Проклятая реликвия - Средневековые убийцы

— Прошу прощения, Фальконер. Боюсь, что мне становится слишком тяжело отвечать за аббатство. Во время моего послушничества я и не представлял, что придется столкнуться с такими сложными… мирскими вопросами. Когда я был послушником, мои дни были заполнены трудом и размышлениями о Боге. А теперь я могу думать только о том, как сложно пополнять запасы камня. И о том, что каноники моего возраста уходят. Боюсь, что в последнее время их было слишком много. Сначала брат Бенедикт, потом несчастный случай с братом Уильямом…

Фальконер перебил бессвязную речь аббата.

— Брат Джон. Он что, тоже был вашим ровесником?

— Да, мы вместе стали послушниками. Практически в один и тот же день. И могу вас заверить, никто никогда не проявлял к нему нелюбви, а тем более ненависти… такой, чтобы отрубить ему голову. Он любил пошутить, но беззлобно.

Аббат вздрогнул и склонил в молитве голову. Через несколько мгновений Фальконер неслышно выскользнул из комнаты. Похоже, расспрашивая аббата, ничего толкового не выяснишь. Ему следует вернуться в Оксфорд и посмотреть, что успел накопать Питер.

Суета на праздничной ярмарке святой Фридесвиды достигла своего пика. Все окрестности церкви заполонили толпы торговцев свечами, символами, эмблемами паломников и соблазнительными закусками. В толпе было много крепких, грубоватых молодых людей — peregrini, профессиональных паломников, которых нанимали за плату. Они совершали паломничество и отбывали епитимью за богачей, желающих избежать неудобств хождения от гробницы к гробнице в суровых погодных условиях Англии. Питер Баллок локтями прокладывал себе путь сквозь толпу, не слушая льстивых речей торговцев. Он хотел поговорить с братом Ричардом Яксли о ссоре с погибшим каноником до того, как весть об убийстве разнесется широко. Он не хотел, чтобы Яксли успел сочинить историю.

Поднимаясь по ступеням церкви, Баллок не обращал внимания на ворчанье и жалобы паломников, ждущих своей очереди к усыпальнице святой Фридесвиды. Вероятно, они думали, что он хочет пройти к раке без очереди. Но стоило им повернуться и увидеть его каменное лицо, как все причитанья прекращались. Паломники начинали смотреть себе под ноги, на замысловатую резьбу по камню, на соседей по очереди. Куда угодно, лишь бы избежать сурового взгляда констебля.

Церковь внутри пылала огнями. Горели дополнительные свечи, особенно за высоким алтарем, где стояла усыпальница. Но зрелище не вдохновило Баллока. Он знал обоих священников, сновавших туда-сюда, и знал, что многие свечи были оплачены из ссуды, навязанной шерифу Оксфорда королем Генрихом после его ссоры с пэрами пять лет назад. Город покровительствовал пэрам, и после того, как король, наконец, восторжествовал, городу пришлось заплатить за это. Сотню шиллингов ежегодно. Денно и нощно горели свечи за душу короля в попытке нейтрализовать проклятие, которое, как было сказано, падет на голову любого монарха, вошедшего в пределы города.

Баллок заметил Яксли, стоявшего рядом с одним из больших, окованных железом ящиков, стратегически размещенных на пути паломников к раке. Тот сердито смотрел на пожилого, хромого мужчину, одетого в лохмотья, которому хватило дерзости пройти мимо и ничего не пожертвовать. Яксли наклонился и прошептал что-то на ухо калеке. Тот сглотнул и вытащил из драного кошелька маленькую монетку. Возможно, на эту монетку он рассчитывал позже купить себе какой-нибудь еды. Несомненно, Яксли подсказал ему, что чудеса дешевыми не бывают. А голод — явление временное.

— Брат Ричард, можно с вами перемолвиться?

Баллок с удовольствием отметил, что его незаметное появление удивило Яксли. Сказать по правде, по его лицу скользнуло виноватое выражение, которое сменилось притворным гневом.

— Я выполняю Божье дело, констебль. У меня нет времени на праздную болтовню.

Баллок презрительно фыркнул.

— Я уверен, что Господь не поскупится и простит паре паломников грехи бесплатно.

Он решительно взял Яксли под руку и повел его прочь от калеки, благодарно сунувшего монетку назад в кошель. Баллок отвел Яксли в более тихий уголок церкви, подальше от основного шума и суеты. Лицо монаха сделалось пепельно-серым, но он по-прежнему изображал оскорбленную невинность.

— Право же, вам следовало бы сперва поговорить с приором Томасом. Вы меня не запугаете. Я вам не подвластен.

— О, так мне привести его, чтобы спросить, где вы были вчера ночью? И в ту ночь, когда Уилл Плоум забрался в усыпальницу?

Яксли задрожал, и гнев его улетучился.

— Откуда вы это знаете? — Они с приором думали, что сумели замять случай с Плоумом. Баллок по-волчьи улыбнулся, побуждая Яксли говорить первым. — Послушайте, что все это значит? Я… я заснул, когда должен был оставаться настороже. Вот и все.

— А прошлой ночью?

— Я всю ночь провел здесь. Вы же не думаете, что я совершил такую глупость и заснул еще раз?

— Вероятно, подтвердить это некому?

— А с какой стати?

По многолетнему опыту Баллок мог сказать, что ответы монаха весьма уклончивы. Он не поверил, что тот просто заснул в ночь, когда Уилл Плоум пробрался в раку. Чтобы отодвинуть плиту у входа в Святую Яму, нужно было сильно нашуметь в тишине церкви. В ту ночь Яксли наверняка не выполнял свои обязанности хранителя. Вопрос заключался в следующем — где он был? И отсутствовал ли он и в прошлую ночь, когда убили брата Джона Барлея? Баллок решил идти напролом, чтобы выбить Яксли из равновесия.

— С какой стати? Потому что либо ночью, либо рано утром был убит брат Джон Барлей.

Хранитель пришел в ужас.

— И вы думаете, что его убил я? Да почему?

— Почему? Потому что я видел, как два дня назад вы с ним ссорились. Из-за чего?

Яксли побледнел, но попытался скрыть свой страх за насмешливой улыбкой.

— Из-за того, что я уверен — это он науськал Уилла Плоума, чтобы тот залез в усыпальницу и привел весь монастырь в смятение. Этот дурачок ни за что не нашел бы старый вход, если б ему не помогли, а Барлей как раз в том возрасте, чтобы помнить старые истории. Каноники в Осни завидуют популярности раки и не остановятся ни перед чем, лишь бы помешать нам.

— А почему вы обвинили именно Джона Барлея?

— Потому что он… — Яксли замолчал, тщательно подбирая слова. — Потому что я слышал, как Барлей бахвалился, дескать, скоро он сделает кое-что к великой выгоде аббатства Осни. Что у него есть редкий подарок. А когда я его об этом спросил в тот день, он только засмеялся и стал спрашивать про Уилла Плоума. Вот я и решил, что его «редкий подарок» аббатству — это жестокая шутка. Если не он зачинщик, откуда он вообще про это узнал?

— Может, оттуда же, откуда и я. От самого Уилла Плоума. Уилл рассказал всем и каждому, как приор подумал, будто он чудесным образом похудел и залез в усыпальницу через смотровые щели. Он считает, что это очень забавно. А что касается плиты, так любой, кто на нее становится, чувствует, как она качается. Уиллу, наверное, просто стало любопытно, вот он и посмотрел, что под ней. И если бы вы оставались на месте, вы бы это увидели.

Яксли проигнорировал намек Баллока на то, что констебль не верит в его сон на дежурстве. Он держался своего.

— Что касается прошлой ночи, так я выполнял здесь свои обязанности. А теперь извините меня, но я должен выполнять их и сейчас.

Баллок понимал, что пока ничем не может опровергнуть утверждение Яксли. Но задумался — а вдруг Джона Барлей действительно мог предложить что-нибудь хранителю? А если да, то что именно? Но не имея никаких сведений, ему придется хранителя отпустить. Пока.

Фальконер вышел в открытый монастырский двор аббатства Осни. В самом его центре стояла бревенчатая хижина, крытая тростником — жилище главного каменщика. Она стояла, как символ сокровенного искусства масона, а не просто как убежище, где тот рубил камень. На столе были разбросаны инструменты Ля-Суша. С наугольником, циркулем и поверочной линейкой каменщик составлял план, определяющий символичность церкви. План пола основывался на трех участках в виде ромбов, один накладывался на другой. Три участка — Отец, Сын и Святой Дух. Там, где два внешних ромба частично совпадали, в середине центрального участка, было самое священное место церкви. В конечном итоге все здание символически отображало Град Небесный. Но при этом масон был человеком практическим и пользовался математикой, чтобы рассчитывать нагрузки и давление всей конструкции. Ля-Суш представлял из себя архитектора, строительного инженера, мистика и подрядчика в одном лице.

В данный момент он реконструировал колокола Осни для новой западной башни. Как обезьяна, лазил он по шаткой конструкции из бревен, веревок и колышков, окружавших башню, и командовал, потому что один из колоколов начал свой опасный подъем на канатном шкиве. Фальконеру стало интересно, что это за колокол. Они назывались Звонкий, Тихий, Клемент, Остин, Мария, Гавриил и Иоанн, всего семь. В какой-то миг колокол зацепился за бревно, и Ля-Суш изогнулся над пустотой футах в сорока от земли, чтобы освободить его. Фальконер задержал дыхание. Сам он высоты боялся. Но Ля-Суш, похоже, вообще ее не замечал. Он освободил колокол и беспечно качнулся назад на леса. Когда масон полез еще выше, Фальконер отвернулся.