Медный всадник - Полина Саймонс

– Татьяна, это секретная информация. Больше я ничего не могу сказать. Просто надеялся, что ты услышишь правду по радио, но этого не случилось. Минск пал на седьмой день войны. Даже товарищ Сталин был удивлен.

– Но почему он не упомянул об этом, когда говорил с нами на той неделе?

– Но он сказал «братья и сестры», верно? Хотел, чтобы мы прониклись гневом и яростью против фашистов. Чтобы все как один встали на борьбу. Что хорошего, если вы узнаете о том, как далеко вглубь продвинулись немцы?

– Как далеко? – Не дождавшись ответа, она тоскливо выдохнула: – А наш Паша?

– Таня! – громко воскликнул он. – Не понимаю, чего ты от меня хочешь? Разве не я твержу тебе каждый день, что нужно как можно скорее увозить его из Толмачева?

Татьяна отвернулась, сдерживая слезы.

– Они еще не в Луге, – тихо сообщил Александр. – И до Толмачева не дошли. Постарайся не волноваться. Но скажу только, что в первый день войны мы потеряли тысячу двести самолетов.

– Я и не знала, что у нас было столько самолетов.

– Примерно столько.

– И что же нам теперь делать?

– Нам? – переспросил Александр. – Я же сказал, Таня, уезжай из Ленинграда.

– А я сказала, что без Паши наша семья никуда не уедет.

Александр не ответил. Они продолжали идти.

– Устала? Хочешь домой? – тихо спросил он.

Татьяна молча помотала головой.

– Пойдем к Дворцовому мосту? Там наверняка продают мороженое.

Съев мороженое, молодые люди зашагали вдоль набережной, навстречу закату, мимо бело-зеленого великолепия Зимнего дворца. Татьяна, рассеянно озираясь, вдруг заметила на другой стороне улицы странного человека и замерла как вкопанная.

Худой, высокий, с клочковатой бородой, он с сокрушенным видом стоял перед Эрмитажем. Лицо было искажено глубочайшей тоской.

Что это с ним? И почему он так расстроен?

Незнакомец стоял около военного грузовика, наблюдая, как молодые люди грузят в кузов деревянные ящики. Именно на эти ящики смотрел мужчина с таким мучительным сожалением. Словно терял первую любовь.

– Кто этот человек? – спросила она, пораженная встречей.

– Хранитель Эрмитажа.

– А почему он так тоскливо смотрит на ящики?

– Это единственная страсть его жизни. Он боится, что больше никогда их не увидит.

Татьяне вдруг захотелось подбежать к хранителю. Попытаться его утешить.

– По-моему, у него должно быть больше веры, не находишь?

– Согласен, – улыбнулся Александр. – У него должно быть немного больше веры. Когда война окончится, он снова увидит свои ящики.

– Судя по тому, как он на них смотрит, после окончания войны собственноручно принесет каждый и положит на место! – объяснила Таня.

У музея припарковались еще четыре военных грузовика. Вместо ответа Александр показал на машины. Из широких зеленых дверей вышла очередная процессия, несущая ящики с просверленными в них дырами.

– Картины?

Он кивнул.

– Четыре грузовика картин?

– О, это всего лишь малая часть.

– Александр, почему они выносят картины из Эрмитажа?

– Потому что идет война.

– Хочешь сказать, они их эвакуируют? – вознегодовала Татьяна.

– Да.

– Но почему же при этом оставляют людей?

Александр улыбнулся так ослепительно, что она почти забыла свой вопрос.

– Таня, но кто же останется бороться с нацистами? Картины не могут сражаться.

– Но и мы люди гражданские.

– В Ленинграде есть гарнизон, забыла? В нем сотни солдат. Если понадобится, придется сражаться на баррикадах. Сначала пошлют пехотинцев. Если их не останется, в бой пойдут танкисты. Когда же и этого окажется недостаточно, пошлем тебя с камнями.

– А когда убьют и меня?

– Ты – последняя линия обороны. Когда она будет сломлена, Гитлер промарширует по городу, как в свое время по Парижу. Помнишь?

– Но это несправедливо! Французы не сражались! – пробормотала Татьяна, желая в эту минуту находиться где угодно, только не рядом с мужчинами, грузившими сокровища Эрмитажа.

– Они – нет. Но ты будешь сражаться. За каждую улицу. За каждый дом. А когда проиграешь…

– Искусство будет спасено.

– Да, искусство будет спасено! – горячо выпалил Александр. – И другой художник напишет великолепную картину, обессмертив тебя. Запечатлев с палкой в поднятой руке, готовую броситься на немецкий танк, и все это на фоне статуи Петра Великого. Медного всадника. Картину повесят в Эрмитаже, и в начале следующей войны другой хранитель будет стоять на улице, плача над исчезающими ящиками.

– В твоих устах это звучит так романтично, – вздохнула Татьяна. – И кажется, даже стоит умереть за Ленинград.

– А разве не стоит?

– Может быть… За Ленинград, за нашу родину. Все лучше, чем жить в растленном западном мире, где столько трущоб, где могут убить за пятьдесят… как их там… центов. Знаешь, может, и в самом деле лучше умереть перед Медным всадником, с камнем в руке и предоставить другим жить той жизнью, которую мне трудно даже вообразить.

– Да, – хрипло выдавил он, – наверное.

И жестом, одновременно нежным и отчаянным, положил ладонь на то место между ключицами, где тревожно билось девичье сердце. Эта мужская ладонь была так велика, что доходила до вершинок грудей.

Татьяна не поняла, как еще сердце не вылетело прямо ему в руку. Она беспомощно смотрела, как он медленно наклоняет голову… но в этот момент по той стороне прошел военный патруль.

– Эй вы, двое, шевелитесь! – грубо крикнул старший. – На что это вы глазеете? Нечего тут стоять! Довольно! Вы уже все видели!

Александр отнял руку, повернулся и злобно уставился на патрульного, который отступил, бормоча, что красные офицеры тоже обязаны подчиняться закону.

Несколько минут спустя они попрощались. И ни словом не упомянули о том, что произошло между ними. Только не смотрели друг на друга. Не могли.

Наскоро поужинав холодной картошкой с жареным луком, Татьяна поднялась на крышу – немного посидеть, посмотреть на вражеские самолеты. Но в эту ночь самолеты могли спокойно разрушить весь город, и Татьяна ничего бы не заметила. Потому что перед ней стояли горящие страстью глаза Александра, а на коже по-прежнему горел отпечаток его ладони.

Она сама не заметила, как за эти недели потеряла присущую ей честность. Отныне приходилось жить во лжи. В обмане. Каждую ночь, лежа в одной постели с сестрой, прикасаясь к ней, она сгорала от необходимости жить во лжи. Потому что она неравнодушна к Александру.

Но по крайней мере эти ее чувства были правдивы.

И невосприимчивы к ее терзаниям. К мукам совести.

О, гулять по Ленинграду в белые ночи, когда закат и рассвет сплавлены вместе в одно платиновое свечение!

А вместо этого она лежит, повернувшись к стене. Опять к стене! Как всегда. «Александр, мои ночи, мои дни, мои мысли и чаяния! Когда-нибудь ты уйдешь, покинешь меня, и я снова стану собой, буду продолжать жить, влюблюсь в кого-то другого, так бывает всегда».

Только невинность уже не вернется.

Два дня спустя, во второе воскресенье июля, к Метановым явились Александр и Дмитрий, одетые в штатское. На Александре были черные полотняные брюки и белая рубашка с короткими рукавами. Оказалось, что руки у него мускулистые и загорелые. Он был чисто выбрит. Татьяна никогда не видела его таким – к вечеру на его лице всегда красовалась темная тень. Но теперь… теперь он выглядел почти невозможно красивым, с замиранием сердца подумала Татьяна.

– Куда хотят пойти девушки? Давайте придумаем что-нибудь особенное, – предложил Дмитрий. – Поедем в Петергоф.

Они запаслись едой и решили сесть в пригородный поезд, идущий с Варшавского вокзала. До Петергофа был час езды. Все четверо направились по набережной Обводного канала, где каждый день бродили Татьяна и Александр. Татьяна всю дорогу молчала, глядя, как Александр идет рядом с Дашей и его рука касается ее голой руки.

Уже в поезде Даша сказала:

– Таня, расскажи Диме и Саше, как ты называла Петергоф!

Татьяна, выйдя из задумчивости, рассеянно пробормотала:

– О, я называла его советским Версалем.

– В детстве Таня любила играть в королеву и воображала, что живет в большом дворце, правда, Танечка?

– Угу.

– Как ребятишки в Луге прозвали тебя?

– Не помню.

– Как-то забавно… королева… королева чего-то…

Татьяна и Александр переглянулись.

– Таня, что бы ты сделала, став королевой? – осведомился Дмитрий.

– Восстановила мир в государстве и обезглавила бы изменников, – не задумываясь, объявила она.

Все рассмеялись.

– Знаешь, Танечка, я вправду скучал по тебе, – признался Дмитрий.

Александр, мгновенно став серьезным, уставился в окно. Татьяна последовала его примеру. Они украдкой поглядывали друг на друга с противоположных сидений.

– Татьяна, – не отставал Дмитрий, – почему ты никогда не распустишь волосы? Тебе пошло бы.