нет, – повторила Юлька ясным, звонким голосом и вдруг захрипела, упала на пол и забилась в судорогах.

Приехавшая бригада «Скорой» забрала ее в психиатрическое отделение, откуда через трое суток она вышла притихшая, какая-то пришибленная и совершенно безголосая. Воронкова могла только хрипеть и произносить шепотом абсолютно невнятные фразы. Лена, тогда еще жившая с родителями, забрала подругу к себе, ночами просиживала у ее кровати, держа за руку. Она взяла отпуск на работе – отец помог, потому что и похоронами, и поминками, и самой Юлькой заниматься пришлось именно ей, Лене. После девяти дней Юлька немного пришла в себя, но голос по-прежнему не возвращался, ни о какой премьере уже речи не шло, все понимали, что на сцену в ближайшее время Воронкова не выйдет, и неизвестно, выйдет ли когда-то вообще.

Но Юлька справилась. Голос вернулся примерно через месяц, а через два она уже играла в спектакле, на премьеру которого не попала. Лена же до сих пор иногда во сне слышала ее голос – холодный, совершенно без эмоциональной окраски, русалочий…

Убрав всю траву вокруг Сашиной могилы, они помыли памятник и оградку, протерли лавку, положили цветы и немного посидели молча. Андрей отошел покурить, то и дело бросая на них тревожные взгляды.

– Ну что, – произнесла Юлька, поднимаясь с лавки, – идем к Денису Васильевичу?

– Да, – эхом откликнулась Лена.

Навещать отцовскую могилу ей всегда было тяжело, как будто она ощущала вину за то, что он сделал. Много раз Лена прокручивала в голове обстоятельства того старого дела, которое ей пришлось снова поднимать, чтобы раскрыть убийство двух человек. Именно там она и нашла подтверждение тому, что Денис Васильевич Крошин в свое время поступился совестью ради денег. Лена порой очень себя за это ругала – возможно, прислушайся она тогда к просьбе отца отказаться от дела, и все сложилось бы иначе. Но потом она понимала – нет, не сложилось бы. Не тогда, так позже, но все это непременно всплыло бы – и кто знает, чем могло закончиться. Отец принял решение сам, и его уход из жизни, возможно, был тяжелым, но правильным выбором. Мать же не простила Лену до сих пор.

На отцовском памятнике не было фотографии – так решила Наталья Ивановна, и Лена не стала возражать. Сейчас ей казалось, что так даже лучше – невыносимо было бы каждый раз смотреть ему в глаза. Могила оказалась чисто убрана, лежали свежие цветы – видимо, мать приезжала буквально на днях. Лена вздохнула, положила свой букет рядом, провела ладонью по мрамору – он был почему-то теплым.

Паровозников за оградкой курил очередную сигарету, Юлька выдергивала какие-то случайно сохранившиеся травины, торчащие у надгробия:

– Эх, дядя Денис, не видишь ты, какими мы стали…

– Я иногда думаю, что это и к лучшему, – отозвалась Лена. – Мне кажется, что в жизни все складывается именно так, как должно, и никак иначе. И это не обманешь, не объедешь, не спрячешься. Судьба…

– Это тебя могилы так на философию толкают? – пробурчал Андрей, которому было слишком уж не по себе в этом месте.

– Почему? Я всегда так думала.

– Мне не понять… может, потому, что я никого не хоронил? Даже Сашку…

– Ты тогда в район на задержание уехал, – произнесла Юлька, и Лена с Андреем уставились на нее – им казалось, что в тот день Воронкова вообще ничего не соображала, не слышала и не запомнила. – Ну, что вы вытаращились? Все я помню, просто не говорю – зачем?

– Так, все, девки, давайте уже отсюда поедем, – взмолился Паровозников. – У меня сердце вот-вот остановится от страха.

– Никому больше не рассказывай, – хмыкнула Юлька. – Курам на смех – оперативник боится кладбища до дрожи в коленках…

– И так бывает, – огрызнулся он, первым выходя на дорожку.

Только отъехав от кладбища