Сибирский Робинзон - Андрей Черетаев

Заснуть не получилось, но, отлежавшись, я почувствовал себя лучше, голова кружилась, но уже не так сильно, тошнота стала терпимой.

Подчас добиться контроля над собственным телом так же тяжело, как утихомирить разбушевавшегося начальника, которой узнал, что его коварные подчиненные объявили тихую забастовку и больше не намерены потакать его «новациям». Однако я не мог позволить себе идти на поводу у ослабевшего организма и, как он не сопротивлялся, но я заставил ноги и руки исполнять приказания сумасшедшей головы.

Бормоча проклятия, одной рукой ухватившись за ручку двери, я поднялся, кряхтя и постанывая, и выбрался на улицу. С большим трудом присев на корточки, но даже в таком весьма относительно устойчивом положении, опасался завалиться и, зачерпнув рукой снег, я приложил его к лицу, уповая, что он поможет мне немного оклематься. Немного снега я положил в рот, и языком, защищая разрушенные зубы, растопил его и промочил горящие «трубы».

Прискорбно было осознавать, даже через хмельную завесу, заслонившую разум, что только собственная глупость привела меня в столь печальное состояние. Я, как всегда, оказался благоразумным, но только задним умом. Вспомнил мудрые слова: «Твоя голова всегда в ответе за то, куда сядет твой зад… это сказал фараон, он был очень умен, и за это его назвали Тутанхамон». Нет, я не Тутанхамон. Он был фараон, а я — идиот! Я осёл. Я хуже всех вместе взятых ослов.

Походкой пьяного медведя я направился в лес. Небольшой моцион с непредвиденным купанием в снегу привел меня в чувство и проветрил мозги. Мне было настолько плохо, что я не обратил внимания на погоду. Утро было пасмурным, и всё также шел снегопад — по всей видимости, он не прекращался и ночью. Это просто невероятно, как долго он продолжался!

Тысячу раз проклиная глупую жадность, которая сыграла со мною такую шутку, я, превозмогая слабость, развел маленький костерок, на большой меня не хватило. Достав из сумки бутерброды с сыром и рыбой, разогрев их на огне, я принялся завтракать. Разжевывая языком хлеб с сёмгой, я прикидывал план действий на предстоящий день.

План был простой, как ясный день. Первое — опять добраться до самолёта. Второе — вытащить из него как можно больше полезных вещей. И третье — перетащить найденное домой.

Перейдя реку, я по проторенной мною тропинке, двинулся в лес. В правом кармане куртки лежали ещё теплые два бутерброда, в левом — бутылочка, в которой плескалось немножко текилы. Превозмогая самого себя, я решил не похмеляться, а сберечь спиртное для перехода.

Идти по знакомой тропинке было занятием почти приятным. Как я радовался вчерашней просушке! Я прошел половину пути, а ноги не только не намокли, но даже и не замерзли. Очень скоро я заметил, что чувствую себя лучше, и мой тонус медленно, но верно, как котировка на фондовой бирже, стремится вверх. Как известно, прогулка по чистому воздуху возбуждает аппетит. Желудок, оклемавшись от алкогольного удара вчерашней пьянки, стал подавать голос, как птенец орлицы, требующий кровавого завтрака. Чем дольше я шёл, тем категоричней он требовал калорий. В конце концов, я остановился, как паровоз без топлива, и принялся за перекус. Желудок был также не против, принять немножко текилы. Услышав из утробы одобрительное бурчание, я, крякнув от удовольствия, хлебнул еще раз и, наверное, впервые за несколько дней улыбнулся, как человек, с уверенностью смотрящий в завтрашний день.

«Может быть, это даже хорошо, что я оказался здесь, в тайге, один на один с собою, — подумал я, — ведь совершенно не известно, где найдешь, а где потеряешь. Я спешил на край света, надеясь где-то там, среди незнакомых мне людей, найти смысл собственного существования. Но может быть здесь, в глухой тайге я смогу откопать что-то важное, что даст мне надежду…»

Вскоре я увидел самолёт. Вчера я преодолел свой страх, руководствуясь неразлучным братцем-голодом, чьи убедительные доводы толкали меня вперед. Сегодня же, одно лишь воспоминание о мертвецах заставляло меня вздрагивать. При подходе к лайнеру я сбавил скорость и словно нехотя приближался к входу.

Не решаясь забраться внутрь, я взялся за ступеньку, решив её увеличить в высоте и сделать более удобной.

Вдруг мне показалось, что я слышу шум вертолёта. Но, простояв несколько минут и напряженно вслушиваясь в тишину, я так и не понял, что же это было на самом деле. Может, просто померещилось. Вспомнилась любимая фраза моего давнишнего приятеля: «А был ли мальчик?»

«Мальчик» с четырьмя лопастями и эмблемой МЧС должен был бы появиться еще несколько дней назад. Ведь не может быть, чтобы на поиски пропавшего пассажирского лайнера не были брошены все силы!

Всматриваясь в серое небо, я с тоскою прошептал:

— Надеюсь, меня кто-нибудь заберёт отсюда.

Машина с бортовым номером 316 была одной из самых старых в отряде. Некоторые несознательные товарищи, утверждали, что двадцатилетнее корыто давно пора отправить свалку. Машина была капризна, как старая женушка командира. Обе часто бывали в не духе. В такие моменты командир склонялся к идее отправить на свалку сразу обеих злобных мегер, во все же остальное время подобная мысль казалась ему кощунственной.

Вот и сейчас все машины давно ушли на задания, только привередливая 316-я ни за что не хотела подниматься в воздух.

— Ну что ты с ней будешь делать, а? — закричал техник и смачно сплюнул на снег. — Гриша, что у нас с маслом?

— Показывает по нулям, — высунувшись из вертолета, прокричал штурман.

Техник еще раз плюнул, выругался и вновь полез наверх — копаться в двигателе. Минут двадцать он еще поколдовал и, разразившись гневной тирадой, спустился вниз.

Удрученный командир тоскливо посмотрел на маленького коренастого механика Василия, у которого, как всегда, было перепачкано маслом лицо.

— Вот что, Петрович, — сказал Василий. — Я, конечно, посмотрю, что еще можно сделать. Но авторитетно заявляю, сегодня эта колымага не поднимется.

— Угу, понятно, — пробурчал командир и, кивнув головой в сторону двигателя, спросил: — Опять масло?

— Точно, — с тоскою ответил техник и тоже посмотрел наверх, на двигатель. — Замучился я с твоей 316-й. Мне иногда кажется, что я от нее вообще не отхожу…

— Так лучше ремонтировать нужно, так сказать, один раз, но на совесть, — наставительно сказал командир.

— Ну и сволочь же ты, Петрович, — взъярился механик, — прямо паскуда… Ты и твоя 316-я… Вот тебе мой ответ!

Однако никто из них не обиделся — они знали друг друга слишком давно.