Знаменитые красавицы - Игорь Муромов

«В Москве дом княгини Зинаиды Волконской был изящным сборным местом всех замечательных и отборных личностей современного общества. Тут соединялись представители большого света, сановники и красавицы, молодежь и возраст зрелый, люди умственного труда, профессора, писатели, журналисты, поэты, художники. Все в этом доме носило отпечаток служения искусству и мысли. Бывали в нем чтения, концерты... Посреди артистов и во главе их стояла сама хозяйка дома. Слышавшим ее нельзя забыть впечатления, которое производила она своим полным и звучным контральто и одушевленною игрою... Она в присутствии Пушкина в первый день знакомства с ним пропела элегию его, положенную на музыку Геништою:

Погасло дневное светило,На море синее вечерний пал туман.

Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного кокетства».

Она была великолепной хозяйкой салона, умелым режиссером, удивительно разносторонне одаренной натурой, певицей, музыкантом, поэтом, художником. Все, что казалось в ее салоне непринужденной импровизацией, на самом деле было одухотворено ею. Серьезная музыка соседствовала с разыгрываемыми шарадами, стихи — с эпиграммами и шутками.

Однажды, по неловкости, один из гостей Зинаиды Волконской сломал руку колоссальной статуи Аполлона, которая украшала театральную залу. Пушкин тут же сочинил искрометную эпиграмму:

Лук звенит, стрела трепещет,И клубясь, издох Пифон,И твой лик победой блещет,Бельведерский Аполлон!Кто ж вступился за Пифона,Кто разбил твой истукан?Ты, соперник Аполлона,Бельведерский Митрофан.

В ответ Пушкин тут же получил злобную эпиграмму от неловкого «Митрофана Бельведерского»:

Как не злиться Митрофану?Аполлон обидел нас:Посадил он обезьянуВ первом месте на Парнас.

Эпиграмма была обидная, но не задевала чести, а потому на такие не принято было обижаться.

Когда Пушкин собрался обратно в Михайловское, княгиня Зинаида подарила ему свой портрет в знак особых отношений и послала письмо по-французски: «Возвращайтесь к нам, в Москве легче дышится. Великий русский поэт должен писать в степях или под сенью Кремля, и автор «Бориса Годунова» принадлежит городу царей. Какая мать могла зачать человека, чей гений так полон мощи, свободы, грации? То дикарь, то европеец, то Шекспир, то Байрон, то Ариосто и Анакреон, он всегда останется русским и переходит от лирике к драме, от песен нежных, любовных, простых, к песням суровым, романтическим, язвительным или к наивному и важному языку истории».

Удивительно, как сочеталось в ней это чутье и понимание творческого гения, многих русских гениев и абсолютно сознательная разлука с Русской землей и ее переход в другую веру? Откуда у родившейся в Италии и толком России не знавшей княжны такое точное представление о том, что великий русский поэт должен писать в степях или под сенью Кремля, откуда уверенность, что автор «Бориса Годунова» принадлежит городу царей? Наверное, это было генетическое чувство России, потому тянулась она не к высшему свету, а к свету творчества, братству художников, артистов, поэтов, которые и были выразителями этого чувства.

В высшем свете она пережила свои первые разочарования. Зинаида Волконская родилась в семье Белосельских-Белозерских, богатой, знатной и знаменитой, ведущей свое родословие по прямой линии от Рюрика, ее отец был русским посланником в Сардинском королевстве. Мать умерла, родив ее, и на всю жизнь отец стал ей заботливым и верным другом и наставником. Отец был одним из самых образованных людей своего времени и сделал из своей дочери поклонницу искусств и наук. Ему она обязана своим происхождением и поэтическим образом. А еще своим одиночеством, когда он умер. Ему и матери поставила она первые стелы в своем саду воспоминаний на итальянской вилле.

Княжна Зизи всегда любила вычурную и эффектную канву сюжета.

Ее дом и жизнь всегда были окутаны музыкой. И Пушкин, и Вяземский, и многие другие поэтические натуры приезжали к ней в московский дом, чтобы насладиться музыкой итальянцев и их дивными голосами. «Там музыка входила всеми порами, восторженно писал Вяземский. — Дом ее был волшебным замком музыкальной феи, ногою ступишь за порог, раздаются созвучия. До чего ни дотронешься, тысячи слов гармонически откликнутся. Там стены пели, там мысли, чувства, разговоры, движение, все было пение».

«Там стены пели...» Но в остальном порой в ее доме было много фальши и притворства, много игры и откровенных театральных увлечений хозяйки.

Пушкин, человек открытый и искренний, иногда уставал от театра Зинаиды Волконской, которым она была окружена всегда и сама играла в нем. Однажды в ее гостиной Пушкина долго упрашивали что-нибудь прочитать. «В досаде он прочел «Чернь» и, кончив, с сердцем сказал: «В другой раз не станут просить»».

«Я от раутов в восхищении и отдыхаю от проклятых обедов Зинаиды», — писал Пушкин в январе 1829 года. И дальше он добавляет непристойность о Зинаиде и ее новом кавалере, милом молодом флорентийце Риччи.

На самом деле увлечение это для Зинаиды Волконской стало настоящей любовью. Но, как всегда, ее любовь несла горе и страдание всем окружающим.

Лунина встретилась со своим будущим мужем, итальянским графом, певцом-любителем, красавцем Риччи, в Париже. Молодожены, вернувшись в Москву, стали бывать у Волконских. И Зинаида неожиданно влюбилась до беспамятства. Риччи отвечал взаимностью. Это был уже театр чувств, от которого страдали другие. Риччи развелся с Луниной, поклялся всю жизнь посвятить Зинаиде, а она решила перейти в католичество, чтобы вера не разделяла их. Княгиня, плоть от плоти дитя мятежного и забывшего Бога XIX века, не поняла, сколь это удалит ее от России. Но любовь не только строящая, но и разрушающая сила. Зинаида, однако, прожила с графом Миниато Риччи до конца его жизни, пережив его на два года. Это был счастливый союз. А потомки тщательно скрывали его подробности, предпочитая не упоминать об этом мезальянсе.

До этого союза было много влюбленностей и разочарований, построенных эфирных замков и разбитых сердец. Когда-то она исполнила волю умершего отца, выйдя замуж за человека, которого не любила. Ей было двадцать лет, она стала женой Никиты Григорьевича Волконского, личного адъютанта императора Александра I. По своему положению она часто бывала при дворе. Александр I обратил внимание на очаровательную молодую княгиню. В годы заграничных походов она часто встречалась с императором и сумела завоевать его особое расположение. Для нее же это было слишком серьезное увлечение. В 1813 году вместе со своим двухлетним сыном и с сестрой мужа Софьей Волконской она сопровождала императора в свите по дороге в Германию, они проводили много вечеров вместе. Увлеченный государь посылал ей многочисленные записки. Потом, когда начались военные действия, они уже обменивались письмами. «Верьте, княгиня, в мою привязанность до конца жизни!» На Венском конгрессе она была в центре внимания. Здесь блистала она впервые как певица с дивным голосом. Особенный успех ждал ее в Париже, где она познакомилась с Россини, пленила его и сама поставила «Итальянку в Алжире», спев заглавную партию. У княгини родился сын, которого светская молва приписывала императору. Она по-прежнему жила в Европе, что не нравилось ее венценосному покровителю, для которого, однако, не вполне были удобны и слишком откровенные отношения, которых жаждало молодое сердце княгини. Суетность и самостоятельность княгини несколько раздражали монарха: «Если уж я и негодовал на Вас, то уж, конечно, не за Л., а, признаюсь Вам откровенно, за то предпочтение, которое Вы оказываете Парижу со всей его мелочностью. Столь возвышенная и превосходная душа казалась мне не подходящею ко всей этой суетности, и я считал ее жалкой пищей для нее».

Сын умер, она взяла приемного ребенка. Ей пришлось приехать в Петербург, встречи с которым княгиня боялась — там была соперница за сердце императора Нарышкина, там были недоброжелатели. Ей захотелось дерзить из-за невнимания к ней, она нахваливала Европу, к которой двор после победы над французами относился с неприязнью. Это было неслыханно: «Княгиня Волконская сначала хвалила Европу, компрометируя себя, потом уехала в Одессу с сеньором Барбьери, когда все и даже сам Государь советовали ей остаться». В Одессе она покорила немало сердец, в том числе и поэта Батюшкова. Многие поэты были увлечены ею всерьез и до самой смерти. Она пережила сумасшествие и смерть Батюшкова. Пыталась писать, но это скорее ей не удавалось. Ее образ — образ главной героини из романа Жермены де Сталь «Коринна». Волконскую стали называть Северной Коринной, как называл ее Гёте. Но Северной Коринне стало плохо на родине, и через десять лет она возвратилась в Италию. Здесь ее дом и стал пристанищем для художников и поэтов. Художники Кипренский, Щедрин, Бруни, архитекторы Тон и Глинка — все кружились вокруг нее в вихре завораживающего танца поклонения музе. Ей льстило столь высокое и тонкое понимание ее натуры. Самый красивый и самый молодой Федор Бруни влюбился в нее пылко и безнадежно, изобразил ее в необыкновенно романтическом виде — в костюме из написанной и поставленной ею оперы «Жанна д'Арк». Опера, как и портрет, имела необыкновенный успех. Но чувств княгиня в ответ не испытывала, все осталось там, в Петербурге. Однако поклонение было приятно, льстило, радовало. Она опять попыталась вернуться в Россию. Умер единственно искренне и всем сердцем любимый ею человек — Александр I. Она положила на его гроб букет незабудок, сочинила кантату его памяти. А Николай I не смог занять ее сердца — все в нем было другим. Не простила она ему и ссылки и казни декабристов. Своей золовке Марии Волконской она устроила пышные проводы в своем московском доме.