Король в Желтом - Роберт Уильям Чамберс

никто не осмеливался обсуждать второй акт – и не имел ни малейшего представления о том, что скрывается под обложкой. Я глядел на отвратительный крапчатый переплет будто на живую змею.

– Не трогай ее, Тэсси, – сказал я. – Спускайся.

Моего предостережения хватило, чтобы разбудить женское любопытство: прежде чем я смог ее удержать, она схватила книгу и, улыбаясь, выпорхнула в мастерскую. Я звал ее, но Тэсси ускользнула, смеясь над слабостью моих рук. Раздраженный, я последовал за ней.

– Тэсси! – закричал я, входя в библиотеку. – Послушай, это не шутки! Отложи книгу. Я не хочу, чтобы ты открывала ее.

В комнате никого не оказалось. Я обошел обе гостиные, спальни, прачечную, кухню, наконец, вернулся в библиотеку и принялся за поиски всерьез. Тэсси спряталась так хорошо, что я нашел ее лишь полчаса спустя – съежившуюся, тихую и бледную у решетчатого окна в кладовой наверху. Хватило и одного взгляда, чтобы понять: она наказана за свое безрассудство. Книга лежала у ее ног, открытая на втором акте. Посмотрев на Тэсси, я понял: уже слишком поздно. Она прочла «Короля в Желтом». Я взял ее за руку и увел в мастерскую. Тэсси, похоже, была в шоке и, когда я велел ей лечь на диван, безмолвно подчинилась. Некоторое время спустя ее глаза закрылись, а дыхание стало глубоким и ровным, но было непонятно, удалось ли ей заснуть, и я еще долго сидел рядом. Тэсси не двигалась и не говорила. Наконец я оставил ее, вернулся в пустую кладовую и менее поврежденной рукой поднял книгу. Она казалась тяжелой, будто свинцовая пластина, но я принес ее в мастерскую, раскрыл и, сидя на коврике у дивана, прочитал от начала и до конца.

Когда я, бледный от нахлынувшего ужаса, отшвырнул проклятый том и, едва дыша, откинулся на спину, Тэсси открыла глаза и посмотрела на меня…

* * *

Наша речь потекла мертвенно и монотонно, и некоторое время спустя я понял, что мы обсуждаем «Короля в Желтом». Великий грех таился в словах, чистых как хрусталь, прозрачных и музыкальных как журчание горного ключа, горящих подобно отравленным бриллиантам Медичи! Порочна и предана вечному проклятию душа, посмевшая с помощью этих слов очаровать и обратить людей в камень – слов, внятных невежде и мудрецу, тех, что дороже самоцветов, слаще музыки и ужасней смерти!

Мы разговаривали, позабыв о надвигавшихся сумерках. Тэсси умоляла меня выбросить аграф из черного оникса с причудливой инкрустацией – Желтый Знак, как то открылось из книги. Я никогда не смогу объяснить, почему отказался это сделать, и даже сейчас, пока я пишу исповедь в собственной спальне, хотел бы понять, что помешало мне сорвать его с груди и швырнуть в огонь. Уверен, я желал этого, но мольбы Тэсси оказались напрасны. Стемнело, прошли часы. Мы все еще шептались о Короле и Бледной Маске, когда полуночный звон сорвался со шпилей затянутого туманом города. Мы говорили о Хастуре и Кассильде, и мгла снаружи билась в слепые окна, подобно призрачным волнам у берегов Хали.

В доме было очень тихо. Ни звука не долетало с ночных улиц. Тэсси лежала среди подушек, в сумраке ее лицо казалось пепельно-серым, но рука ее крепко держала мою, и я знал, что она читает мои мысли так же, как я – ее, ведь нам открылась тайна Гиад и явился Призрак Истины. Теперь мы отвечали друг другу мгновенно и безмолвно; в какой-то миг вокруг заплясали тени и издалека донесся скрип колес. Звук приближался, становясь все громче и громче, пока не оборвался возле наших дверей. С трудом подойдя к окну, я увидел катафалк с черным плюмажем. Ворота внизу отворились и захлопнулись. Трепеща, я дополз до двери и запер ее, зная, что ни один замок на земле не удержит твари, явившейся за Желтым Знаком. Я услышал шаги в коридоре – тихие и мягкие. Он встал у дверей, и засовы рассыпались, сгнив от его прикосновения. Он вошел в комнату. С ужасом вглядываясь во тьму, я не видел никого, но хорошо почувствовал холодную, липкую хватку и закричал, сопротивляясь с убийственной яростью. Руки, впрочем, не повиновались мне. Он сорвал аграф из оникса с моего лацкана и ударил меня в лицо. Падая, я услышал тихий всхлип Тэсси: душа ее отлетела. Я мечтал последовать за ней, ибо знал, что Король в Желтом уже распахнул свою изорванную мантию и остается только молиться.

Можно рассказать больше, но не вижу, какую пользу это принесет. Мне уже не помочь – надежды нет. Я лежу в кровати – пишу, не задумываясь, умру ли прежде, чем закончу, и поглядываю на доктора, собирающего склянки и порошки. Он делает священнику жест, смысл которого мне предельно ясен.

Конечно, они будут сгорать от любопытства, гадая, чем закончилась наша трагедия, – непричастные, авторы книг, издатели сотен газет, но я не стану писать больше. Только священник прочтет мои последние слова и сохранит их в тайне. Пусть мир посылает своих ищеек в разрушенные дома, к очагам, тронутым смертью, а журналы распухают от крови и слез: моя исповедь – не для них. Они знают, что Тэсси мертва и я скоро последую за ней. Знают, что соседи, разбуженные нечеловеческим криком, вбежали в комнату и нашли меня, живого, в окружении мертвых, и все же понятия не имеют о страшной тайне, которую я теперь открою. Они не слышали слов доктора, указавшего на мерзкую, разложившуюся груду плоти на полу – бледный труп церковного сторожа:

– У меня нет ни гипотез, ни объяснений, но этот человек мертв уже много месяцев!

* * *

Кажется, я умираю. Жаль, что священник…

Мадемуазель д’Ис

Mais je croy que je

Suis descendu on puiz

Tenebreux onquel disoit

Heraclytus estre Verité cachée[12].

Владеют сердцем моим

Три чуда – их назову —

И четвертое – тайна тайн:

Как парит в небесах орел,

Как змея скользит по камням,

Как корабль по морю идет,

Как признаться в любви.

I

Пустынная местность, раскинувшаяся передо мной, наводила уныние. Я сел, пытаясь обдумать ситуацию и, если возможно, припомнить какой-нибудь ориентир, чтобы выпутаться из неприятностей. Если бы передо мной оказался океан, все прояснилось бы: с утесов можно было разглядеть остров Груа.

Отложив ружье, я опустился на колени в тени скалы и закурил трубку. Затем посмотрел на часы.