Юность (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр"

– Двадцать пять процентов твои, – напомнил мне дядя Фима как-то нехотя, будто для порядку.

– Не очень-то я верю в эти проценты, – во рту кисло, – скорее буры сторгуются с Большими Державами, а мой мотор – лишний козырь в этой игре. Будет капать копеечка малая… а-а! Ладно! Я так понимаю, вариантов у меня нет?

– Ты таки думаешь, шо я сильно в восторге? – взвился неожиданно Бляйшман, – Мине сказали передать, и я как последний передаст говорю тибе чужие слова! Скажу тибе сразу, шо по итогам войны будут раздаваться земли согласно заслугам, а у вас с Санечкой и Мишей их стока, шо скакать не обскакать! Если рядовым – от ста шестидесяти акров, а?!

– Тогда… – я откинулся назад.

– А вот так! – перебил он меня, злясь на всю ситуацию разом, – Так вот, Егор, так! Мине это нравится? Нет! И больше скажу – Де Вету и Бота это тоже не нравится, и тем более Сниману! А денег всё равно нету, и мотор твой – всё равно сопрут, а так вроде и польза!

– В таком разе… ха! – меня оскалило по росомашьи, – Таки да, но с условиями! Землю эту буду выбирать я сам, и если надо – не одним куском!

– В стратегических местах не буду, – понял я его взгляд, – имею понимание.

– А нет? – дядя Фима склонил чутка голову набок, похожий на экзаменатора.

– Подарю патент Кайзеру, – снова оскалился я, – и пусть тогда все претензии – к нему!

Бляйшман выпучил глаза, а потом ка-ак захохотал! Чисто гиена! Слёзы капали из его глаз, и от смеха он едва мог дышать.

– Шломо, – убеждённо сказал он, отхохотавшись, – никакой ты не Егор, и не убеждай! Кайзеру, а?! Там такое себе интересное намечается, шо даже и не представляешь, какой это козырь!

– Так… погодь, – он посерьёзнел и задумался, – а если… хм, а почему бы и не да? Шо мы теряем?

– Давай так, – он наклонился ко мне, – мы с тобой поговорили, и ты сильно обиделся, а я тибе уговариваю за буров, а не Кайзера! Пару… месяцев, ладно? Мне… нам это может интересно помочь, и пожалуй… Мише. Да, Мише…

– А земли помогу… хм, поможем подобрать. И с университетом!

Четырнадцатая глава

– Прости, – в который уже раз повиноватился Мишка, страшно конфузящийся от невозможности поехать с нами в Москву, – я бы непременно, но сам знаешь…

Сняв шляпу и промокнув влажный лоб, он так и оставил её в руках, нервно теребя широкие поля.

– Вот же самоед, – покачал головой Санька, слегонца пхая брата кулаком в перепоясанную портупеями грудь, – хватит, а? Никто тебя не виноватит, и если тебя пока при штабе оставляют, то это оченно даже и здорово!

– На время переговоров, – педантично уточнил Мишка, которому, кажется, стало чуть-чуть полегче, – потом в резерв.

– И то! – пхаю ево в грудь уже я, – Мало, што ли? Заодно и дела общины порешать проще будет.

Снова вздохи и виноватый вид…

– Я не…

– Знаем, што не можешь, – перебиваю ево самоедство на взлёте, – и не вижу ничево страшново, што ты имеешь какие-то отдельные дела и тайны от нас. У нас их тоже – во! Правда, Санечка?

– Угум, – невнятно ответил тот, розовея смущённо, и очевидно – воображая што-то своё. Ажно отвернулся человек, ну как тут удержаться, а?!

– И эти, – выделил я голосом, – тоже! Но што естественно, то не безобразно!

Зафыркали втроём, и косясь на подымающихся по трапу пассажиров, отошли чуть поодаль, штоб не смущать людей всяко-разным. А прибарахлился народ… каждый второй, не считая каждого первого, таким оборванцем в Африку приехал, што просто ой! А сейчас, на каком-никаком, но жаловании, да на трофеях, вполне себе добротно выглядят. Иному купчику из небогатых не стыдно будет этак вот нарядиться.

– Не виноваться, – повторил я ещё раз, понижая голос, – Мария Ивановна тебе не чужой человек, но и не родня ни разу, а здесь ты остаёшься по делам службы и родовы одновременно. Так што успокой свою воспалённую совесть, да неси свою службу так, штоб не было стыдно.

– Ага! Заодно и за нашими проектами присмотришь, – добавил Санька, – Вплоглазика, просто штоб глупостей на ровном месте не наворотили, ладушки?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Ладушки, – улыбнулся Мишка, обнимаясь на прощание, но без христосования – выучили уже, што не люблю мужских слюней, – Ну… всё! Только вас ждут… с Богом!

Перекрестив нас, он остался стоять с непокрытой головой, и вот ей-ей… опять себя накручивает!

Пароход наш строился для перевозки всякого рода скоропортящейся продукции, и ходовые ево качества превыше всяких похвал. Корпус не новый, но машину меняли третьево года, и такая… ровненько фырчит.

С началом войны трюмы отчистили и наспех оборудовали под перевозку людей, набивая их подобно сардинам в банке. Многоярусные нары, вечно то занятые, а то и сломавшиеся гальюны, да неизбежная духота и вонь.

Несколько душевых кабин, где можно ополоснуться морской водой, прогулки на палубе да сносное питание, от которого не пробирает кровавый понос – вот и весь скудный набор удобств, предоставляемый владельцем и капитаном пассажирам второго класса. Несколько тесных, одновременно душных и сквозных кают, в которых нельзя было развернуться без синяков, считались первым классом.

Впрочем, пассажиры неприхотливы, в большинстве своём воспринимая такие условия как нечто естественное, и как бы даже не единственно возможное. Там паче, што сардинной тесноты в этот раз нет, отчево капитану маятно и сварливо. Вроде и оплатили ему весь фрахт, а всё едино, привык уже.

Какие-либо развлечения пассажиры выискивают сами, коротая время в разговорах, карточных играх да песнях. Свободное время, по хорошей погоде, проводим на палубе безо всяких чинов.

Мужики иногда подковыривают меня с Санькой, величая «Благородиями», но без злобы и жесточи. Да и мы не особо подковыриваемся, хотя и на панибратство не скатываемся. Сумели как-то так, по канату пройтись. Не самое простое дело, н-да…

Потому как с одной стороны – звания воинские и заслуги военные, да и деньги, куда ж без них!? И образование и кругозор жизненный, они тоже очень даже и сказываются. А с другой – возраст, да и не на службе мы сейчас. Оченно непросто иногда – што нам, што мужичка́м да мещанам вчерашним, ажно ломает некоторых.

– В картишки будешь, благородие? – позвал меня Ван-Ваныч, расположившийся с приятелями прямо на палубе, подстелив под жопы сюртуки.

– Сам такой! – отгавкнувшись привычно от корнета, становился, зачесав задумчиво нос.

– Ха! – вытягивая худую шею, тасанул колоду Федот, – Чует нос-то, што вскорости карты об ево облупасивать будут!

– Ах ты… раздавай! – плюхнувшись рядом на нагретую солнцем палубу, двинул локтем в ребристый бок, – Двигай, холера!

– Пф… – отфыркнулся он облаком махорки, щуря весело глаза, – тока без шулерских штучек!

– Шулерских-мулерских… у тя карты какие? Рубашка вся затрёпана да обцарапана! Пару раз раздашь, я те их наизусть запомню!

– Ишь, – почесал он в затылке, – образованный!

– … да ты вытяни морду-то! Во… – и с оттягом, да по колодой по покрасневшему носищу!

– Всё… – начал я было вставать.

– Сиди пока!

– Чево? – повернулся я к брату, а тот, оказывается, рисовать нас подобрался!

– Когда успел-то? – озадачило меня, – Долго сидеть-то?

– Ну… минуток с двадцать ещё, эскизов мал-мала набросаю.

– Ладушки. Ну… – потираю ладони, – кто тута ещё не битый!?

Завалившись в каюту, прикрыл глаза и устало привалился к переборке.

– Притомился?

– А? – открыв глаза, гляжу на Саньку, роющевося в книгах, – Есть маленько. Не то штобы и скушно с мужиками, но актерствовать приходится. Вся эта херобора, когда и себя не уронить, и реакцию каждово соседа отслеживать, дабы не обидеть ненароком.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Ну, – брат пожал плечами и достал Гюго на языке оригинала, – сам так хотел. Этот, как ево…

– Имидж, да… знаю, што надо. Как ни крути, – плюхаюсь на узкую койку, – а чуть не полторы сотни мужиков, которые не просто смотрят на нас с тобой, но перескажут родне и знакомым в России, какие мы есть.