Роман в формате хэппи-энд - Павел Верещагин

А когда они сели ужинать, вдруг сказала:

— Знаешь, они мне все до лампочки. Честно. Как пустое место.

Трофимов посмотрел на нее вопросительно, как будто не понимал, о чем это она, но сам понимал, и у него были такие несчастные глаза, что у Люды заныло сердце.

— Я не умею сказать… — сердито выговорила она. — Но я просто знаю, что ты — это мое… Понимаешь? Твои глаза, руки в веснушках, уши. Это мое. И все другие мне — до лампочки. Я живу только тогда, когда ты рядом, тогда мне хорошо, спокойно. А когда тебя нет, я всегда потерянная. Понимаешь?

Он посмотрел на нее недоверчиво, как будто опасался, что она шутит. Как будто боялся поверить, что и у нее так же, как у него.

— Ну и что, что я сейчас зарабатываю больше? — сказала Люда. — У тебя все устроится, и все встанет на свои места. А когда родится ребенок? Тогда мы вообще будем зависеть только от тебя. Понимаешь?

Закипел чайник, и Трофимов встал, чтобы прикрутить газ, но Люде показалось, что он украдкой смахнул с ресницы слезу.

— Знаешь, — помолчав, сказал он. — Не хотел говорить раньше времени… Но Петрович, армейский дружок… Короче, предлагает начать свое дело… Ремонтную мастерскую… Машины чинить… Может, ввязаться. А? Вдруг получится?

— Петрович? Это который прозрачные пивные бутылки красил в зеленый цвет — после того, как прозрачные перестали брать приемные пункты посуды? — переспросила Люда, но постаралась поскорее скрыть свои сомнения. — А что, попробуй. Наверняка получится. А не с ним, так с другим. Обязательно получится!

И она твердо посмотрела в глаза своему Трофимову.

— Обязательно получится! Потому что я в тебя верю! Всегда!

=====**

19 июля, среда

п. Холмогоры

Архангельской области

Марина!

Вот и подходит к концу мое заточение.

Уже ощущается внутри определенное нетерпение. Прелести деревенской жизни, — всякие там птахи, клюющие навоз, коровы, поселковая лошадка, — которые еще совсем недавно рождали в душе умиление и даже восторг, теперь вызывают досаду и раздражение. Почему спрашивается, так грязно, что никуда не пройти? И сколько можно есть бесконечную картошку с отварной говядиной, когда в мире уже давно изобретены, скажем, паэлья и спагетти под соусом тартар?

Мысленно я все чаще возвращаюсь в ту, вашу жизнь, с бесконечными телефонными звонками, суетой, пробками на дорогах, встречами в крохотных кафе, с программами новостей, с элегантными женщинами и тонкими ароматами духов.

Теперь каждый вечер у нас — отвальная. Поем хором народные песни и пробуем плясать русскую. Доярки плачут совершенно искренне. Мой Брамс тоже пускает слезу. Осенью председатель поедет с ответным визитом в Голландию, смотреть, как там все устроено в их сельском хозяйстве…

В последнем письме вы выражаете надежду, что я привезу с собой целый ворох новых рассказов. А вот и нет! Кроме того, что я вам уже послал, есть только один рассказик. Пробовал, правда, писать какую–то большую серьезную вещь, но понял, что получается полная ерунда. Бросил.

Все, что казалось значимым и важным, уместилось в итоге в пять страниц. Может, куда–нибудь и отважусь вам их показать.

А рассказик посылаю.

А писать письма теперь, видимо, уже нет смысла — вы получите их после нашего возвращения.

Так что до свидания. Увидимся в Питере. Или не увидимся… Как вы захотите.

Ваш Сергей

Провинциальная история

Городок, в котором живет Настя, стоит на берегу знаменитой реки, в том месте, где течение делает величественный поворот. Этот берег крутой, а на противоположном, пологом — заливные луга.

И пишет Настя в основном пейзажи: сады на окраине города, деревянные домики старого центра, реку или как цветет сирень в городском парке… Вроде бы просто, а всмотришься, и волнует. Настя работает в библиотеке и работы развешивает там же: пусть люди радуются. Один новый русский хотел купить ее картину для дачи, но Настя не отдала: кто там на даче ее увидит! К тому же картину он хотел купить самую любимую, где девушка сидит, обхватив колени, на крутом берегу.

Все вокруг говорят, что ей надо учиться. Но куда там!.. Наверное, поздно. Да и в институт не поступишь, конкурс ужасный. Нужны репетиторы, взятки, откуда у нее такие деньги? Она уж так…

…Москвич Дима, когда их познакомили, сначала не знал, что она рисует. Она ему просто понравилась.

— Ты симпатичная! — сказал он, глядя прямо в глаза. — Не замужем? Может, погуляем? Ты где работаешь? Я зайду…

Настя пожала плечами: заходи, если хочется. Но погулять вряд ли удастся. Он со знанием дела кивнул: знаем, знаем. Ваше дело поломаться, наше дело — уломать!

На следующий день он зашел в библиотеку. Оглядел небрежно стены, полки, двух школьниц, зубрящих Лермонтова, остановился взглядом на картинах, но тут же отвернулся: что тут может быть развешено! Ясно, что не Репин.

Присел напротив Насти за регистрационный столик, закинул ногу на ногу и принялся трепаться.

Что он там в Москве… Живет на Арбате… Машина, все дела… А брат у него — бизнесмен с бензином. А это, сама знаешь… И что он Пугачеву видит каждый день близко. А Серега Безруков, который из «Бригады», — вообще лучший друг. И вообще…

И главное, парень–то симпатичный. И мог бы Насте понравится. Но, видимо, наслушался в своей Москве, что тут, в провинции — одни дурочки, пальцем шевельни — валятся к ногам, как груши. Вот и несет его, как Хлестакова.

— Скоро заканчиваешь? — спросил он. — Может, посидим где?.. Надеюсь, ресторан у вас есть?

— Не получится, — сказала Настя. — Ко мне сейчас дети придут заниматься. В студию художественного творчества.

Он недоуменно вскинул бровь: какое еще творчество? Настя не стала объяснять.

— Ты на сколько к нам приехал? — помолчав, спросила она.

— На две недели.

Настя кивнула: ясно. И сказала:

— Знаешь, ты со мной время напрасно не трать. Ничего не выйдет. Поищи другую, если хочешь развлечься. У нас всякие есть.

Он возмутился: за кого она его принимает! Он вовсе не то имел в виду! И остался на занятие студии.

Он не сразу разобрался, что к чему, но постепенно понял, что картины на стенах — Настины, и что в студии она учит детей рисовать, и дети, затаив дыхание, смотрят ей в рот. Тогда он и пейзажи рассмотрел по–другому, внимательнее. И притих.

А когда дети стали расходиться, сказал:

— Что же ты молчала? Я кое–что в живописи понимаю. Знаешь… Тебе надо в Москву… Учиться… Хочешь, я поговорю?.. У меня ведь дядя, родной мамин брат…

— Министр в Кремле? — улыбнулась Настя.

— Я серьезно! — обиделся Дима.

На следующий день Настя повела ребят на берег реки на этюды. И Дима увязался с ними. И уже не трепался. Сидел в сторонке. Слушал ее объяснения… О красоте. О гармонии цвета. О душе картины. Думал о чем–то… Кидал камушки в воду.

И назавтра опять пришел в библиотеку. Взял подшивку журналов. И до вечера просидел за столиком, слушая, как она разговаривает с посетителями. И глаза у него были задумчивые и растерянные.

А Настя думала о том, что все они, столичные, такие: с виду самоуверенные и трескучие, а копни — и окажется, что они издерганные и неуверенные в себе. Может, это у них от ритма жизни? Или, потому, что связь с родной природой нарушена? Вот и Дима как–то потерялся. Как будто считал, что может нравиться девушкам только из–за того, что москвич. А по–другому не может.

В тот день вечером Настя сделала прическу.

Так прошли две недели: он каждый день приходил в библиотеку, сидел, слушал, смотрел, как Настя работает. Когда никого не было, они разговаривали. Иногда он смущаясь, приносил цветы. А вечером провожал ее домой. Смотрел задумчивыми глазами. Иногда Настя замечала, что он хочет сказать что–то важное, но каждый раз его что–то удерживало. Настя не сердилась. Она все понимала. У них там своя жизнь, свои проблемы. Жилье, работа. А она… Все непросто. Ей с ним хорошо — и ладно.

В день отъезда Настя пришла проводить его на вокзал.

— Ты прости меня, — сказал Дима. — За то, как я вел себя в начале.

Настя легко кивнула: ладно, кто старое помянет…

— Теперь про тебя, наверное, судачить будут?.. Но ты не думай… — Дима опять хотел что–то сказать, но сбился и не сказал.

Настя дернула плечом: что там, пустяки.

— Это тебе, — сказала она. — Картина на память, как ты просил. «Девушка на обрыве». Между прочим, моя любимая.

Дима смутился, поблагодарил и уехал.

Осенью пришла рано, зарядили дожди. И Настины картины стали очень грустными. Улица за окном, а на стекле косые капли дождя… «Мог бы, между прочим, и написать… — думала она. — Адрес–то известен…»