Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг

сказать – о дорогой мальчик, ты не можешь быть героем этой истории! Затем он хотел сказать: дорогой мальчик, есть люди, которые тебя любят. Я, например. Помни об этом. Но вместо этого доктор Дарувалла сказал:

– Как приглашенный председатель комитета по членству, я чувствую, что должен известить членов комитета об угрозе для жизни других членов. Мы будем голосовать по этому вопросу, однако чувствую, что будет принято единодушное решение оповестить всех остальных.

– Конечно, они должны знать, – сказал Инспектор Дхар. – А мне не следует оставаться членом клуба, – добавил он.

Доктору Дарувалле казалось немыслимым, что шантажист и убийца мог так легко и серьезно подорвать самое святое, что характеризовало клуб «Дакворт», таивший в себе (по мнению доктора) глубокое, почти отстраненное чувство уединения, как будто даквортианцам была позволена роскошь жить, по сути, не в Бомбее.

– Дорогой мальчик, – сказал доктор, – что ты будешь делать?

Ответ Дхара не должен был столь уж удивить доктора Даруваллу; доктор слышал этот ответ много раз, в каждом фильме про Инспектора Дхара. В конце концов, Фаррух сам написал этот ответ.

– Что я буду делать? – самого себя спросил Дхар. – Найду его и арестую.

– Только не говори со мной, как герой фильма! – резко сказал доктор Дарувалла. – Ты сейчас не в кино!

– Я всегда в кино, – огрызнулся Дхар. – Я родился в кино! А затем почти сразу попал в другое кино, не так ли?

Поскольку доктор Дарувалла и его жена думали, что они единственные люди в Бомбее, кто точно знал, откуда появился молодой человек и кто он такой, теперь пришел черед Фарруха помолчать. Доктор Дарувалла считал, что в наших сердцах должна быть доля сочувствия к тем, кто всегда испытывает одиночество даже в своем наиболее привычном окружении, к тем, кто или на самом деле иностранец, или страдает от собственной точки зрения на все и вся, что заставляет таких людей ощущать себя чужаками даже в родных краях. В наших сердцах, считал Фаррух, пребывает также определенное подозрение, что такие люди нуждаются в том, чтобы быть одинокими в обществе. Но люди, которые пестуют свое одиночество, не более одиноки, чем те, кого вдруг настигает одиночество, и такие люди тоже заслуживают нашего сочувствия – доктор Дарувалла был уверен в этом. Тем не менее доктор не был уверен, имеет ли он при этом в виду Дхара или самого себя.

Внезапно доктор осознал, что он один за столом. Дхар исчез призраком, как и появился. Отблеск от серебряного подноса мистера Сетны полыхнул в глаза доктору Дарувалле, напомнив ему о чем-то блестящем, что в какой-то момент держала в клюве ворона.

Старый стюард среагировал на реакцию, отразившуюся на лице доктора Даруваллы, решив, что доктор хочет сделать заказ.

– Мне «Кингфишер», пожалуйста, – сказал доктор.

Доктор размышляет

Предвечерние тени в Дамском саду становились все длиннее, и доктор Дарувалла мрачно наблюдал за тем, как темнеют ярко-розовые цветки бугенвиллей; ему казалось, что цветы приобретают кроваво-красный оттенок, хотя это было преувеличение – вполне характерное для создателя Инспектора Дхара. На самом деле бугенвиллеи оставались такими же розовыми (или белыми), как и прежде.

Несколько позже мистер Сетна озадачился тем, что доктор не прикоснулся к своему любимому пиву.

– Что-то не так? – спросил пожилой стюард, указывая длинным пальцем на большой «Кингфишер».

– Нет-нет, что вы! – сказал Фаррух; он сделал глоток, принесший ему некоторое облегчение. – Пиво прекрасное!

Пожилой мистер Сетна кивнул, как будто знал все, что беспокоило доктора Даруваллу. Мистер Сетна привычно полагал, что разбирается в душах своих клиентах.

– Знаю, знаю, – пробормотал старый парс. – Прошлого не вернуть. Сейчас все не так, как раньше.

Больше всего в мистере Сетне доктора Даруваллу раздражало то, как он с видом эксперта изрекал избитые истины. Теперь небось, подумал Фаррух, эта старая тупая зануда скажет мне, что я не такой, как мой досточтимый покойный отец. Честно говоря, стюард уже собирался высказать другое наблюдение, когда из обеденного зала раздался какой-то неприятный звук; он привлек внимание мистера Сетны и доктора Даруваллы и был похож на хамоватое щелканье суставами пальцев.

Мистер Сетна отправился выяснять причину. Не поднимаясь из кресла, доктор уже знал, что это за звук. Это был потолочный вентилятор, на который садилась погадить ворона. Возможно, при этом перекосилась лопасть вентилятора или ослабла гайка; а может, вентилятор вращался на шарикоподшипнике и один из шариков в желобке сместился, или там был шаровой шарнир, которому требовалась смазка. Было похоже, что в вентилятор попало что-то постороннее; при каждом обороте раздавался щелчок. Запнувшись, вентилятор приостановился, затем снова пришел в движение. Каждый оборот сопровождался щелканьем, как будто механизм перемалывал сам себя, пока окончательно не остановится.

Мистер Сетна встал под вентилятором, тупо уставившись на него. Доктор Дарувалла подумал, что стюард, возможно, не помнит инцидента с гадящей вороной. Доктор уже готовился принять участие в этой ситуации, когда неприятный звук внезапно прекратился. Потолочный вентилятор закрутился свободно, как и прежде. Мистер Сетна огляделся по сторонам, будто не понимая, как он оказался именно в этой точке обеденного зала. Затем стюард перевел взгляд в сторону Дамского сада, где все еще сидел Фаррух. Он совсем не такой, как его отец, подумал старый парс.

4

Прошлое

Наемный убийца

У доктора Лоуджи Даруваллы был личный интерес к тому, какие причины приводят к детской инвалидности. Ребенком он перенес туберкулез позвоночника. Хотя он выздоровел и стал одним из первопроходцев в области ортопедической хирургии, он всегда говорил, что столь твердо и навсегда пришел к решению лечить детей-калек лишь благодаря собственному опыту, то есть деформации позвоночника, сопровождавшейся болью и утомляемостью. «Никакая филантропия так не мотивирует, как чувство личной несправедливости», – говорил Лоуджи. Он был склонен изъясняться афоризмами. На всю жизнь у него останется очевидное свидетельство перенесенной в детстве болезни Потта[18] – остроугольный горб. Так что Лоуджи был похож на маленького верблюда, вставшего на задние ноги.

Стоит ли удивляться тому, что его сын Фаррух чувствовал себя недостойным подобной мотивации? Он продолжил дело своего отца, но лишь как преемник; он будет и дальше платить дань уважения Индии, но навсегда останется там всего лишь гостем. Подчас путешествия и получение образования связаны с тем, что приходится от многого отказываться; младшему доктору Дарувалле обычно было присуще чувство интеллектуальной неполноценности. Возможно, Фаррух слишком упрощенно приписывал свою отчужденность лишь одному убеждению, которое парализовало его не меньше, чем обращение в христианство: что ему, дескать, совершенно не дано чувство оседлости,