Апология чукчей - Эдуард Лимонов

Дальше идет угасание — и моральное, и физическое, и историческое — блистательного негритенка Майкла Джексона. Подобное угасанию в Париже Оскара Уайльда. Их судьбы похожи, потому что оба, в конечном счете, пали жертвами общественной морали: один в пуританской Англии за сто лет до Майкла, другой — в пуританской Америке.

В марте 2009 года пресс-служба Джексона анонсировала серию концертов под названием «This is it tour», то есть «Это конец-тур» (Это всё, Тур). Концерты планировалось начать 13 июля 2009 года, а завершить планировалось 6 марта 2010 года.

В апреле 2009 года газеты всего мира сообщили, что у Майкла Джексона обнаружен рак крови. Пресс-служба и личный доктор певца опровергли информацию.

25 июня сего года утром Майкл Джексон потерял сознание и упал. Случилось это в Лос-Анджелесе (Neverland был давно им покинут), в квартале Холмби Хиллз. Когда прибыла emergency-помощь, Майкл уже не дышал. Реанимация не помогла, хотя медики очень старались и сломали трупу несколько ребер. Негритенок ушел от нас в свой Neverland.

Хорошо понял этого посланца из Neverland простой русский мужик — охранник Ельцина. Опрошенный радио «Эхо Москвы» генерал Коржаков так вспомнил о своей встрече с Майклом в России в 1996 году: «Я подарил ему саблю и рассказал об истории этой сабли — семейной реликвии. Он вдруг расплакался от чувств. Потом эту саблю ему не разрешила вывезти таможня. И на таможне он расплакался. И сказал, что больше никогда не приедет в Россию… Он был очень наивный. У него было развитие маленького мальчика…» Либо святого, мой генерал, либо святого, — добавлю я.

Такой вот удивительный негритенок жил среди нас. И ведь добился своего: заставил мир принять его таким, какой он есть. И белым стал. А ведь все черные хотели бы стать белыми. Пусть они нам и не признаются.

Мои нобели

Я всегда скептически относился к премии Альфреда Нобеля, особенно к премии мира. Человек, посвятивший свою жизнь изучению пороха и взрывчатых веществ, изобретатель динамита, этакий деятельный Фауст, оставил свое имя и деньги, дабы награждать таких же злокозненных Фаустов… Тут следует дьявольский хохот. В 1978 году премию мира получили напополам Менахем Бегин и Анвар Садат — два президента. Один израильский, в прошлом — боевик, изобретатель автомобиля-ловушки, начиненного взрывчаткой. Египетский же Садат был поклонником Адольфа Гитлера. Отличная парочка! В 1990 году премию мира схлопотал Михаил Горбачев, более всех ответственный за развал Ялтинского мира, за войны в Европе, в частности в Югославии. Альфред, видимо, хохотал в гробу, и хохотал часто.

Мне привелось знать трех лауреатов Нобеля. Практически ровесник Иосифа Бродского, я, конечно же, знал его и периодически встречался с ним. Встречался в России, встречался в Соединенных Штатах. В России Бродский был осторожный, озабоченный своей растущей (после его процесса по обвинению в тунеядстве в 1964 году) славой, лысеющий молодой человек. Он очень старался не сползти опять в толпу, откуда его вырвала благосклонная к нему судьба. Я верю, что до процесса он был неуверенный в себе, вполне ленинградский поэт, он признавался мне позднее, что даже не был уверен в выборе профессии и одно время хотел заняться фотографией, как его отец. Слава подтвердила ему его призвание, она, держа Иосифа в пятне света, дала вдруг ему и талант. Его наиболее значительные поэтические вещи написаны после процесса и уже в эмиграции.

В Америке он предстал передо мной уже хитрым опытным стариком. Не по возрасту, а потому, что избрал быть стариком. То есть жизнь его не имела среднего возраста. В Ленинграде он был юноша, в Америке — старик. Старик из него получился неопрятный и неприятный. Желчный, злой и расчетливый. Он умело вел свои карьерные и издательские дела, умело подсекал русских писателей-конкурентов. Я всегда удивлялся, как ему дают девушки, впрочем, девушки дают и слесарям. Произнося Нобелевскую речь, Бродский был похож в своем фраке на пингвина. Когда кончилась его эпоха, а это, безусловно, мягкая эпоха холодной войны, стали не нужны и его пуританские, сухие «бухгалтерские» стихи. Скоро у него останется единственный читатель, но зато какой, — это я.

Чеслав Милош… Дело было в городе Будапеште, в самом конце восьмидесятых годов, я сцепился с ним не по поводу его стихов, а по причине его антирусской речи, неуместной на Международной литературной конференции. Уже старый, ему было под восемьдесят, внешне похожий на старого Арсения Тарковского, польско-литовский патриций этот вдруг с трибуны конференции решил еще раз ударить по российскому империализму, строго вычитал, глядя в сторону советской делегации писателей, нотацию за пакт Молотова — Риббентропа, за раздел Польши. Советская делегация не только молчала, но еще и кивала в знак одобрения. Я? Я включил свой микрофон (у нас у всех были микрофоны на пюпитрах) и решительно прервал мэтра. «Хочу напомнить уважаемому нобелевскому лауреату Милошу, что еще в 1935 году, то есть за несколько лет до пакта Молотова — Риббентропа, полуфашистский режим польских полковников подписал идентичный договор с Германией. И что в разделе Чехословакии охотно участвовала невинная Польша. Тогда ваша страна захватила индустриальный район Штецина, если не ошибаюсь…» О как они стали волноваться и кричать! Корреспондент «Нью-Йорк Таймс» попросил меня выйти и дать интервью. Я бросил камень в их уютное болото. Объявили перерыв, потому что продолжать было невозможно. После перерыва от польской делегации выступил Адам Михник и вынужден был признать, что упомянутые мной деяния Польши — исторический факт. И что ему, Михнику, стыдно за эти страницы истории. По окончании конференции через несколько дней меня, Милоша и его жену отправили в аэропорт в одном такси. Милош был невозможно красивый старик. И жена у него была хороша. Не знаю, как он меня выдержал в этом такси.

В 1981-м я был приглашен в Корнельский университет. Там, на лекции моего старинного знакомого и исследователя моего творчества (лекция называлась «Тема окна в поэзии Пастернака») я познакомился с человеком по имени Роальд Хоффманн. Мы все после лекции уютно стояли в факультетском дворике, на отличной лужайке, с бокалами в руках, и пили «Шерри» — традиционный напиток профессорских коктейль-пати. Хоффманн довольно хорошо говорил по-русски, но беседовали мы по-английски.

— А чем вы занимаетесь? — спросил я его.

Он ответил, что он физик.

— В какой области физики вы работаете?

— О! — вздохнул он. — Мне удалось осуществить одно из безумных желаний человечества. Я преуспел в сжатии молекулярной решетки углеводорода до такой степени, что создал из угля искусственный алмаз…

Прожив большую часть моей жизни в бедности, я слушал его с удовольствием. Скорое обогащение всегда заставляло учащенно биться мое сердце. Я уже представил себе, что, узнав формулу Хоффманна, я изготовлю алмазы у себя на Rue des Ecouffes в Париже. На следующий день я посетил Хоффманна и его шведскую жену в их квартире. И только после этого я узнал от старушки-профессорши в высоких кедах, что Хоффманн получил за свое открытие сжатия решетки Нобелевскую премию. Как раз в тот год. Еще я узнал, что у него проблемы с CIA, что они его преследуют, а он с ними судится. Позднее я называл его «американский Сахаров».

— Вы читали Джона Фаулза? — спросил меня на прощание Хоффманн.

— Нет. А кто это?

— English writer. А Лоуренса Дюрелла?

— Нет.

— Я пришлю вам эти книги в Париж. Оставьте только адрес…

Хоффманн сдержал слово. Вскоре я получил по почте пакет с книгами. Затем еще один. И еще. Он взялся меня образовывать. Через несколько месяцев приехал он сам. И приезжал еще несколько раз. Но в декабре 1982 года в Париж приехала Наташа Медведева. И оттеснила от меня моих друзей. Женщины постоянно отвлекают нас от интересных знакомств.

Несчастливый Роман (Полански)

Когда я жил в Соединенных Штатах, с ним и случилась в 1977 году эта его история, повлиявшая на его дальнейшую жизнь, за что он и сидит теперь, горюет, в невеселой швейцарской тюрьме. То есть случилось так называемое «изнасилование» несовершеннолетней. В той жизни знаменитого и порочного режиссера (стоит поглядеть пару его фильмов), которую он вел, его, конечно же, окружали юные модели и юные актрисы, и, я полагаю, он не спрашивал у них паспорт, прежде чем лечь с ними в постель и заняться любовью. Годы были семидесятые, люди в Штатах совокуплялись так же легко, как стакан воды осушали, AIDS еще не напугали общество. К тому же американочки в хорошем своем климате, в изобильной стране, с хорошей пищей и отличными условиями жизни взрослеют рано. Так что в тринадцать и пятнадцать выглядят как во все двадцать. Ошибся возрастом.

Ему пришлось бежать во Францию, благо он там родился в Париже, от польских еврейских родителей и имел право на гражданство. В Америке писали о его побеге, однако газеты его особенно не осуждали, зная кинобизнес и нравы, которые там царят. Газеты поражались его несчастливой судьбой. Трагичность его судьбы была связана с женщинами. В 1968 году он женился на актрисе Шэрон Тэйт, а в 1969 году ее в его отсутствие зверски убили, беременную, члены секты Чарльза Мэнсона. То убийство он, возможно, сам себе накликал, потому что в 1968 году на экраны вышла его дьяволиада «Ребенок Розмари», кошмарноватый ужастик… Нельзя всуе расхаживать у дьявольского пламени, так как рано или поздно можешь свалиться в него… Свалился.