Пять президентов - Павел Багряк

И Гард, улыбнувшись Луизе своей знаменитой «гардовской» улыбкой, на которую, кроме него, больше никто не был способен во всем полицейском управлении, галантным жестом предложил ей пройти в соседнюю с лабораторией комнату.

В этой комнате обычно переодевался Чвиз, мыл руки и готовился к опыту. Там стояло всего одно кресло, высокое и старомодное, как трон, и Гард предложил его Луизе. Сам он присел на край низкого журнального столика, удивительно нелепого в сочетании с этим древним креслом, и его глаза оказались почти на уровне рук Луизы, положенных на колени. Руки чуть-чуть дрожали, но Луиза сохраняла на лице спокойное выражение и, как заметил Гард, даже успела мельком взглянуть на себя в круглое зеркало, прикрепленное над умывальником. В комнату заглянул кто-то из помощников Гарда, но инспектор попросил оставить его на время в покое.

– Итак, я вас слушаю.

– Что? – спросила Луиза.

– Кто ваш муж?

Гард умел быть настойчивым, он знал за собой это качество и хотел, чтобы Луиза это поняла. Она еле заметным движением руки, на которое способны только женщины, что-то поправила в своей прическе.

– Питер, – произнесла она кротко и таким тоном, как будто Гард не позднее как вчера вечером ужинал вместе с этим Питером в «Лармене», а сегодня с утра уже успел сыграть с ним партию в гольф.

– Кто он и где сейчас?

Луиза кокетливо подняла бровь.

– Я обязана отвечать?

– Нет. Мы можем выяснить это и без вашего участия. Но я попрошу вас хотя бы объяснить причины, по которым вы не желаете мне ответить.

– Мы расстались с Питером три года назад, – сказала Луиза, и на глазах у нее выступили слезы. – Прошу вас, не думайте ничего дурного… Но я не хочу, чтобы он оказался втянутым в эту историю. Я скрываю от Питера, что служу лаборанткой и… что вообще служу.

Открылась дверь, и вновь вошел кто-то из помощников Гарда.

– Простите, шеф, – чрезвычайное сообщение.

– Вы мне еще понадобитесь, – сказал Гард, хотя почувствовал, что интерес к тайне Луизы у него пропал.

Первое, что он увидел, вернувшись в лабораторию, было растерянное выражение лица профессора Миллера. Кербер стоял к Миллеру вполоборота и с таким видом, который ясно давал понять, что сожалеет о случившемся, но поделать ничего не может. У Гарда не оставалось сомнения в том, что чрезвычайное сообщение исходит именно от Кербера, и он сразу подошел к нему:

– Я вас слушаю.

– Повторить?

– Пожалуйста.

– Видите ли, – сказал Кербер, – с того момента, как я увидел стрелки контрольного циферблата, я подумал, что тут какое-то недоразумение.

– Продолжайте.

– Стрелки показывают, что опыт Чвиза кончился в восемнадцать часов пятнадцать минут. Между тем лично я отдал распоряжение обесточить весь институт получасом раньше.

– В пятницу?

– Совершенно верно, в пятницу. На шесть часов вечера был назначен ремонт пульта центрального сектора. Профессор Чвиз, вероятно, не знал об этом, или просто забыл, или… я вообще ничего не понимаю.

– Ваше указание было выполнено?

– Не помню случая, чтобы мои указания не выполнялись.

– Кем?

– В ту пятницу, вероятно, Пэнтоном.

– Он здесь, шеф, – сказал помощник Гарда. – Мы успели его вызвать.

Вошел Пэнтон, добродушного вида человек в синем комбинезоне.

– Меня звали?.. А что это здесь стряслось?

– Вы электрик? – спросил Гард.

– Ну и что? – ответил Пэнтон.

– В минувшую пятницу вечером вы обесточили институт?

– А я-то при чем? Мне сказали, я и выключил рубильник.

– В котором часу?

– Как сказали, так и выключил: в семнадцать сорок пять. На секунду промедлишь – будет несчастье, я это понимаю. Может, что-нибудь стряслось? А? Но, клянусь вам, я выключил ровно в срок и еще сказал Ивенсу: «Слушай, дружище…»

– Благодарю вас, – прервал Гард. – Вы свободны.

Кто-то из помощников осторожно взял за локоть Пэнтона и вывел из комнаты.

Гард мгновенно оценил обстановку. Если все так, как утверждают Кербер и Пэнтон, профессор Чвиз не мог в шесть часов вечера разговаривать с Миллером. Его опыт должен был закончиться не позднее 17:45, и не позднее этого времени он должен был превратиться в газообразное состояние, если он действительно сублимировался. На этих же цифрах обязаны были замереть стрелки контрольных часов. Но они не замерли, они проделали еще путь, измеряемый тридцатью минутами. Сами? Нет, не могли. Выходит, кто-то и зачем-то эти стрелки передвинул.

В ближайший час в лаборатории стояла тишина, никто не произнес ни единого слова, если не считать коротких междометий, которыми обменивались срочно вызванные специалисты по снятию отпечатков пальцев.

Когда один из помощников Гарда вернулся из секретного архива, неся с собой две формулы – одну с только что снятых отпечатков и вторую, взятую из архива, с которой первая формула совпадала, – в комнате произошло легкое движение, какое обычно происходит в театральном зале при открытии занавеса, хотя никто из присутствующих не трогается с места.

– Чвиз, – одним дыханием сказал помощник, наклоняясь к Гарду. Он сказал это тихо, но достаточно четко, так, что по его губам все сумели угадать слово, им произнесенное.

Луиза уткнулась в книгу недвигающимися зрачками. Кербер нервно тер лысину, а Миллер, тяжело и громко вздохнув, закуривал, но никак не мог прикурить.

Гард на секунду закрыл глаза и, когда открыл их, уже знал, что будет делать дальше.

– Господа, – сказал он, – я не смею вас больше задерживать. Спасибо за помощь.

Лаборатория быстро опустела, и только Миллер продолжал сидеть в своем кресле. Гард благодарно посмотрел в его сторону, поскольку профессор сам избавил инспектора от неприятной обязанности задержать его.

– Прошу ко мне в кабинет, – сказал Миллер, когда, кроме помощников Гарда и людей Дорона, никого не осталось. – Я хотел бы поговорить с вами наедине.

7. ГОЛОС С ТОГО СВЕТА

– Получается так, – сказал Миллер, – что если Чвиз покончил с собой, это должно было случиться не позже семнадцати сорока пяти?

– Да, профессор, – сказал Гард.

– Кроме того, получается, что я ухитрился разговаривать с ним после его сублимации?

– Вы правы, профессор.

– Значит, я что-то путаю или попросту лгу, когда утверждаю, что беседовал с Чвизом в районе шести часов вечера?

– Не исключено, профессор.

– И вы склонны подозревать меня в причастности к его исчезновению, хотя вам известно, что стрелку он передвинул сам?

– Не буду этого скрывать, профессор.