Мир по дороге - Мария Семёнова

3. Дар-Дзума

Издали казалось, что над Дар-Дзумой в жарком мареве позднего саккаремского лета стоит плотная стена облаков, распадающаяся на два слоя. Внизу – плотные дождевые тучи. Над ними – лёгкая волнистая пелена. По мере приближения в нижней гряде становились заметны расселины и ущелья, несвойственные облакам. В очень далёкие времена – вероятно, тогда же, когда возле Дымной Долины топтался злой великан, – здесь расколола подножную твердь стовёрстная трещина, извергавшая огонь и потоки жидкого камня. Даже всемогущая Богиня не смогла сразу исцелить эту рану. Снег, который Она тридцать с лишним лет сыпала с неба, на полпути обращался в пар. Когда же наконец всё успокоилось, вернувшиеся люди увидели на привычном лике земли уродливую отметину. Один её край остался на месте, другой почти отвесно ушёл на такую высоту, что зимой его украшала белая бахрома. Не все дети века беды дожили до рассвета, но в обрыве проточила себе русло река, и уцелевшие разведали по её берегам глину, какой не находили больше нигде. Старинная отметина на лице Саккарема обрела особое название: Шрам. А в Дар-Дзуме начали обжигать лучшую во всей державе посуду.

Надежда заработать шестьдесят три серебряных лаура, приведшая Волкодава в деревню могильных воров, в итоге лишила его всех пожитков – вместе с мешком, куда он их заботливо сложил. Уцелел, прикрытый набедренной повязкой, лишь нательный пояс, с которым венн не расставался ни при каких обстоятельствах. Всё прочее досталось в поживу родичам Гартешкела. Волкодаву было особенно жалко ножа с клинком голубоватой стали, заточкой которого восхитился бы даже непревзойдённый кузнец, Межамир Снегирь. Однако вернуться за Белую Руку Волкодав согласился бы разве только ради Мыша. Остальное измерялось деньгами, то есть, по мнению правильного венна, не заслуживало называться несчастьем. Были бы кости, а мясо можно и нарастить…

Едва ли не на первом же постоялом дворе, где матери Кендарат пришлось развязать кошель, двое мужчин без сговора пошли к хозяину спрашивать, не найдётся ли работы.

Хозяин смотрел на них, досадливо морщась. Тонкокостный, словно изнутри светившийся халисунец показался ему добрым малым, но вряд ли неутомимым работником. Второй, уроженец неведомых земель, за время всего разговора не издавший ни звука и вдобавок разукрашеный следами жестоких увечий, выглядел вовсе конченым человеком. Неудачливым наёмником. Или грабителем, не поделившим с ватажниками добычу. Такого легче представить с кистенем под мостом на большой дороге, чем во дворе с метлой и ведёрком. Тем не менее помощники в хозяйстве были нужны, и хозяин определил обоих в кухонные мужики. Может, рассчитывал на какой-никакой толк от первого и надеялся, не порождая обид, избавиться от второго.

На другой день Волкодав мёл двор, выворачивая мусор из давно забытых углов, а старшая стряпуха гонялась со скалкой за Иригойеном. Тот вздумал советовать ей, как определять готовность опары. Ещё через несколько дней гостям начали подавать оладьи вдвое пышней, чем в соседних харчевнях. Потом Волкодава, чистившего задок, взялся задирать вышибала. Наверно, тоже посчитал чужестранца, нанявшегося на грязную и почти дармовую работу, человеком конченым и потому безответным.

…Схватка, смотреть которую сбежался весь постоялый двор, кончилась тем, что у венна опять заплыл и закрылся один глаз, вышибала же удрал за ворота, смекнув, что в ином случае угрюмый подметальщик его просто убьёт.

Хозяин, наблюдавший из окошка, вышел во двор. Волкодав был уверен, что ему велят немедленно убираться и ни гроша не заплатят, но, к полному недоумению венна, хозяин похвалил его и начал объяснять обязанности вышибалы. Оказывается, так велел обычай, соблюдавшийся всюду, где умели браниться по-саккаремски, по-аррантски и по-мономатански. Человек, приставленный смотреть за порядком, держал своё место, пока его не побеждал более достойный.

Вечером мать Кендарат, как всегда, увела Волкодава за рощу. И в очередной раз показала ему, что драться он не умеет.

Ночь за ночью он падал на свою лежанку, не чуя ни ног, ни рук, только боль в надсаженных сухожилиях и вывернутых суставах. И не знал, что будет вспоминать это саккаремское лето как едва ли не самое счастливое в своей жизни, – с тех самых пор, как ему исполнилось двенадцать.

Волкодаву было известно, что в Дар-Дзуме имелось несколько улиц, по которым ночами ходила вооружённая стража, и дела жителей направлял не старейшина, а наместник шада – вейгил. Тем не менее, по рассказам человека, очень любившего свой дом, венн упорно представлял себе уютную маленькую деревню, населённую дружной семьёй мастеров, с неугасимой печью посередине. Он чуть не остановился, когда поворот дороги открыл впереди целый городок, и немаленький. Полдня потратить придётся, пока весь обойдёшь!

– В твоей стране чтут мёртвых, – сказал он Иригойену.

– Чтут, – кивнул халисунец. – Ибо мы никто без наших предков, глядящих на нас с Лунного Неба.

– Я слышал, – сказал Волкодав, – невольника можно выкупить и после его смерти…

Иригойен вздохнул:

– Та женщина, рабыня, просила меня так поступить, если её сын уже умер.

В воздухе над восточной околицей Дар-Дзумы дрожали едва ли не те самые прозрачные тени, от которых предостерегали путников в долине солончаков. Там день за днём, год за годом держали ровный жар огромные гончарные печи. Топили их камнем огневцом, неиссякаемые залежи которого Богине было угодно расположить совсем рядом, в горной стене. Как топливо огневец был очень неплох, только давал изрядно золы. И вонючий, удушливый дым. Поэтому печи стояли с подветренной стороны городка, и за ними серыми курганами громоздились зольные отвалы. В Дар-Дзуме их называли горельниками. Те, что поближе, давно заросли травой и кустами. Те, что подальше, выглядели совсем свежими. Некоторые курились.

– Это дорого? – спросил Волкодав.

Иригойен успел уже привыкнуть к его обыкновению преспокойно возобновлять давно прервавшийся разговор.

– Трудно предугадать, – покачал головой халисунец. – Могут просто бросить рабскую серьгу в огонь и не взять с тебя денег. Но если хозяин жаден и вдобавок поймёт, что это для тебя почему-либо важно… Ты кого-то хочешь выкупить, друг мой?

Шагов двести Волкодав думал, как объяснить.

– Я знал мальчика… – выговорил он наконец.

И снова замолчал так прочно, что Иригойен отважился осторожно спросить:

– Ты… любил этого мальчика? Я слышал про такую любовь…

Волкодав отвернулся. Он тоже слышал про такую любовь. И даже видел её. Там, где она оказывалась единственно доступной ипостасью любви. Он запомнил слова, сказанные человеком воистину мудрым: пусть лучше будет такая любовь, чем совсем никакой.

– Я обидел тебя?.. – испугался Иригойен.

Обижаться было не на что. Но Волкодаву расхотелось ещё что-нибудь спрашивать, и он не ответил. Они молча шагали до того самого места, где дорога становилась главной улицей городка. Мать Кендарат посмеивалась, глядя на них с седла.

Вообще-то, Дар-Дзума если чем и напоминала обычное саккаремское селение, то разве что издали. Вблизи становилось понятно: мастера старинного городка гончаров знали о глине и огне всё, что только можно знать… и ещё немножко. Улица оказалась мощёной, но колёса тележки постукивали не по камням, а по кирпичам, повторить которые чужаку было не легче, чем знаменитое вино из замороженных гроздьев. Эти кирпичи не щербатились, хоть молотком по ним бей, и не очень-то истирались под многими сотнями ног, копыт и колёс. Но на кирпичи мостовой глаз обращал внимание в самую последнюю очередь, настолько удивительные дома виднелись по сторонам, за глинобитными заборами и зеленью древесной листвы.

По обычаю саккаремских селений, окраина была вотчиной народа попроще. Как жили здешние богатеи, трое путешественников пока не видали, но вряд ли зодчие[22] выдумали для них нечто превосходившее изобретательность бедноты. Горшечники Дар-Дзумы приспособились жить в этаких ульях. Каждый жилой покойчик, кухня или кладовка представляли собой отдельные строения, больше всего похожие на… большие глиняные горшки. Стены в полтора человеческих роста били из глины прямо с входными отверстиями и выемками под стропила, после чего прокаливали в огне. Затем ладили остроконечную крышу – и готов домик, прочный и долговечный, прохладный летом и хорошо хранивший тепло холодной зимой. А ещё двери здесь делали круглыми, располагали их высоко над землёй и лазили туда-сюда по приставным лесенкам. Не доберётся до съестного ни крыса, ни мышь!

Волкодав крутил головой и думал о том, что здешние жители, вероятно, так же дико косились бы на веннские избы, серебристые от дождей и снегов. Те небось казались бы им вправду отлитыми из серебра. В Дар-Дзуме, как и почти всюду в Саккареме, строевой лес был дорог.

Ещё он пытался вспомнить, сколько времени когда-то отвёл себе на то, чтобы добраться сюда. Две-три седмицы?..