Четвертый протокол - Фредерик Форсайт

В тот вечер Беренсону звонили четыре раза, один звонивший сказал, что ошибся номером. Сам Беренсон никуда не звонил. Все разговоры были записаны на пленку. В разговорах не было ничего подозрительного. Но Престон решил все равно их прослушать.

В субботу утром Престон сделал самое смелое предположение в своей жизни. Для его подтверждения он позвонил домой каждому из заказчиков мороженого, просив женщин, если они подходили к телефону, позвать мужей. Все разговоры он записал на магнитофон, взятый у службы технического обеспечения. Так как была суббота, он застал всех заказчиков, кроме одного.

Один голос показался ему чем-то знакомым. Чем же? Акцентом? Где он мог слышать его раньше? Он проверил фамилию домовладельца, она ему была незнакома.

В неважном настроении он пообедал в кафе на Корк-стрит. Когда он пил кофе, его осенило. Он поспешил обратно в офис и опять прослушал пленку. Возможно, сомнительно, но возможно…

В Скотленд-Ярде, в великолепно оснащенном отделе криминалистики есть лаборатория по анализу голосов. К ее услугам прибегают, когда преступник, телефон которого прослушивался, отрицает, что голос на пленке принадлежит ему. МИ-5, не имеющий такого оборудования, обращается в Скотленд-Ярд для проведения подобных экспертиз.

Престон позвонил детективу сержанту Ландеру, застал его дома и попросил в ту же субботу о встрече в лаборатории Скотленд-Ярда. Только один человек из технического персонала оказался свободным, он с большим неудовольствием оторвался от футбольного матча, транслировавшегося по телевизору. Худенький юноша с очками в роговой оправе покрутил запись Престона шесть раз, глядя на показания осциллографа, на котором светящаяся линия то взлетала вверх, то опускалась, отмечая малейшие изменения тембра и тональности голосов.

– Голос один и тот же, – сказал он наконец, – в этом не может быть сомнений.

В воскресенье Престон по списку дипломатов определил имя обладателя голоса с акцентом. Он позвонил своему приятелю из научного отдела Лондонского университета и попросил его об одном одолжении, лишив его таким образом выходного дня. И, наконец, он позвонил сэру Бернарду Хеммингсу домой в Саррей.

– У меня есть что сообщить комитету «Парагон», сэр, – сказал он. – Я могу сделать это завтра утром.

Комитет «Парагон» собрался на следующий день в одиннадцать утра. Сэр Энтони Пламб предоставил слово Престону. Все ждали, что он скажет. Сэр Бернард Хеммингс выглядел мрачным.

Престон подробно рассказал, что произошло в первые два дня по получении Беренсоном документа об острове Вознесения. Сообщение о странном звонке Беренсона из телефонной будки в среду вечером вызвало интерес.

– Вы записали этот разговор? – спросил сэр Перигрин Джонс.

– Нет, сэр, мы не могли подойти достаточно близко, – ответил Престон.

– Тогда что вы думаете по поводу этого звонка?

– Я считаю, что г-н Беренсон сообщил своему шефу о месте и времени передачи.

– У вас есть доказательства? – спросил сэр Губерт Виллиерс из министерства внутренних дел.

– Нет, сэр.

Престон продолжил, рассказав о кафе, оставленной газете «Дейли телеграф», которую убрал со стола сам хозяин.

– Вам удалось изъять газету? – спросил сэр Пэдди Стрикленд.

– Нет, сэр, если бы мы это сделали и задержали г-на Бенотти, а может быть, и г-на Беренсона, Бенотти мог заявить, что ничего не знает а г-н Беренсон – что забыл газету по оплошности.

– Вы считаете, что он посетил кафе, чтобы передать материал? – спросил сэр Энтони Пламб.

– Я в этом уверен, – ответил Престон.

Он описал развозку пятикилограммовых упаковок мороженого по двенадцати адресам, проверку одиннадцати голосов, звонок Беренсону в тот же вечер «ошибшегося номером» абонента.

Голос того, кто «ошибочно» позвонил вечером Беренсону, совпал с голосом одного из заказчиков мороженого.

За столом воцарилось молчание.

– Это не случайное совпадение? – с сомнением в голосе спросил сэр Губерт Виллиерс. – В этом городе часто ошибаются номерами. Со мной тоже такое случалось.

– Я сегодня посоветовался со знакомым, у которого есть компьютер, – сказал Престон, – Вероятность случайности совпадения того, что человек в городе с населением в 12 миллионов пошел в кафе, того, что из кафе развезли мороженое двенадцати заказчикам, того, что один из них позвонил вечером, ошибившись номером, тому, кто ел мороженое в кафе равняется один на миллион. Телефонный звонок в пятницу вечером – это подтверждение получения материалов.

– Если я вас правильно понял, – сказал сэр Перри Джонс, – Беренсон забрал у своих трех коллег копии документа, который я подготовил, и якобы все их уничтожил, а на самом деле оставил себе одну. Он завернул ее в газету и «забыл» в кафе. Хозяин кафе забрал документ, вложил его в коробку с мороженым и доставил на следующее утро связнику. Связник, в свою очередь, сообщил Беренсону о получении документа.

– Да, я считаю, что так все и произошло, – подтвердил Престон.

– Вероятность один на миллион, – задумчиво произнес сэр Энтони Пламб. – Что ты думаешь по этому поводу, Найджел?

Тот покачал головой.

– Я не верю в такие совпадения, – сказал он, – только не в нашей работе, правда, Бернард? Это, конечно же, была связь между агентом и его шефом. Через Бенотти. Джон Престон прав. Поздравляю вас, Беренсон – тот, кого мы ищем.

– Что вы сделали, когда это установили, господин Престон? – спросил сэр Энтони.

– Я переключил слежку с господина Беренсона на его шефа, – ответил Престон. – Я узнал, кто это. Сегодня утром я вместе со службой наружного наблюдения следил за ним от квартиры в Мэрлибон, где он живет, до места работы. Это иностранный дипломат. Его зовут Ян Марэ.

– Ян? Он чех? – спросил сэр Перри Джонс.

– Нет, – мрачно отозвался Престон, – Ян Марэ – сотрудник посольства ЮАР.

Все изумленно, не веря услышанному, замолчали. Сэр Пэдди Стрикленд совсем недипломатично выругался:

– Черт подери!

Все смотрели на сэра Найджела Ирвина.

Он выглядел потрясенным. «Если все действительно так, – думал он про себя, – я использую его яйца вместо оливок для коктейля».

Он имел в виду генерала Генри Пьенаара, главу южноафриканской разведывательной службы. Одно дело – подкупить нескольких английских чиновников, чтобы проникнуть в архивы Африканского национального конгресса, и совсем другое – завербовать высокопоставленного сотрудника британского министерства обороны. Это можно считать объявлением войны между двумя спецслужбами.

– С вашего позволения, господа, я попробую за несколько дней сам разобраться в данном вопросе, – произнес сэр Найджел Ирвин.

Через два дня, четвертого марта, один из министров кабинета, которому госпожа Тэтчер сообщила о своем решении провести всеобщие досрочные выборы в этом году, завтракал вместе с женой в своем красивом особняке в районе Холланд-парка в Лондоне. Его жена рассматривала брошюры с рекламой курортов.

– Корфу – хорошее место для отдыха, Крит тоже, – сказала она.

Ответа не последовало, поэтому она продолжила:

– Дорогой, этим летом нам надо уехать на две недели отдохнуть. Мы нигде не отдыхали уже два года. Как насчет июня? Это еще не разгар сезона, но зато самая хорошая погода.

– Не в июне, – буркнул министр, не поднимая головы.

– Но июнь – прекрасный месяц для отдыха, – возразила она.

– Не в июне, только не в июне, – повторил он.

Она широко раскрыла глаза:

– А что такого важного должно произойти в июне?

– Ничего.

– Ты – старая хитрая лиса, – выдохнула она. – Маргарет, да? Это ваша беседа в Чекерсе в прошлое воскресенье. Она решила провести всеобщие выборы. Черт побери, если я не права.

– Помолчи, – ответил муж.

Чутье жены с двадцатипятилетним стажем подсказало: она попала в точку.

Она подняла голову, увидев в дверях Эмму, их дочь.

– Ты уходишь, дорогая?

– Да, пока! – ответила девушка.

Эмме Локвуд было девятнадцать лет, она училась в колледже изящных искусств и разделяла с энтузиазмом, свойственным молодым людям, все радикальные и политические идеи. Ненавидя политические взгляды отца, она протестовала против них всем своим образом жизни. Она не пропускала ни одной антивоенной демонстрации, чем вызывала некоторое раздражение родителей. Из чувства протеста она сошлась с Саймоном Девиным, лектором политехнического колледжа, с которым познакомилась на демонстрации.

Он не был хорошим любовником, но впечатлял ее своими смелыми троцкистскими убеждениями и патологической ненавистью к буржуазии, в состав которой он, похоже, включал всех, кто был с ним не согласен. Тех, кто противостоял ему, он называл фашистами. В тот вечер она рассказала ему о разговоре родителей, невольной слушательницей которого она стала утром.