Диккенс - Евгений Ланн

Но в «Таймсе» вакансий не оказалось. Чарльз решил перейти в «Кроникль» — «Хронику», — большую газету вигов. Джон Барроу помог ему, и Чарльз покинул «Миррор оф Парламент». Судебные отчеты порядком ему надоели; при переходе в «Хронику» он условился, что отныне прекращает свою работу судебного репортера. Но он знал, что новые его хозяева не удовольствуются парламентскими отчетами. Его ждала работа, более беспокойная, чем бдения на галлерее прессы у коммонеров и лордов. И весь стиль работы такой крупной газеты, как «Кроникль», мало походил на стиль скромной «Миррор оф Парламент». В маленькой газете ни редактор, ни сотрудники не помышляли о конкуренции с влиятельными газетами, но «Кроникль» потому именно и стала влиятельным органом, что ее руководители одержимы были желанием «побить» такого Левиафана прессы, как «Таймс». В «Миррор оф Парламент» нравы были патриархальные, а из «Кроникль» любой сотрудник вылетел бы немедленно, если бы проявил легкомысленное отношение к своим обязанностям.

Чарльз это знал. И он знал, что отныне его предназначают главным образом для репортажа бесчисленных политических митингов и собраний. Для такой работы у него было преимущество перед другими, более опытными, газетными работниками — его познания в стенографии.

Пока шли переговоры с редакцией «Кроникль», он задумал рассказ для капитана Холленда. В рассказе надлежало участвовать холостяку мистеру Дампсу, которого племянник уговорил стать крестным отцом его новорожденного сына. Дампса надо было нарисовать мизантропом, который совсем не рад чести стать крестным отцом. После церемонии крещения, в течение которой мистер Дампе держал себя героически, надо описать и вечерний прием у счастливых родителей…

Описание званого вечера у счастливых родителей было необходимо. Потому что «неожиданная» концовка, придуманная Чарльзом, связана была со спичем, который произнесет мистер Дампе.

Опять званый вечер, и снова спич. Правда, в «Обеде на Поплер Уок» — не званый вечер, а званый обед, но, увы, это почти одно и то же. Званые вечера и в «Миссис Джозеф Портер» и в «Хорэшио Спаркинсе», а спич уже использован в «Обеде на Поплер Уок». Уф! Выдумывать сюжет рассказа — дело нелегкое. Но спич необходим и в новом рассказе, который можно озаглавить «Крестины в Блумсбери».

Спич в честь новорожденного необходим потому, что в устах мизантропического холостяка он прозвучит совсем не так, как полагается спичу. Вместо бодрящих слов, полных надежды на счастливое будущее новорожденного, гости и родственники мистера Киттербелля-отца услышат нечто совсем неподходящее — описание тех напастей, которые ждут в жизни невинного, беспомощного младенца… Самые мрачные мысли о судьбе невинного младенца возникнут у всех присутствующих, родительница его в слезах выбежит из комнаты, увлекая за собой потрясенных особ женского пола, а сам оратор будет крайне доволен своей речью и вернется домой в самом завидном расположении духа.

Чарльз перечитал рассказ прежде, чем отнести в «Монсли Мэгезин». Рассказ ему понравился, нужды нет, что во всех четырех скетчах есть некоторое однообразие, зато юмор в описании участников — например, молодого мистера Дэнтона, «души общества», или самого мистера Дампса — ей-ей не уступает фильдинговскому. Легкий юмор, совсем не грубый, непохожий на юмор старика Смоллета, который любил иногда паясничать, словно писал для балагана. И мистеру Холленду понравился рассказ; он поместил «Крестины в Блумсбери» в апрельском номере «Монсли Мэгезин». Но снова рассказ был без подписи.

Парламентская сессия кончилась. Чарльз мог теперь уйти от доброжелательного Джона Барроу из «Миррор оф Парламент» в «Кроникль». Там, в редакции, он мог похвастаться своими завоеваниями на литературном поприще. Теперь он уже не начинающий писатель, у него есть имя.

Пока это надлежало понимать буквально. В августовском номере «Монсли Мэгезин» под заглавием второго рассказа «Меблированные комнаты» каждый мог прочесть это имя — «Боз». Первый рассказ «Меблированные комнаты» был напечатан в майском номере еще без подписи. В августе мистер Холленд согласился, наконец, окрестить своего сотрудника.

Но в редакции «Кроникль» на литературные успехи Чарльза никто не обратил внимания. В редакции «Кроникль»' от репортера требовалась профессиональная сноровка, и сам Шекспир не добился бы благоволения редактора, мистера Блека, ежели бы не проявил способностей репортера.

Чарльз оказался расторопным репортером, выполняя первое ответственное поручение редакции. Но он был побит репортерами «Таймса». В своем поражении он не был повинен, но редакция «Кроникль» не интересовалась, кто виноват. Факт был налицо: отчет о банкете и о речах в честь виновника торжества, лорда Грея, появился в «Кроникль» на сутки позже, чем в «Таймсе». Лорд Грей покинул свой пост премьера и проследовал в Эдинбург, где его чествовали банкетом. Редакция «Кроникль» послала опытного корреспондента и ему в помощь дала Чарльза. Мистер Блек тешил себя надеждой, что двое его людей смогут доставить отчет о банкете раньше репортеров «Таймса». Но «Таймс» послал не двух людей, а четырех, и вручил им неограниченные суммы, помогавшие мчаться, как ветер, загоняя почтовых лошадей.

И Чарльз вместе со своим старшим товарищем был побит. Редакция мистера Блека убедила его, что слава Боза не стоит в редакции «Кроникль» ни фартинга.

Здесь, на новой работе, он понял, что крупная газета требует от репортера весь день, иногда и ночь.

И как можно распределить время между газетой и рассказами Боза, когда приходится по первому приказу бежать в контору пассажирских карет и мчаться туда, где необходимо присутствие репортера «Кроникль», знающего стенографию?

Но, как бы то ни было, надо выкроить время для рассказов Боза. И Чарльз пишет для сентябрьского и октябрьского номеров «Монсли Мэгезин» два скетча.

Но затем в двух следующих номерах читатель не находит скетчей Боза. Поручения редакции «Кроникль» сыплются одно за другим.

И Чарльз мчится на избирательные митинги, на собрания, на банкеты. Кареты, запряженные четверкой, мчат его из одного городка в другой по дорогам, которые только на планах графств кажутся образцовыми. Чарльз еле успевает выскакивать у придорожных гостиниц, чтобы закусить. Боясь опоздать, он нередко не останавливается на ночлег и спит в карете. Лошади не жалеют сил, когда пассажир не жалеет шиллингов на виски кучерам, и карету швыряет из стороны в сторону, и пассажира подбрасывает так, что голове грозит серьезная авария.

Но теперь он узнает английскую провинцию. Он узнает хозяев придорожных гостиниц и ресторанных слуг всех сортов, в таком изобилии вошедших позже в его книги. Он узнает кучеров, завсегдатаев у буфетной стойки, и кочующих по дорогам Англии сомнительных джентльменов, не поладивших с законом. Он знакомится со всеми средствами передвижения и слушает бесконечные рассказы о дорожных приключениях. В провинциальных городках он видит новые для него персонажи — от мэра, считающего себя ничуть не ниже по положению, чем лондонский, и мирового судьи, младенчески-невинного в области законоведения, до приходского бидля — курьера, — от которого зависит судьба бедняка и часто — его жизнь. Он видит провинциальных сквайров, кирпичнолицых и невежественных во всем, что не связано с травлей лисиц и секретом волшебной варки октябрьского эля. Он запоминает местных атторни и прочих законников, более элементарных, чем лондонские, но не менее искушенных в обращении с законом, послушным в их руках, как ребенок. Он запоминает провинциальных джентльменов, «делающих» общественное мнение, и поэтов, «делающих» поэзию. И те и другие, будто в кривом зеркале, отражают лондонские оригиналы и остаются навеки закрепленными в его памяти гротесками, едва ли не самыми комическими среди всех остальных персонажей шутовского хоровода. Он видит «светских» львов и львиц, сошедших с самых веселых страниц Смоллета, но одетых по моде тридцатых годов девятнадцатого века.