Кризис добровольчества - Борис Штейфон

В окруженных деревнях были расклеены печатные объявления с печатью полка о мобилизации соответствующих возрастов (если не ошибаюсь, до 28 лет), а прежним старостам, которые в подобных случаях сами автоматически появлялись, было указано доставить мобилизованных на сборный пункт. При этом призывным рекомендовалось являться в исправных сапогах и в форменном обмундировании.

К моему удовольствию и даже удивлению, мобилизация имела полный успех. По заявлению старост, уклонявшихся почти не было. Через два дня собралось около двух тысяч человек. Все это были солдаты прежней армии, и подавляющее большинство еще неделю назад служило у большевиков. Они воевали лишь до той поры, покуда не эвакуировалась их волость, деревня. Как только это происходило, уроженцы данных мест дезертировали, чтобы затем подчиниться мобилизационным распоряжениям другой стороны.

В те времена деревня почти поголовно «донашивала» то обмундирование, какое солдаты принесли на себе после Великой войны. Призванные в Красную армию получали те же шинели, френчи и фуражки, какие были и у нас. Это обстоятельство крайне упрощало в полках вопрос об обмундировании.

За единичными исключениями, все мобилизованные были одеты вполне прилично и имели хорошую обувь. Предупрежденные, что сапог у нас нет, и зная по личному опыту, какое значение имеет на войне исправный сапог, все они прибыли в лучшей своей обуви.

Двухтысячная толпа была хмурой. Война им надоела, но в то же время они понимали, что в охватившей Россию междоусобице их все равно в покое не оставят и они будут призваны в войска той или иной стороны. Вся эта масса людей, одетых в военное обмундирование, совсем не имела военного вида. Неопрятная, распущенная, она живо напоминала знакомые и мрачные картины 1917 года. Не было ни выправки, ни мало-мальски воинской подтянутости. Привыкшие к распущенности 1917 года, еще более опустившиеся во время службы у большевиков, многие открыто подчеркивали, что им «на все наплевать». Очень скоро обнаружилось, что среди призванных имеется несколько коммунистов, которые, не стесняясь, выражали протест против мобилизации и подчеркивали свое нежелание служить в белых войсках. Их явная и тайная агитация производила на остальных должное впечатление. Толпа начинала волноваться и, видя нашу малочисленность, все более и более наглеть. Из задних рядов раздавались отдельные выкрики, брань, а с офицерами, производившими разбивку, вступали в грубые пререкания. Наступал критический момент, и необходимо было принять решительные меры.

Два главных зачинщика были тут же расстреляны. Этот пример мгновенно изменил настроение остальных, словно они только и добивались увидеть проявление твердой власти.

Из нескольких групп раздались бодрые голоса:

— Ваше благородие, вот тут тоже есть коммунист. Это они сбивают народ, а мы за порядок.

После того как было расстреляно еще 3 или 4 человека, хмурую, враждебную толпу нельзя было узнать: лица оживились, все подтянулись, сами выровнялись, появилась выправка. Многие тут же заявили, что они Георгиевские кавалеры или унтер-офицеры. Приказания исполнялись точно, быстро. Когда поручик Б. произвел простейшее строевое учение, то через четверть часа все призванные вполне удовлетворительно, а многие даже и старательно выполняли подаваемые команды.

С места разбивки пополнение было отправлено с песнями. Старая солдатская песня «Соловей, соловей во саду» пелась громко, с несомненным подъемом и с тем присвистом, с каким хорошо настроенная часть пела в прежнее время. Эта песня или, правильнее сказать, характер ее исполнения лучше всего свидетельствовали, что желаемый психологический перелом, по-видимому, произошел. Два часа назад это была опасная и злобная толпа. Теперь это были русские люди, вновь как бы себя нашедшие. Их застывшие сердца вновь отогрелись и своею теплотою возвращали им черты на время забытой человечности. На наших глазах совершилось перерождение: на сборный пункт они пришли большевистскими Савлами, а вернулись в роты русскими Павлами…

При распределении мобилизованных по батальонам и ротам было мною приказано назначать целыми деревнями, дабы люди, знавшие друг друга с детства, служили бы вместе. Эта мера дала прекрасные результаты и в дальнейшем укрепила взаимную выручку. Опасаться каких-либо заговоров не приходилось. Своею численностью они во много раз превосходили кадры полка. Этих людей, уже отрекавшихся от красного зла, надо было не запугивать подозрением и террором, а привлекать доверием, справедливостью и дисциплиной. Вместе с тем офицеры и старые солдаты зорко следили за настроением вновь прибывающих, и, по единодушным докладам всех батальонных и ротных командиров, настроение было прекрасное.

Через несколько дней призванные получили винтовки и красные (цвет полка) околыши на фуражки. Они стали белозерцами.

Перед выступлением полка в сторону Киева многие мобилизованные просили разрешения побывать дома, проститься или взять те или иные вещи. Главным образом белье. Я считал бесцельным отказывать в подобных просьбах. Если кто надумал сбежать, тот все равно мог проделать это в любую ночь. Уроженцы окружных деревень, они имели прочные связи среди населения и, зная, что полк скоро уйдет, всегда имели возможность укрыться в потайных местах до отъезда полка. К тому же я мало интересовался теми солдатами, которые только и мечтали о том, чтобы сбежать.

Жители ближних деревень отпускались на ночь, в более отдаленные пункты — на сутки.

Объяснив командирам батальонов и рот свои соображения, я встретил с их стороны полное сочувствие. Они тоже понимали, что процесс наблюдаемого «очеловечивания» будет доверием лишь ускорен.

К общему нашему удивлению, почти все отпущенные вернулись обратно в полк. Сбежало не более двух десятков. Велико же было мое изумление, когда и эти «сбежавшие» догнали полк уже в пути. Исключительно личным почином они, не найдя полка на старом месте, куда-то ходили, кого-то расспрашивали, а главное, называли себя уже «белозерцами» и в конце концов добились своего: их отправили куда им было нужно. Эпизод, в сущности, незначительный, но чрезвычайно характерный.

Я умышленно задержался на подробностях этой мобилизации, дабы беспристрастным изложением фактов восстановить в памяти подлинные нравы и настроения того времени. Мобилизация эта была примечательна еще и потому, что до сих пор наши наборы происходили в губерниях с преобладающим малороссийским населением и мне впервые пришлось иметь дело с теми контингентами, которые все время находились лишь под большевистской властью и подвергались лишь большевистской обработке.