«Собеседник любителей российского слова» - Николай Добролюбов

(44) Г-н Соловьев поместил в «Архиве» г. Калачова статью о русских исторических писателях XVIII века, в которой разбирает некоторых писателей. Не знаем, почему именно тех, а не других. Если он хотел рассмотреть только замечательнейших, то неужели труды Елагина и Эмина замечательнее «Записок о русской истории»?{54}

(45) Замечания эти приведены в книге г. Старчевского, стр. 236.

(46) Известно, что при Екатерине начали издавать русские летописи. Много списков было собрано из Москвы и других мест, но, по неимению хорошо приготовленных к этому делу людей, издание тогда не состоялось.

(47) См. Старчевского «Литература русской истории до Карамзина», стр. 218. В биографии Чеботарева, в «Словаре проф. Моск. унив.», г. Соловьев говорит неопределенно: в это время Чеботарев занимался выписками из летописей. По ходу его изложения это может относиться к 1782–1790 годам. Промежуток довольно значительный.

(48) Г-н Старчевский говорит, что он «сам видел несколько выписок из наших летописей, сделанных для императрицы». Но он ничего не сообщает об их содержании.

(49) Первый том истории Щербатова вышел в 1770 году, а следующие четырнадцать в разные сроки выходили до 1792 года.

(50) Различие этих договоров доказано в недавнее время г. Срезневским (см. статью его в «Известиях II отделения Академии наук», 1852, т. I).

(51) Как видно, это сделано было по убеждению императрицы, потому что даже в ее замечаниях на Стриттера мы находим обвинение в том, что он возобновил нелепые басни о мести Ольги древлянам, выброшенные из («Записок о русской истории» (Старч., стр. 235).

(52) У Державина в стихотворении «На счастие» сказано о Екатерине:

Комедьи пишет, чистит нравыИ припевает: «хем, хем, хем».

Хем, хем – это дедушкин кашель в «Былях и небылицах». Львов же в Объяснениях (ч. I, стр. 22) выдумал какое-то небывалое сочинение императрицы «Разговоры дедушкины» и притом еще палату с чутьем для чтения и обсуживания этого сочинения. Не знаем, есть ли правда в последнем известии, но первое совершенно ложно.

(53) «Исповедание жеманихи» напечатано в VIII части «Собеседника» при «Былях и небылицах» как их заключение, оно даже не отделено особою цифрою, как делалось всегда в этом журнале.

(54) При этом-то дедушка и закашлялся особенно сильно. Из этого можно видеть, какие беспорядки ему не нравились. Львов говорит, что он припевал «хем, хем» только при виде какого-нибудь беспорядка.

(55) В 45 № «С.-Петербургских ведомостей» 1784 года причиною такого изменения выставляется то, что «издателям известно, что некоторые из присланных сочинений до них не доходили». К этому прибавлено в № 50: «А чтобы не принять неблагопристойного, то сочинение при принесшем же и прочтется, и буде оно согласно с расположением «Собеседника», то и примется для напечатания, буде же противно, то возвратится принесшему». Следовательно, в это время главный издательский труд – рассмотрение и выбор присылавшихся статей – лежал уже не на княгине Дашковой, а на советниках Академии, которые, таким образом, были в то же время и цензорами статей.

(56) Ниже представлены некоторые соображения касательно трудов Козодавлева, помещенных в «Собеседнике». Из других же его произведений, отдельно изданных, известны: перевод поэмы Тиммеля «Вильгельмина», СПб., 1783 (Сопикова библиография, № 8636), и комедий «Нашла коса на камень», в одном действии, СПб., 1781 (Сопикова библиография, № 5475), и «Перстень», в одном действии, СПб., 1781 (Сопикова библиография, № 5549). Ему же, вероятно, принадлежит и следующий перевод: «Древнего и нового века люди, или Уборный стол г-жи маркизы Помпадур, соч. г. Вольтера, перевел с французского О. К.», СПб., 1777 (Сопиков, № 3478).

(57) Княгине Дашковой принадлежат комедии: «Тоисёков» (Сопиков, № 5649 – «Тайсиоков»), в пяти действиях, СПб., 1786, и «Свадьба Фабиана». Кроме того, ее произведения помещены в «Невинном упражнении» на 1763 год и в «Трудах Вольного российского собрания при Московском университете» с 1774 года. В этом последнем издании именем ее отмечены: «Письмо к другу» (ч. I, стр. 78–86); «Опыт о торге», перевод из Юма (стр. 87–112); «Путешествие одной российской знатной госпожи по некоторым английским провинциям» (ч. II, стр. 105–147), перевод из английского «Смотрителя» о шутке (стр. 145–151). Ей же, кажется, принадлежат и следующие статьи, отмеченные подписью «Англоман»: «Письмо англомана» (ч. II, стр. 257–261); «Предложение об исправлении английского языка, перевод с английского, с примечаниями относительно языка русского» (ч. III, стр. 1–38); перевод стихов оксфордского студента к портрету Локка (стр. 72–73). В письме англомана представлен также опыт перевода знаменитого монолога Гамлета «Быть или не быть». О принадлежности этих статей княгине Дашковой свидетельствует сколько видное в них знание английской литературы и жизни, весьма мало тогда у нас распространенное, столько же и уменье владеть языком, и в стихах и в прозе, – уменье, которым, как увидим, также отличалась княгиня Дашкова.

(58) Видно, однако ж, что в свое время княгиня Дашкова всего более известна была своими стихотворениями. В словаре Новикова читаем: «Княгиня Дашкова… писала стихи; из них некоторые, весьма изрядные, напечатаны в ежемесячном сочинении «Невинное упражнение» 1763 года, в Москве. Впрочем, она почитается за одну из ученых российских дам и любительницу свободных наук» («Опыт исторического словаря о российских писателях» Новикова, 1772, стр. 55).

(59) В «Записках» своих княгиня Дашкова говорит: «Боль, Монтескье, Буало и Вольтер были из числа любимых моих писателей. Поздние занятия и расположение духа, происшедшее от такого изнурения, произвели во мне слабость и болезненные признаки, возбудившие опасения моего почтенного дяди». Доктор Бурхав сказал, что болезнь происходит от беспокойства духа, и вследствие того, говорит княгиня, «я подвергалась тысяче расспросов, однако ж не сказала истины. В то время, как я приписывала свой бледный и истощенный вид слабости нервов и головным болям, ум мой ежедневно крепнул и оживлялся от постоянного упражнения» (см. «Москвитянин», 1842, № 1, стр. 101–102, Материалы). Такого рода чтение, конечно, обещало самое богатое развитие и совсем не походило на то бессознательное пристрастие к французам, над которым так много смеялся «Собеседник». Касательно любознательности княгини Дашковой можно привести еще следующую заметку. «С самых ранних лет, – говорит она, – политика была для меня самым занимательным предметом; я расспрашивала каждого иностранца о его отечестве, форме правления и законах, и сравнения, к которым часто вели их ответы, внушили мне пламенное желание путешествовать» (см. «Москвитянин», ibid.).

(60) Кто знаком с литературою того времени, тот не станет, конечно, требовать подтверждения этих слов. Для незнакомых же достаточно привести хоть заглавия некоторых книг, выходивших в то время, – например: «Гермель, или Может ли добродетельная жена совершенно положиться на постоянство своего мужа?», перевод с французского, СПб., 1783; «Девушкины прогулки и молодкины увертки, или Лабиринт женских коварств», СПб., 1794} «Кошке игрушки, а мышке слезки, или Смешные проказы трех красавиц, чинимые над простосердечными их супругами, нравственное и счастливое творение», СПб., 1894; «Нежные объятия в браке и потехи с любовницами продажными, изображены и сравнены Правдолюбом», СПб., 1799, и т. д. Таких и еще более курьезных и бесцеремонных книг выходило в последней четверти прошлого столетия чрезвычайно много. Нельзя не заметить, что здесь всегда виден шутливый взгляд на предмет, тогда как с начала нынешнего века является уже более трагический элемент в самых заглавиях, как, например: «Мщение оскорбленной женщины, или Ужасный урок для развратителей невинности», М., 1803; «Жертва супружеского тщеславия, или Бедствия, от чрезмерной любви происходящие», М., 1809, и т. д.

(61) Чтобы не ходить далеко, укажем только на ход нашей комедии. Не говоря о Фонвизине и Капнисте, даже второстепенные, слабые деятели на этом поприще в прошлом столетии умели затрогивать живые общественные вопросы. Вспомним «Опекуна» и «Лихоимца» Сумарокова, «Вояжера» Ефимьева, «Несчастье от кареты» Княжнина и т. п. А ныне при больших средствах и талантах, при большем круге действия, что же делает комедия? Пробавляется картежниками, шулерами, вертопрахами, женящимися на богатых купчихах, отцами, насильно отдающими дочерей замуж, женами, обманывающими мужей, и т. д., всем, над чем ужо давно притупили свое остроумие комики всех народов. Правда, нельзя с грустью не вспомнить и того, сколько грубых порицаний и злобных обвинений в наше время навлек на себя писатель, осмелившийся поднять даже ничтожный кончик завесы, под которой скрываются пороки общества, да еще перенесший их в дальний уездный город…{55}

(62) Замечательно, что во время издания «Собеседника», несмотря на частные выходки некоторых журналов, в литературе нашей еще господствовали полное доверие и уважение к французам и их учению, «Собеседник» первый начал настойчивое их преследование; вообще же против них восстали у нас только после 1789 года. Тогда уже начали появляться насмешливые и ругательные брошюрки, в которых доставалось, разумеется, особенно Вольтеру, – таковы, например, «Заблуждения Вольтеровы», 1793; «Изобличенный Вольтер», 1792; «Ах, как вы глупы, гг. французы!», 1793, и пр.