Королева мести - Джоан Швейгарт

Я не принимала участия в этих приготовлениях, потому что лежала без сил из-за лихорадки. Из своей комнаты я не выходила, поэтому о суматохе, которая царила в доме и вокруг него, судила лишь по рассказам. На второй день был устроен пир, если его можно так назвать, но в нем я тоже не участвовала. Из своей комнаты я слышала, как братья весело и звонко приветствуют знать, но их голоса вскоре помрачнели. Я ждала, что Гуннар споет о Фафнере и золоте, чтобы развлечь гостей, пока они ожидают Сигурда и валькирию, но брат молчал. Кода же день закончился, а найди почетные гости так и не появились, Гуннар произнес:

— Начнем без них. Я не знаю ни одного бога или человека, который бы позволил пропасть такому количеству доброй еды.

А потом до меня доносился лишь стук ложек о тарелки. Затем гости пробормотали слова благодарности и ушли.

Я была даже рада своему недомоганию, потому что полубезумные лихорадочные мысли уносили мою душу далеко от того места, где находилось измученное тело. Я чувствовала себя настолько близкой к смерти, что задержка Сигурда казалась событием уже прошедшей жизни. Я так часто впадала в забытье, что вскоре перестала ориентироваться во времени суток. Потом услышала, как мать говорит: «Я кое-что понимаю в рунах, Гудрун — тоже. Этого мало?» На что Гуннар ей ответил:

— Если верить Сигурду, то знания валькирии значительно превосходят твои…

Позже я снова услышала мать.

— Эти валькирии могут быть очень опасными. Она не откажется от него так легко. Она уже наложила на него заклятие своими рунами, я в этом уверена. Неужели ты думаешь, что способен это изменить? В наш дом она принесет одни несчастья.

И снова я не понимала, были эти слова действительно произнесены или явились лишь плодом моего воспаленного воображения.

Потом мне приснился сон. Теперь я точно знала, что сплю, и, увидев лицо Аттилы, испытала огромное облегчение от этой мысли. Аттила находился в нашем зале, восседал на почетном месте, которое могли занимать только братья, а ранее — отец. Братья же расположились напротив Аттилы, на скамье для почетных гостей, съежившись под пылающим ненавистью взглядом гунна.

— Чему мы обязаны такой честью, господин? — смиренно произнес Гуннар.

— Я пришел, чтобы объединить гуннов и гaутов. Я беру в жены твою сестру, — ответил ему Аттила.

Утром я проснулась и почувствовала, что выздоравливаю, но вместе с облегчением пришли мысли о Сигурде. Меня стало одолевать волнение. Какое-то время я лежала между матерью и Гутормом, прислушиваясь к ветру, а потом почувствовала, что должна посмотреть, не приехал ли Сигурд, пока я спала. Я встала на колени и подождала, пока у меня не перестала кружиться голова. Потом поднялась на ноги и на цыпочках вышла из комнаты. Оба моих брата спали в зале, как иногда бывает с мужчинами, когда они выпивают слишком много меда и оказываются не в состоянии добраться до своих постелей. Хёгни валялся возле очага. Пустой рог для питья лежал на его животе, вздымаясь и опускаясь в такт раздававшемуся храпу. Гуннар вытянулся на длинной скамье. Его голова была повернута к стене, а длинные руки свисали по обе стороны тела. Меня удивило, что он подкрасил пеплом и козьим жиром и без того рыжеватые волосы. Я торопливо пересекла зал и заглянула в комнату братьев. Она оказалась пуста.

Тогда я вернулась в свою комнату, чтобы снова улечься между матерью и Гутормом, которые все еще спали. Пока я забиралась на свое место, мне на глаза попались два маленьких деревянных сосуда с настоями. Они стояли в углу комнаты, так близко к руке матери, что я испугалась, не опрокинет ли она какой-нибудь из них, когда проснется. Первым сосудом я часто пользовалась — в нем был настой, который приготовила мне мать, чтобы помочь одолеть болезнь. Во втором находилось зелье, которое мы вместе приготовили для Сигурда. Я надеялась, что если мать и прольет один из отваров, то это будет целебный настой для меня.

Дождь шел три дня без перерыва, и я решила, что, заботясь о здоровье валькирии, Сигурд нашел для нее укрытие, в котором они и пережидали непогоду. Но ревность не давала покоя моему разуму, спрашивая: а как же я? Как же мое здоровье? Неужели Сигурду нет до него дела? Но теперь дождь прекратился. Сквозь маленькое окошко своей комнаты, затянутой полупрозрачной пленкой из кожи новорожденного теленка, я видела солнечный свет. Я сочла это за хороший знак, и во мне снова проснулась надежда, которая стала возвращаться на почетное место в моем разуме, где уже успело прочно обосноваться сомнение. Столкнувшись друг с другом, эти силы вступили в борьбу. Одна рисовала в моем воображении образы Сигурда и валькирии, которые, сливаясь в объятиях, укрывались от дождя в какой-то пещере, а другая направляла мой взгляд на солнце и заверяла, что Сигурд вернется и мне не придется давать ему зелье. Мне не хотелось подвергать нашу любовь такому испытанию — ведь заставить Сигурда выпить отвар я могла, лишь прибегнув к обману. «Он же принял мой локон, — напоминала я себе. — И трижды прошел передо мной с обнаженным мечом». Чему быть, того не миновать.

В зале проснулся Гуннар и окликнул Хёгни. Тот, должно быть, торопливо сел, потому что я услышала клацанье пустого рога о камни, окружавшие очаг. Потом раздался его голос, все еще хриплый спросонья.

— Мы слишком долго спали. Давай поспешим и набьем еще дичи. Сигурд точно вернется сегодня вечером.

— Вернется он или нет — мне без разницы, — зло проворчал Гуннар. — Пусть забирает валькирию вместе с ее волшебными рунами. А нам останется золото. Если он еще не выкопал его.

На мгновение воцарилась тишина. Я ясно представляла, как Хёгни кивает в сторону моей комнаты, будто бы видела это своими глазами. И поняла, что это так, когда услышала слова Гуннара.

— Брат, она все равно об этом узнает, рано или поздно.

— Тогда пусть это случится поздно, — прошептал Хёгни. — Нам еще ничего толком не известно. Могло произойти что угодно. Вдруг он погиб от руки римлян? Жив он или мертв, Сигурд остается нашим побратимом. Этого не изменить. Когда он вернется, мы попросим объяснить, почему он так задержался. Я думаю, он разрешит все сомнения и успокоит тебя и Гудрун. Доверься ему хоть немного.

— Я никому не доверяю, — ворчливо отозвался Гуннар.

Хёгни засмеялся.

— Тогда мне жаль тебя, брат. Нет в жизни ничего более ценного, чем дружба. А из какого зерна она произрастает, если не из доверия?

— Ерунда. Я скажу тебе, что ценнее дружбы, — жизнь. Разве не эту мудрость хотел записать в наших сердцах отец? И скал<у тебе еще одно: моя жизнь будет длиннее твоей, потому что я эту мудрость усвоил. — Последние слова Гуннара донеслись издалека. Судя по всему, он встал со скамьи и теперь направлялся к двери.

— Вряд ли ты говоришь это всерьез, — крикнул ему вдогонку Хёгни. — Тебе просто не хватает терпения. И спал ты плохо… Ты куда?

Я слышала, как открылась дверь.

— Посмотреть, не выкопал ли кто золото за ночь.

— Ладно, — начал Хёгни, — иди. А я пока… — но дверь затворилась еще до того, как он успел закончить. — …поохочусь, — пробормотал он уже для себя.

Мать и Гуторм все еще крепко спали. Я снова выбралась из постели и отправилась в зал. Хёгни сидел, скрестив ноги, и размышлял. Он не слышал, как я подходила, пока я не позвала его.

— Гудрун, — быстро выпрямился он. — Тебе что, стало лучше?

— Да, немного.

Хёгни улыбнулся, и след от глубокого шрама немного разгладился. Затем он взял кочергу и стал шевелить угли в очаге.

— Я все слышала, — сказала я.

Брат продолжал помешивать угли.

— Гуннар просто разочарован. Он сказал не то, что хотел…

Я встала рядом с братом на колени и накрыла рукой его руку. Он вынужден был отложить кочергу в сторону.

— Скажи, ты веришь, что Сигурд вернется сегодня?

Хёгни кивнул, но продолжал смотреть на огонь, который медленно обретал новую жизнь. Я присела на корточки.

— Хёгни, — прошептала я. — Когда Сигурд рассказывал о своем путешествии, вы обменивались взглядами, которые я не могла понять.

Он пожал плечами, но ничего не ответил. Я сильнее сжала ему руку, но он не отводил взгляда от огня. Прошло некоторое время, пока он, наконец, не посмотрел на меня долгим внимательным взглядом.

— Возвращайся в постель, Гудрун, — сказал он, наконец. — Я не стану открывать тебе глаза на то, чего ты не видишь сама.

Я нервно засмеялась и отпустила его руку.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Только о том, что Сигурд слишком дорого заплатил за золото.

— Как это?

— Иди в постель, говорю. Довольно и того, что я сам ломаю над этим голову. Немедленно возвращайся и ложись.

Я резко встала и пошла в свою комнату.

В тот вечер, когда вернулся Сигурд, было холодно, и дверь нашего дома была закрыта. Но мы все равно услышали приближение лошадей. Смех валькирии раздался раньше, чем прозвучал клич Сигурда. Мы все оторвались от своих дел и посмотрели друг на друга. Гуннар отложил арфу, на которой тихонько играл возле очага, и, поправляя неестественно рыжие волосы, бросился к своему почетному месту. Хёгни отложил рог для питья и направился к двери. Мы с матерью замерли на скамье с вышивками в руках. Гуторм играл у наших ног.