А что же завтра? - Айвен Саутолл

«Нос — командиру» — это его слова. Больше ему не нашлось чего сказать. «Объект на воде. Справа по курсу. Пятнадцать градусов. Шесть миль» — его последние слова. Несправедливо с ним обошлись. Если тебе умирать, могли бы предупредить заранее, что ли, дали бы две-три минуты собраться с мыслями, придумать какие-то слова, чтоб подходили к случаю. В конце-то концов, умирать — это дело ответственное для любого возраста, и в девятнадцать лет, и даже если тебе всего два дня от роду.

Что это за объект, Сэм, конечно, знал. Знал про это все досконально, и свою задачу представлял себе с полнейшей ясностью. Это было рыбачье судно, за тунцом на них ходят, паруса раскинуты, как стрекозиные крылышки, и качается на серо-зеленых волнах, легкое, изящное, как раз в том квадрате, где указал офицер из оперативного отдела.

Сэм знал заранее. С самого утра. Еще когда его но подняли с постели. Видно, такой уж это был особый день, — день, когда протестантов предупреждают, а католиков берут врасплох.

— Спасибо, нос, — сказал Сэм. — Я вижу.

Сказал совершенно спокойно — такое у него было обыкновение, — но душа его разрывалась от страха и боли. Потому что к этому все шло. Неотвратимо. Как восход солнца. Как разгар полдня. В душе он уже знал эту боль, и муку, и наступление конца. Но рыбачье суденышко, жалкая, ничтожная шаланда вместо гордого боевого жеста в поднебесье.

Рыбачье судно, а на нем немцы, и ловят они не тунца, а «Сандерленды», и «Велингтоны», и «Либерейторы», и «Уитли», и все остальное, на чем летают англичане или американцы. Вот что это было за судно, по-видимому. Но не наверняка. Кто может поклясться? Разве что офицер из оперативного отдела на расстоянии семисот миль отсюда, за письменным столом, заваленным бланками и документами? У него не было на этот счет и тени сомнения, его дело было вдолбить им приказ. Ему это ничего не стоит. Он не беспокоится. Он не рискует. Ему и горя мало. Не ему стрелять. Не ему умирать, истекая кровью. А Сэм, повисший в небе на высоте в две тысячи футов над водой, — это совсем другое. Дело Сэма — убить, дело оперативника — втолковать им штабные разработки.

— Мы знаем точно, — говорил оперативник восемь часов тому назад, тыкая в огромную висящую карту длинной указкой, которую он держал в своей единственной руке. — Наверняка. Теперь-то уж наверняка. Сигналы запеленгованы и не вызывают сомнений. Рыбачьи суда используются для наведения истребителей. Уже приняты меры, чтобы нейтралы здесь не появлялись. Мы их предупреждали всячески, как могли. Наизнанку ради них вывернулись, может быть, даже в нарушение требований безопасности, вот до каких нелепостей дошло. Если здесь сейчас плавает хоть один честный рыбак, значит, он полоумный, рехнувшийся и сам лезет в петлю. Его кровь падет на его собственную голову, а не на вашу. Если здесь остался хоть один честный рыбак, то разве что уж совершенный болван. Всякое замеченное здесь вами рыбачье судно — это противник и должен быть по законам войны вами расстрелян и потоплен. Сбросьте на него бомбы, стреляйте в него из пулеметов и положитесь на пас. Мы знаем. Мы уверены. Тут вопрос стоит так: либо противник, либо ты. Сколько нам еще терять самолетов? Сколько еще экипажей не вернется на аэродром? Так что, пожалуйста, без ложного рыцарства. Не понимаю я этой философии, этого джентльменства на войне. Они не рыбаки, слышите? Никакие не рыбаки. Понятно я изъясняюсь или разжевать? Чем больше они смахивают на рыбаков, тем вернее, что это не рыбаки. Это не французы, не испанцы, не португальцы. Это — люфтваффе, ваш противник в воздухе. Это вражеские наводчики с рациями, они направляют прямо на вас целые эскадрильи истребителей. Чтобы накормить вами акул. У нас на базе есть экипажи, которые ведут войну так, будто противник — это приезжая крикетная команда. Крыльями ему салютуете. А он вам хоть раз салютовал? Когда подобьете, бросаете ему плотики и запасы продуктов — ценные материалы, предназначенные для вашего спасения. А он с вами разве так поступает? Зачем тогда вообще все, если вы помогаете врагу выжить и убивать ваших же братьев? Это вам не матч на площадках Итона или Мельбурнской закрытой школы. У меня рука вон осталась в этом океане. И вы туда же хотите? Хотите пойти ко дну, к акулам, вслед за моей рукой? Хотите, чтобы так было? Враг ищет вашей смерти. Он знает, чего ему надо; у него-то есть голова на плечах; он стремится вас уничтожить. Убить тебя — вот его цель. Увидишь его, прошу тебя, ответь ему любезностью на любезность. Атакуй и потопи. Иначе, мои милые, именно это самое он сделает с вами.

Сэм включил предупредительную сирену.

Сигнал тревоги для своей команды, оглушительный рев, который они услышат сквозь грохот моторов, сквозь все шумы.

— Командир — всем постам, — произнес Сэм. Голос его звучал в шлемофоне так спокойно. Он так спокойно и методично напомнил им все, что они должны будут сделать.

И пошел вниз, навстречу океану, со все увеличивающейся скоростью, и звук нарастал лихорадочно, и открылись бомбовые люки, и бомбы выкатились под крылья, точно черные бочки. Стрелки дали короткие очереди для пристрелки, проворили прицелы, проверили турельную гидравлику, приготовились. Какая-то рыбачья шаланда. Раз плюнуть. Радист уже положил палец на ключ передатчика, готовясь сообщить им там, дома, доставить минуту буйной радости однорукому офицеру-оперативнику. Но что-то случилось.

Что-то было не так у Сэма внутри.

Господи, да что же это он тут делает? Ведь он еще не совершил свой перелет через полюса, а ему уже двадцать четыре года. Что ж, дело такое, уходя, ты рвешь связи; и потом далеко не все выполняется из того, что хотел; но если бы и выполнил, какое Салли до этого дело? Разве она узнает? Или Роз? Или Гвендолин в лодке? Или Джейн в поезде? Или Эгнес у моря? Или Ханна у водопада?

А что же завтра? С завтрашним днем что-то случилось. Что-то случилось с ним вот сейчас, потому что там, впереди, Сэму его не видно. Бывают минуты, когда знаешь. Минуты, когда настоящее перестает существовать и с ужасающей ясностью обнажаются давно минувшие годы.

— Наблюдатель — командиру. — Это говорит Джонни, он восседает на верху «Сандерленда» в астролюке, в этом прозрачном пластмассовом куполе, возвышаясь над боем, точно бог на своем троне. — Представляешь, они открыли огонь. У них там пушка. Тяжелое орудие, Сэм. На корме установлена. Видать, у них нервы не выдержали, дураки разэдакие. Или же они знают, что мы знаем. Дело серьезное, Сэм.

«Действительно дураки, — подумал Сэм. — Дурее некуда. Иметь на корме замаскированное орудие, и выдать секрет прежде времени. Выждали бы еще немного, они бы меня навылет пробили. Или у них тоже нервы на взводе, как у меня? Я ведь мог бы не открывать огонь. Вполне мог бы. И бомбы мог бы не сбросить. Ведь я так и не решил по-настоящему. Мог бы спикировать, пройти у них за бортом и отпустить их подобру-поздорову, и не было бы произведено ни выстрела, никто бы ничего не узнал. Если бы они не размаскировали орудия, мы бы их не обнаружили. Или, как Джонни говорит, они знают, что мы знаем? Разве они видят мои глаза?»

— Наблюдатель — стрелку, — произнес Джонни со своих вершин. — Открыть огонь в тысяче ярдов.

По небу, как длинные, мгновенные штрихи краски, протянулись трассирующие снаряды, изящные, изгибающиеся, плавные линии вражеского огня, заворачивая кверху, заворачивая все ближе и завершаясь вспышками темноты в воздухе, словно всхлипами, красные и желтые полосы и режущая, страшная боль, с которой Сэм, в общем-то, был уже знаком много-много лет. В первый раз он испытал ее тогда под трамваем.

— Наблюдатель — командиру. Маневрируй, Сэм. Не затягивай больше, Сэм! Иди зигзагом, слышишь, Сэм? Наблюдатель — стрелку. Давай, Роберт, открывай огонь, ну! Середина, ты что, не можешь взять прицел? Сэм! Да не лети ты на них, как таран! Ну что у вас там происходит? Вы меня слышите?!

Страшная, рвущая боль у Сэма внутри, такая боль, что это — порог, за которым уже перестаешь ее чувствовать.

— Ну, а кекс ореховый? — предложила Мэри. — Очень хороший кекс. Нисколько не испорченный. Папа говорит, он как вино, только лучше делается от времени. И в нем такие вкусные вишенки. Я и денег с тебя не возьму. Как?

— Очень хорошо, — ответил Сэм.

— Ты любишь кекс? Правда любишь?

— Не любил бы, я б тебе так и сказал.

— А Гипсленд? Пойдешь ты туда сегодня?

— Как же я туда сегодня пойду? Даже если бы захотел, все равно не смог бы. Туда сегодня не доберешься, слишком далеко.

Мэри озабоченно кивнула.

— Да еще дождь идет. У нас тут зимой каждую ночь дожди. Вон льет как из ведра. Ты бы весь до ниточки промок, если бы пошел сегодня дальше.

— Я об этом даже и не думаю, Мэри. У меня и в мыслях такого не было. Я бы забрался куда-нибудь и переночевал.

— Где?

— Не знаю. Поискал бы. Я бы уже скоро стал искать себе ночлег. Старик Мо сказал, чтобы я шел не слишком помногу и не допоздна. Чтобы еще засветло находил место для ночлега. И не забирался на ночь в дупла или еще там куда-нибудь. А где я сейчас нахожусь?