Ее все любили - Шарль Эксбрайа

- Что-то не ладится, уважаемый мсье? - спросил он.

- Похоже на то.

Старик занял предложенное ему место напротив и принялся слушать рассказ несколько обескураженного полицейского. Когда тот замолчал, эмоционально выразив напоследок свое отношение к поведению мэтра Димешо, он сказал:

- Видите ли, с самого рождения человеческого общества в нем всегда можно было встретить людей, чувствующих себя не в своей тарелке, даже потерянными, и испытывающих ностальгическую тоску по более компактным формированиям, какими были некогда племена и кланы. В зависимости от своего интеллектуального уровня они старались возродить их в той или иной форме, ведь одолеть клан гораздо сложнее, чем индивидуума. Конечно, если вы придете к своему начальству с подобными рассуждениями, оно посмеется вам прямо в лицо. И все же... Димешо, которого я знаю уже многие годы, как раз и стал предводителем такого клана - клана, который, к вашему несчастью, состоит из людей, чей интеллектуальный уровень намного выше среднего. Вам приходится иметь дело не с одним противником, а с шестью, каждый из которых вполне может сразиться с вами на равных. Трое из них - юристы, знающие законы если не лучше, то, во всяком случае, не хуже вас. По какой-то причине, о которой мне трудно что-либо сказать, они, как мне кажется, решили прикрыть убийцу мадам Арсизак. Возможно, все объясняется желанием показать, насколько крепко у них чувство дружбы, особенно к тому, кто попал в беду.

- Вы думаете, им это удастся?

- Я в этом убежден, и мне искренне жаль вас, дорогой комиссар.

Разговор прервал метрдотель, сообщивший Гремилли, что мэтр Димешо просит его к телефону. Буркнув "Наконец!", полицейский спешно удалился.

- Алло? Комиссар Гремилли слушает.

- С вами говорит мэтр Димешо. Если не ошибаюсь, мсье, вы неоднократно мне звонили?

- Мэтр, мне хотелось бы с вами встретиться как можно быстрее.

- Могу я узнать о причинах?

- Это связано с расследованием обстоятельств убийства мадам Арсизак.

- Мсье, я стараюсь как можно реже встречаться с полицией. А что касается смерти особы, о которой вы говорите, то она меня совершенно не интересует.

- И все же...

- Прошу простить меня, мсье, но я привык рано ложиться спать.

- Мэтр, не заставляйте меня вызывать вас официальным путем для дачи показаний.

В тоне нотариуса прибавилось жесткости:

- Нам никак уже угрожают?

- Передо мной стоит задача, которую я обязан выполнить, и я был бы вам признателен, если бы вы мне ее не усложняли.

- Коль уж вам действительно кажется, мсье, что я смогу внести ясность, в которой вы нуждаетесь, тогда жду вас у себя завтра в десять утра. Спокойной ночи.

Оскорбленный, Гремилли вернулся за столик, где его дожидался старый собеседник.

- За кого он себя принимает, этот нотариус? Честное слово, он разговаривал со мной как со своей прислугой!

- Димешо - личность довольно любопытная. Этакий безобидный мизантроп. Он испытывает глубокую неприязнь ко всему роду человеческому, делая исключение лишь для нескольких редких друзей, и презирает всяческую людскую суету. Он предпочитает гастрономию политике и музыку честолюбию. Это человек из другой эпохи, который позволяет себе считать, что лучше философствовать, чем стремиться к наградам. Одним словом, человек особенный.

- У меня складывается впечатление, что вы в восторге от него.

- Не совсем, хотя и сожалею, что не вхожу в число его друзей.

Утро следующего дня выдалось прекрасным. Гремилли вышел из гостиницы и отправился к ожидавшему его нотариусу. Как Лоби, Сонзай и мадемуазель Танс, мэтр Димешо жил в старом городе, на улице Плантье. Такое впечатление, что сквозь стены, покрытые вековой грязью, эти люди вдыхали дурманящий запах былых интриг и заговоров.

Дом нотариуса относился к тем строениям, мимо которых знающие в этом толк туристы пройти не могли. Его фасад, украшенный скульптурами и окнами с массивным переплетом, казался несколько перекошенным под тяжестью веков. Потянув за шнурок звонка, Гремилли услышал далекие и приглушенные звуки гонга. Открывшая дверь служанка - сурового вида женщина лет пятидесяти, одетая во все черное, - провела его в квадратную прихожую, где каждая вещь, казалось, была хранительницей царившей здесь тишины. Массивные ковры и даже обои приглушали звук шагов. Непроизвольно понизив голос, полицейский представился:

- Комиссар Гремилли. Меня...

- Я знаю. Сюда, пожалуйста.

Следуя за горничной, Гремилли прошел длинным коридором и очутился перед дверью из ценных пород древесины, чья прочность ощущалась с первого взгляда. Служанка подала знак, приглашая тем самым посетителя пройти в кабинет мэтра Димешо. Здесь пол также был покрыт толстым ковром. Обшивка из потемневшего от времени дуба достигала середины стен, две из которых были полностью закрыты стеллажами, до предела забитыми книгами. Широкий письменный стол был залит светом постоянно включенной лампы-котелка, рядом со столом стояли старые кожаные кресла, а в углу - изящный книжный шкафчик со стеклянной дверцей, защищенной золоченой сеткой.

- Не подумайте, мсье, что я держу там сочинения по вопросам права. Это все книги о здоровой ж полезной пище, некоторые из них - настоящие реликвии.

Гремилли чувствовал себя неуютно в этой комнате, которую гнетущий полумрак не покидал ни на миг. Нотариус встал из-за стола, чтобы приветствовать гостя. Это был упитанный мужчина высокого роста с заметно выступающим брюшком. Он двигался, опираясь на трость.

- Садитесь в это кресло, мсье комиссар, - пригласил он Гремилли низким голосом.

- Я испытываю неловкость за то, что так настойчиво...

- Забудем это, прошу вас.

Неожиданно в комнате появилась неслышно вошедшая женщина. Она была ниже среднего роста, пухленькая и седоволосая, и в голове Гремилли возник образ не то мышки, не то кролика.

- Извини, Пьер, что приходится беспокоить тебя, но нельзя ли нашпиговать утку не сердцевиной сельдерея, а чем-нибудь другим?

- Ты - настоящая еретичка! Ни в коем случае! И не забудь про зеленый горошек! А арманьяк лучше взять с красной этикеткой.

Она исчезла так же незаметно, как и появилась.

- Моя жена Берта. Замечательная стряпуха, но уж больно много колотится по хозяйству. Впрочем, она считает, что коль ее мать и бабка всю свою жизнь только этим и занимались, то ей и сам Бог велел. Сейчас она готовит утку по моему собственному рецепту, который я составил в прошлом месяце и изрядно им горжусь. Полагаю, мсье комиссар, гастрономия вас не очень-то интересует?

- Как вам сказать... Наверное, погрешу, если скажу, что хороший стол портит мне настроение.

- Я именно так и предполагал. Однако вернемся, прошу вас, к цели вашего визита. Какой вопрос по поводу смерти мадам Арсизак вы хотели мне задать?

- Были ли вы с ней знакомы?

- Скорее понаслышке.

- У вас было какое-то мнение на ее счет?

- Крайне отрицательное! Арсизак стал жертвой мезальянса, но не в социальном смысле этого слова, не в том его звучании, которое слышалось в романах и комедиях девятнадцатого века, а в простом человеческом смысле. Он женился на женщине, у которой не было ни души, ни сердца. То, что принималось всеми за ее так называемый гибкий ум, было не чем иным, как затаившейся злобой, а ее великая добродетель - вульгарной и не имеющей границ хитростью.

- Как женщина она была симпатична?

- К несчастью, ибо красота только облегчала претворение в жизнь ее планов.

- Каких планов?

- Заставить считаться с ней в обществе, блистать, быть во всем первой. Когда ей стало ясно, что она уже не может пускать пыль в глаза своему мужу, она возненавидела его. Общественно опасная личность - вот кем была эта женщина.

- Этого хватило, чтобы ее убить?

Нотариус посмотрел в глаза полицейскому и ответил спокойно:

- По-моему, вполне.

- Мэтр, вы меня удивляете...

- Потому что я искренен с вами?

- Мне кажется, что по-человечески, пусть даже...

Мэтр Димешо рассмеялся.

- Мсье комиссар, не смешите меня вашим человечеством. Вы полагаете, что именно ваша профессия позволяет увидеть темную сторону этого самого человечества. Ваши убийцы старух, воры, сутенеры с их чересчур бесхитростными нравами кажутся вам отбросами и уродством человеческого общества. Заблуждаетесь, мсье комиссар! Поистине ужасное лицо человечества находится в моем письменном столе и в письменных столах моих коллег. Оно просто чудовищно! Эти благовоспитанные и занимающие высокие посты мужчины, изящные женщины - все они готовы глотку друг другу перегрызть за наследство, словно псы за кость. Эти сведенные судорогой и брызжущие слюной физиономии, скрюченные пальцы, ругательства, которые не позволит себе даже последняя шлюха, - вот тот спектакль, зрителями которого мы являемся и который вынуждает нас отвечать полным и безжалостным презрением. Ваша Элен Арсизак была той же породы. Так какие же чувства, по-вашему, могли родиться во мне после того, как я узнал, что кто-то очистил наш город от подобного творения природы?