Тревожное лето - Виктор Дудко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Спасибо за информацию, товарищ Карпухин. Нам нужно активизировать работу разведки, товарищи. Мы должны знать все, что предпринимает противник. Иначе будем действовать вслепую. А с завязанными глазами много не навоюешь. И связь! Связь между частями — это уже половина победы. Будет бесперебойная связь — значит, будет четкое взаимодействие и управление...
Готовясь к наступлению на спасские укрепления, Уборевич детально изучил действия командования Народно-революционной армии под Волочаевкой. Удар белым был нанесен серьезный, но, тем не менее, значительная часть их сил сумела уйти от разгрома. И причиной этому, считал Уборевич, была малоэффективная работа разведки и отсутствие четкой связи между частями НРА и штабом главного командования.
— Товарищи, все говорит за то, что наступление надо начинать не откладывая. Пусть генерал Молчанов свои укрепления снова считает Верденом, пребывает а приятном заблуждении. Спасск мы возьмем. Даже если Молчанов получит пополнение, то все равно Спасск будет наш. На случай, если с юга им подойдет подкрепление, товарищ Вольский не даст ему ходу. На партизанские отряды возлагается другая очень серьезная задача: дезорганизовать тылы противника, в первую очередь нарушить движение на железной дороге.
Послышался стрекот аэропланного мотора, совсем низко пролетевшего над селом. Под окном у коновязи заволновались кони. Смирнов вышел на крыльцо и скоро вернулся:
— Это наш пролетел, с прокламациями. Будет разбрасывать над позициями белых.
Одна из листовок лежала на столе: главком сам знакомился с текстом и сделал несколько поправок.
Уборевичу было ясно, что в создавшейся обстановке японцы постараются затягивать эвакуацию, чтобы дать возможность Дитерихсу еще более укрепиться, а в случае поражения увести за кордон уцелевшие войска. Японцы могут пойти даже на вооруженную провокацию, если не дать понять им, что Дальневосточная республика в этом случае предпримет самые решительные шаги, но все-таки заставит их очистить Приморье.
После совещания Уборевич задержал начальника разведки Карпухина и командующего партизанскими отрядами Вольского. Карпухин доложил, как попала к нему шифровка из Владивостока. Уборевич хмуро выслушал и сказал, обращаясь к Вольскому:
— Надо предупредить подполье о возможных арестах. Как у вас со связью? Следует послать расторопного товарища, не теряя времени.
— Боюсь, не успеем, Иероним Петрович. Тем более, одного человека мы уже, наверное, потеряли. Во всяком случае, все сроки возвращения прошли.
— Надо попытаться еще раз. Подумайте с товарищем Карпухиным, как это осуществить.
Вольский предложил:
— Пошли ко мне, там посоображаем.
В избе, где размещался штаб Вольского, было относительно тихо. Если к штабу главкома со всех сторон тянулись телефонные провода, а в маленькой комнате сидели телефонистки и торопливо отстукивали «бодо», держа на приеме Хабаровск, то здесь действительно можно было посоображать.
В одной из комнат молодой чубатый парень с маузером на ремне одним пальцем стучал по клавишам старенького «Ундервуда», группа партизан в кубанках с красными лентами толпилась возле большой, во всю стену, самодельной карты Приморья. Вытянулись, увидев командиров, но лица остались разгоряченными.
— Что у вас тут? — спросил Вольский.
— А почему мы должны им в зубы глядеть? — возмущенно спросил коренастый парень в меховой безрукавке. — Это не двадцатый год, когда чихнуть запрещалось.
— Ты что шумишь, Лыков?
— А то, что пришло время бить япошек, пустить им юшку, как они нам это делали. А мы тут, — он повертел пальцами, — антимонии всякие разводим. Это, как его, дипломатничаем. Вот мы и говорим: врезать, чтоб искры из глаз и дым из ноздрей. А то едут, гады, вагоны настежь, и песни орут. Жизни рады. У меня нервы не проволочные. Вот. Они с нами пятого апреля обнимались? Вот оно, их уважение к дипломатии! — Он выдернул гимнастерку из брюк, обнажив впалый живот с большим, уже посиневшим крестообразным шрамом.
Вольский обвел всех присутствующих взглядом, больше выражавшем удивление, чем огорчение:
— И все так считают?
— Все, товарищ командующий. Чего там!
— Мы на своей земле, а они кто? Одним словом, захватчики.
— А вот как думаете: хотят японцы домой? — спросил Вольский.
— Ежели б хотели, давно б ушли.
— Правильно. Но если мы начнем военные действия, и они в них вступят — все! Из-за этой заварушки японцы отсюда еще полгода не уберутся. А так, согласно решению их правительства, они уйдут в конце октября.
— Да, товарищ командующий, обидно уж очень! Сидим в засаде, под рельсами фугас. Идет состав. Ну, думаем, сейчас мы вас угостим, а Федякин грит, не сметь! Запрещено, грит. Обидно! Да к тому уж, промежду имя и теплушки с беляками. Вот тут побудь спокойным, попробуй. А они едут с песнями.
— Нельзя, товарищи, никак нельзя нам вызывать их на провокацию. Это решение командования, а мы с вами — солдаты.
Под окошком в кабинете Вольского стояла железная узкая кровать, застланная суконным одеялом, в углу колченогий стол с двумя тумбочками и железный несгораемый ящик. Вольский вызвал начальника разведки Лукьянчука.
— Где Костя Веселкин? — спросил Вольский.
Лукьянчук покрякал сконфуженно, поправил пушистые усы.
— Он тута у бабки Матрены того... гм, дрова колет.
— Видал? — обратился Вольский к Карпухину. — Ежели б у бабки Матрены была не внучка, а внук, наш боевой разведчик Костя Веселкин колол бы дрова у другой бабки. Быстренько готовь его во Владивосток. — Полистал свою записную книжку, подумал. — Когда он последний раз там был? — И сам себе ответил: — В августе, кажись. Так?
— Так, — согласился Лукьянчук.
— Подумай, кто бы его побыстрее переправил туда...
— ...Этот вон, в шляпе, с чемоданчиком, может, он? А может, вон тот, с узелком? — Флягин лениво курил, но глаза его стремительно бегали по платформе.
Они стояли на балконе владивостокского вокзала. Вальковская уже пришла в себя от потрясения. Время на это было. И теперь смотрела на происходящее без подсказки Бордухарова. Трезво и зло. Она поняла, что начинает ненавидеть весь этот мир, который, как казалось, сплетен из подлости и ненависти. Да, она не выдержала. А кто бы выдержал? Она уже ненавидела и тех, кто сломал ее, и тех, кто будет проклинать ее. «Чем я хуже этих зверей? — думала она, глядя на Флягина. — Они будут жить, а я нет?!» Достала из сумочки папиросы. Флягин, не глядя, протянул свою, дымящуюся, она прикурила.
Внимание Вальковской привлекли два молодых человека в рабочей одежде. Один, с маленьким фанерным чемоданом в руках держится уверенно; кепка на затылке, светлый чуб. Другой — темнолицый, крепкого сложения, повыше ростом, медлительный. Этот ей никого не напоминал, а вот тот, светленький... его она, кажется, встречала в Анучино. Да. Это парень оттуда. Она вспомнила. Весной видела его в разведотделе. Симпатичный парень. Она поймала его взгляд, смешливый и любопытный. «Как тебя звать?» — спросил он тогда. Она ответила: «Много будешь знать — скоро состаришься». — «Узнаю, — сказал он, — все равно узнаю». И она покраснела.