Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной» - Михаил Дмитриевич Долбилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Извлечение 1. «Либертинские» сцены и эпизоды в датируемых 1873–1874 гг. рукописях с общими мотивами и персонажами (Сцены и эпизоды (с указанием соотв. глав в ОТ ): Автограф — первая редакция vs. Позднейшая рукописная редакция или вариант [236] )
1. Вронский (Удашев) возвращается из Москвы в Петербург; компания знакомых у него дома; история с каской, грушей и конфетами в разговоре с Петрицким (Пукиловым) (1:34)
[Р28 (март 1874). Л. 5, 5 об.–6]
Это была баронесса Шильтон, воспитанная в Париже полька, вышедшая замуж за настоящего Лифляндского Барона, бросившая мужа и сошедшаяся по любви с Пукиловым. <…>
— Ну так нынче в театре, — и, зашумев платьем, она [баронесса] исчезла.
Удашев пошел в уборную и, умываясь, продолжал болтать с товарищами, видимо довольными его возвращением. Весь мир полковых, Петерб[ургских], служебных честолюбивых, тщеславных, товарищеских и главное [любовных[237]] интересов того света, в котором он жил последнее время, охватил его.
— Не может быть, — закричал он из‐за полотенца, которым тер лицо, при известии о том, что Лора какая-то сошлась с NN и бросила Ф. — Ну что же он? Все так же глуп и доволен? Ну а Граве что?
— Ах, умора, поступил новый, ты знаешь, из юнкеров[238] В[еликого] К[нязя]. Граве влюблен как девушка, не отходит.
– Фу гад[ость] Экой старой. Это хорошо Бузулокову.
— Ах, с Б[узулоковым] была история, прелесть, — рассказы[вал] П[укилов]. — Ведь его страсть балы, и он ни одного придворн[ого] бала не пропускает. Отправился он на большой бал во Дворце в новой каске. Ты видел новые каски. Очень хороши, легче. Только стоит и трется где побли[же] около Государя. Проходит Импер[атрица] с Анг[лийским] Посланн[иком], и на его беду зашел у них разговор о новых касках. Импер[атрица] и хотела показать новую каску. Видят, наш голубчик стоит. — П[укилов] представил, как он стоит с каской чашечкой под рукой. — Импер[атрица] попросила его подать каску, он не дает. Что такое? Только Бар[ятинский?][239] ему мигает, кивает, хмурится: подай. Не дает, замер. Можешь себе представить. Неловко всем. Бар. взял у него каску, вырвал не дает. Вырвал. Подает Имп[ератрице]. «Вот это новая», — гов[орит] Им[ператрица]. Повернула каску, можешь себе представить, оттуда бух! груша, конфета. Други[е] говор[ят], 2 фунта конфет. Он это набрал, голубчик.
[Р29 (март — апрель (?) 1874). Копия автографа с правкой, сохранившаяся частично; в процессе правки фамилия Удашев оставляется, Пукилов заменяется на Петрицкий. Л. 1–1 об. Вписано автором на полях копии и затем почти целиком вычеркнуто:]
Она разливала кофей Петрицкому и другому товарищу Удашева, высокому красавцу Ротмистру Камеровскому. <Петрицкий был повеса, вечно в долгах, вечно пьяный, вечно затевающий истории, вечно на гауптвахте за разные провинности по службе. Петрицкий был и не знатен, и не богат, и не особенно умен и был моложе Удашева. Но Удашев любил и даже уважал Петрицкого, так же, как и все товарищи. Но Камеровский, напротив, всегда честный плательщик, никогда не пьяный, сколько бы он ни выпил, всегда одетый с иголочки, безукоризненный джентльмен, каким он сам считал себя, был противен Удашеву, и несмотря на то, что по товарищескому приличию он был с ним на «ты», Удашев невольно презирал его, так что ему надо было делать над собой усилие, чтобы вспоминать о нем. Петрицкий весь отдавался всегда своему порыву и не понимал то, чтобы можно было скрывать что-нибудь, и добросовестно прожигал свою жизнь. Камеровский, чувствуя необходимость в том кругу, в котором он был, иметь вид товарищески распущенный, притворялся увлекающимся человеком, но все скрывал и спокойно и твердо преследовал какую-то цель.>
[Л. 3 об. На левом поле напротив нового варианта слов уходящей баронессы «Ну так нынче во Французском» — помета рукой Толстого: ] Через Числову[240]
2. Скандал из‐за жены чиновника Вендена, «миротворство» Вронского (2:5)
[Р28 (март 1874). Л. 12, 13–13 об.]
П[олковой] К[омандир] и У[дашев] оба понимали, что имя Удашева и флигель-адъютантский вензель должны много содействовать смягчению Тит[улярного] Сов[етника]. <…>
Т[итулярный] С[оветник] подал руку и закурил слабую папиросу. Все казалось прекрасно кончено; но Т[итулярный] С[оветник] хотел поделиться за папиросой с своим новым знакомым, Князем и Ф[лигель-] А[дъютантом], своими чувствами, тем более что Удашев нравился ему.
____________________________
[Р31 (март — апрель (?) 1874), правка копии. ЧРВ. С. 199, 200]
Полковой командир и <Удашев> Вронский оба понимали, что имя <Удашева> Вронского и флигель-адъютантский вензель должны много содействовать смягчению титулярного советника. <…>
Титулярный советник подал руку и закурил папиросу. Все, казалось, прекрасно кончено, но титулярный советник хотел поделиться за папиросой с своим новым знакомым, <Князем> Графом и флигель-адъютантом, своими чувствами, тем более, что <Удашев> Вронской своей открытой и благородной физиономией произвел на него приятное впечатление.
3. Пара офицеров-геев (2:19)
[Р1 (весна 1873). ПЗР. С. 729]
Он [Балашов. — М.Д.] доедал суп, когда в столовую вошли офицер и статский.
Балашов[241] взглянул на них и отвернулся опять, будто не видя.
— Что, подкрепляешься на работу, — сказал офицер, садясь подле него.
— Да. Ты видишь.
— А вы не боитесь потяжелеть, — сказал толстый, пухлый штатский, садясь подле молодого офицера.
— Что? — сердито сказал Балашов.
— Не боитесь потяжелеть, граф?
— Гей, человек, подай мой херес, — сказал Балашов, не отвечая.
Штатский тоже спросил у офицера, будет ли он пить, и, умильно глядя на него, просил его выбрать. <…>
Твердые шаги послышались в зале, вошел молодчина-ротмистр[242] и ударил по плечу Балашова. <…> Вошедший точно так же сухо отнесся к штатскому и офицерику, как и Балашов. <…>
Ротмистр громко, почти не стесняясь, сказал:
— Эта гадина как мне надоела. И мальчишка жалок мне.
[Р27 (конец зимы 1874), верхний слой — правка копии, снятой с некоей промежуточной рукописи (которая
