Фатальный ход - Сергей Донской

Задумавшийся Бондарь чуть не пропустил свою остановку, в последний момент протиснулся между створками начавших съезжаться дверей и очутился на перроне станции «Театральная», многолюдной, несмотря на то что час пик постепенно сходил на убыль. Людские потоки текли мимо, образуя вокруг замершего Бондаря что-то вроде бурлящего водоворота. Одни косились, другие злобно ворчали, третьи норовили зацепить баулом. Вливаясь в толпу, ты становишься ее частью, выпадая из нее, превращаешься в объект недоброжелательного внимания. Гораздо удобнее быть как все или хотя бы таким казаться.

Ускоряя шаг, Бондарь выставил правое плечо вперед, вклиниваясь между людьми, добрался до выхода из подземного перехода и остановился возле малость поддатой цветочницы.

– Сколько стоят ваши пионы?

– Это гладиолусы, – оскорбилась женщина, покрепче прижимая ногами свое ведро.

Обратившийся к ней тип с порезанной щекой и шрамом на подбородке нисколько не походил на тех мужчин, которые покупают цветы у уличных торговок. Под его длинным пальто вполне мог скрываться большой черный пистолет, а может, даже два. И улыбался он так, словно в последний раз делал это давным-давно и теперь учился делать это заново.

Бондарю действительно было не по себе. В последний раз он покупал цветы, когда навещал родительские могилы на кладбище. Ему вдруг почудилось, что если он явится с букетом к Ирине, то это будет очень плохим предзнаменованием. И все же Бондарь достал из кармана деньги. Когда они появляются, их необходимо тратить.

– Гладиолусы так гладиолусы, – сказал он. – Сколько?

– Штука – сороковник, – нахально заявила цветочница, загнув цену чуть ли не втрое.

– Дайте десяток. – Бондарь беспрекословно отсчитал четыре сторублевых купюры.

Ошеломленная цветочница наделила его ворохом гладиолусов, спешно замотанным в целлофан, и подумала, что насчет пистолетов она погорячилась. Мужчина как мужчина, только ему не до веселья. Оно не удивительно. У человека, надо понимать, горе. Ведь четное число цветов покупают покойникам, а не живым.

Цветочница бросила последний взгляд вслед удаляющейся фигуре в просторном черном пальто и поежилась.

Дверь Бондарь открыл сам, так и не отважившись тронуть кнопку звонка. Вошел в прихожую, включил свет, потоптался, сбрасывая обувь и пальто. Никто на шум не вышел. Тишина в квартире была гнетущей. Осуждающей.

– Гм, – кашлянул Бондарь, шурша целлофановым кульком.

Ирина по-прежнему никак не реагировала на его возвращение. Приблизив лицо к зеркалу, Бондарь провел пальцем вдоль припухшего рубца на скуле. Н-да, подумал он, за порез от бритья выдать не получится. И вообще кривить душой не хотелось. Постоянно выдавая себя за кого-то другого во время выполнения заданий, учишься дорожить минутами, когда можешь побыть самим собой. Но как рассказать Ирине правду о событиях вчерашнего дня? И как объяснить, что звонить ей он не стал, опасаясь прослушивания? Она могла выдать Бондаря неосторожной фразой. Спросить, к примеру, связано ли его отсутствие с выполнением нового задания. Ведь Ирина не поверила в то, что Бондарь бросил службу и ушел на вольные хлеба. Слишком хорошо она его знала. Настолько хорошо, что он понятия не имел, как станет выкручиваться.

Оттягивая неизбежное выяснение отношений, он постарался придать взгляду решимость и спокойствие, которых не испытывал. Выставил дурацкий букет перед собой и двинулся в глубь квартиры.

На кухне Ирины не было, там царили чистота и порядок, но вкусные запахи за сутки выветрились, словно их там никогда не было. Гостиная тоже была пуста и неприветлива. Подбадривая себя новой серией покашливаний, Бондарь заглянул в спальню.

– Привет, – сказала ему Ирина, сидящая на кровати со скрещенными ногами. – Простудился?

– Нет, гм-гм. – Бондарь переложил букет из руки в руку. – Все в порядке.

– Приятно слышать, – кивнула она, не отрывая глаз от разложенных поверх простыни карт. – А я вот гадаю. Неизменно выпадает «дальняя дорога».

– Я действительно уезжаю, – хрипло произнес Бондарь. – Завтра утром. На рассвете.

Ирина подняла взгляд. Одеяло, наброшенное на манер чапаевской бурки, придавало ее облику что-то комическое и трогательное одновременно. Однако улыбаться Бондарю не хотелось. Особенно после того, как он услышал спокойное:

– Я тоже уезжаю.

– Куда? – опешил Бондарь.

– Не знаю. – Пожав плечами, Ирина поспешила поправить сползшее одеяло. – Карты этого не говорят. Просто предсказывают дальнюю дорогу. В ближайшем будущем.

– Ты веришь картам?

– Чему-то же надо верить…

Фраза была преисполнена горечи.

– Я принес тебе цветы, – брякнул Бондарь, держа гладиолусы в вытянутой руке.

Букет не заслонил его от нового упрека.

– Как в плохом анекдоте, – сказала Ирина. – Или пошлом фильме про неверного мужа. Нет, вру. – Она тряхнула волосами. – Ты мне не муж, я тебе не жена. Действительно, почему бы не обмениваться маленькими знаками внимания после проведенных порознь ночей? Так и следует поступать любящим людям. – Ирина взялась тасовать карты, которые то и дело рассыпались по кровати. – Очень красивые гладиолусы, очень. Они так идут к твоему новому костюму. Ты прямо как денди лондонский одет, Женя. Всегда приходи по утрам с цветами, всегда. Но не с гладиолусами.

– Почему? – осведомился Бондарь, чувство вины в котором мало-помалу сменялось закипающим раздражением.

– У них слабый аромат, – пояснила Ирина, раскладывая карты. – Запах чужих духов нужно перебивать душистыми-предушистыми розами. Не было роз, Женя?

– Нет. Чего не было, того не было.

– Жаль.

– Ага, жаль. Но это дело поправимое.

Волоча ноги по полу, будто они были обуты в тяжеленные ковбойские сапоги со шпорами, Бондарь подошел к окну, открыл форточку и выбросил цветы на улицу. Сунул в зубы сигарету. Закурил. Сказал, разгоняя дым рукой:

– Еще я принес денег. Много. Их тоже вышвырнуть?

– Ни в коем случае, – возразила Ирина, снова и снова тасуя непослушную колоду. – Ты ведь заработал их честным трудом. Хорошую хозяйку ты себе выбрал, молодец. Она о тебе заботится, сразу видно. Деньги, костюм, портсигар… И новый шрам.

– Царапина, – буркнул Бондарь.

Ирина грустно посмотрела на него. Ее большие миндалевидные глаза были влажными от природы, но сегодня в них угадывался другой блеск – от слез.

– Что в следующий раз? – спросила она. – Вывих? Перелом? Огнестрельное ранение? Ты уходишь, а я остаюсь одна и рисую себе картины, одна страшнее другой. – Она поплотнее закуталась в одеяло. – Царапина, говоришь? Чем ее сделали? Ножом?

– Клянусь тебе, нет. Никаких ножей. – Бондарь положил руку на сердце. Как бы он хотел, чтобы все остальное, сказанное им сегодня, тоже было правдой.

– Осколок стекла? – продолжала допрос Ирина. – Ты попал в аварию?

– Да нет же, нет. Случайный порез. – Бондарь сел на кровать, постаравшись вложить в адресованную Ирине улыбку как можно больше беспечности. – Такое может случиться с каждым.

Она покачала головой:

– Не с каждым. С тобой.

– Ну хватит, хватит, – пробормотал он, прижимая ее к груди. – Не надо делать из этого трагедии.

– Ты мог бы позвонить, Женя, – тихо сказала Ирина. – Просто позвонить, но ты не позвонил. Не знаю, как для кого, а для меня это больно.

– Ты плачешь? – тоскливо спросил Бондарь.

– Сдерживаюсь. Плакать нельзя – тушь потечет. Я сидела и ждала тебя с накрашенными глазами, как последняя дура. Сначала просто ждала. – Ирина перешла на еле слышный шепот. – Потом думала о том, что с тобой случилось, в какую передрягу ты опять попал. Глупо, да? Зачем переживать о человеке, который совершенно не беспокоится обо мне? Нужно было лечь спать и ни о чем не думать. Впредь я так и буду поступать, – пообещала Ирина, делая безуспешные попытки высвободиться из объятий Бондаря. – Никаких переживаний, никаких расспросов. Что они дают? Ровным счетом ничего… Отпусти!

– Ты уверена, что хочешь этого?

– Уверена, Женя.

– Пожалуйста.

Бондарь убрал руки, разделся и мгновенно уснул, сраженный усталостью, как выстрелом в упор.

День, ночь – сутки прочь.

Зимнее утро застыло в раме кухонного окна, подобно полотну неизвестного художника, терзаемого похмельем. Этюд в черно-белых тонах. Желтые пятна светящихся в соседних домах окон были не в состоянии оживить картину.

Кофе обжигал губы. Сигаретный дым стелился над столом туманной пеленой. Чашки, которые попеременно подносили к губам Ирина и Бондарь, тихо звякали, возвращаясь на блюдца. В Иринином блюдце собралась коричневая лужица пролитого кофе.

– Руки дрожат, – пожаловалась она. – Мы еще никогда не расставались так надолго.

– Пройдет, – пообещал Бондарь. – Привыкнешь.