Упрямица - Ширл Хенке

Николас взглянул на нее с наглым высокомерием, которое было так характерно для Лусеро, а потом поднял руки вверх, как бы признавая на этот раз свое поражение.

Бросив многозначительный взгляд вниз, нарочно обращая ее внимание на явное свидетельство того, насколько он жаждет обладать ею, Ник произнес игривым тоном:

– Видишь, любимая, к чему приводит даже легкое прикосновение к твоим роскошным прелестям?

– Я вижу, что ты остался таким же неуемным жеребцом, каким и был, и скачешь по прежней колее. Тебе лишь бы задрать юбку какой-либо девчонке или старухе – без разницы! – выпалила она и тут же готова была откусить себе язык. Злить его было весьма опрометчиво с ее стороны и привело бы только к возмездию, скорому, жестокому и отвратительному.

Но он неожиданно ответил ей добродушной улыбкой, скинул с плеча пояс с кобурой, повесил на край стойла. Затем отстегнул с бедра ножны с кинжалом и аккуратно поместил холодное оружие рядом с огнестрельным.

Потом широко развел руками:

– Как видишь, теперь я полностью беззащитен перед тобой.

– Хватит паясничать! Беззащитным ты никогда не был. Даже когда лежал в пеленках.

– Зря ты так думаешь, Мерседес. Когда я родился…

Ник оборвал себя, придя в ужас от того, что признание чуть не сорвалось у него с уст. Боже, что с ним происходит? Эта женщина лишила его рассудка. Очень скоро он окончательно выдаст себя, хитроумная комбинация развалится, как карточный домик, и он превратится опять в нищего ублюдка, которому только и останется, что вновь отдавать внаем себя и свой штык.

«Держи язык за зубами и не теряй головы! Изображай из себя Лусеро, черт тебя побери, если хочешь владеть Гран-Сангре и этой женщиной!»

Она заметила, как страдание на мгновение исказило его лицо, но не могла догадаться, что послужило тому причиной. А может быть, ей это просто почудилось. Ведь он опять ощупывает ее бесцеремонным сластолюбивым взглядом, который был ей так ненавистен.

Ник прикрыл заскорузлой от пота рубашкой свои бронзовые плечи. Игра мощных мускулов притягивала ее взор. Мерседес облизала украдкой пересохшие губы и нервно проглотила комок, застрявший в горле.

– Я прослежу, чтобы готовили ванну и обед, – заявила она, выказав жалкие остатки самообладания, которые ей удалось сохранить, и, резко отвернувшись, пошла прочь.

Он крикнул ей вслед:

– Не забудь и сама помыться, Мерседес! Будет жаль испачкать чистые простыни в моей постели.

Ее стройная спина вздрогнула, напряглась, она сбилась с шага, но не остановилась.

«Если я неуемный жеребец, как она меня назвала, то сама она – кобылка что надо, с великолепной статью – моя породистая кобылка. Ночь мы проведем отлично», – пообещал сам себе Ник. Кликнув конюшенного мальчишку, распорядился накормить Петра, а потом отнести хозяйское оружие в дом.

Насвистывая, Ник пересек полутемный холл, поднялся по лестнице на второй этаж, и тут на пути его появился священник, словно черное привидение. Он явно поджидал Ника. «Черт побери, что надо от меня исповеднику доньи Софии?» – подумал Ник, вспомнив, как пренебрежительно отзывался о падре старый Хиларио.

– Вы о чем-то хотели поговорить со мной, отец Сальвадор?

– Я рад вашему возвращению, потому что дело не терпит отлагательства. Гонец из Эрмосильо доставил это сегодня днем. Оно адресовано патрону Гран-Сангре.

Он протянул Нику вскрытый конверт.

Ник нахмурился, увидев сломанную печать, и падре поспешил оправдаться:

– Так как на конверте стояло имя покойного дона Ансельмо, а вы отсутствовали, я счел своим долгом ознакомиться с содержанием письма в надежде, что смогу чем-то помочь…

– А что посланец? Он ждет? – осведомился Фортунато, разворачивая маленький листок простой дешевой бумаги.

– Нет, монахини-урсулинки оплатили ему только за то, чтобы он заскочил с письмом сюда по дороге в Дуранго, – объяснил священник, явно нервничая.

Он неотрывно следил, как Ник с напряжением разбирает мелкий почерк, которым было написано послание.

«Благородный сеньор!

Как Вам известно, мы заботились о ребенке, отправленном Вами к нам четыре с половиной года тому назад, а также о матери этого дитя, Рите Херерра, которая работала на кухне монастыря.

С прискорбием извещаю Вас, что сеньорита Херерра заболела холерой и отдала душу в руки Господа на прошлой неделе.

Мы были бы счастливы продолжать воспитание Розалии, девочки, несомненно, смышленой, обладающей привлекательной внешностью и всеми нами любимой, но эпидемия унесла жизни не только ее матери, но и большинства сестер во Христе, отчего монастырь лишился необходимых рабочих рук и переживает большие трудности.

Время сейчас беспокойное, и я тревожусь за безопасность девочки, если она останется с нами.

Поэтому я вынуждена просить Вас, чтобы Вы забрали ребенка Вашего сына и поместили бы Розалию под более надежный кров. Понимая всю сложность и деликатность проблемы, все же осмелюсь дать Вам совет обратиться за помощью в обитель Святого Креста в Гайямайо, которая до сих пор еще не пострадала от войны.

Маленький денежный дар, такой же, как Вы когда-то передали нам через мать Розалии, будет с благодарностью принят и оценен тамошней матерью-настоятельницей Марией Агнессой. Если я не получу от Вас ответа до конца месяца, то мне придется вернуть Розалию в Гран-Сангре».

Заключительные фразы послания – формальные пожелания здоровья и благополучия с упоминанием всех имен и титулов дона Ансельмо, а также подпись настоятельницы – все это поплыло перед глазами пораженного Фортунато. Он смял письмо в кулаке, а мысли его неслись вскачь и кружились, как дикие кони. Ребенок, дитя! Родная плоть и кровь, его племянница! И Лусе ни разу не заикнулся о девочке и ее матери!

Разумеется, зная отношение Лусе вообще ко всему женскому полу, трудно было ожидать, что он будет помнить какую-то служанку и ее внебрачное дитя. Лусе был истинным сыном своего папаши.

В одно и то же время, когда мать и ребенок были отправлены в Эрмосильо, велись переговоры о браке Лусеро Альварадо с Мерседес Себастьян. Дон Ансельмо торопился уладить дела с незаконным отпрыском своего блудливого сына. Но почему он так беспокоился о сокрытии неудобной тайны и одновременно позволял сыну валить на постель знойную Инносенсию на глазах у аристократической невесты?

Мрачная догадка осенила Фортунато. Старый сеньор не имел никакой власти над сыном, иначе он не разрешил бы ему отправиться на войну, не исполнив священного долга перед семьей – не произведя на свет наследника.