Спокойных не будет - Александр Андреев

Елена поставила на стол тарелки. Трифон открыл ножом консервные банки, нарезал хлеб, зубами содрал с горлышек бутылок жестяные пробки, Анка начистила селедок, я вытер полотенцем стопки.

— Петр, отодвинь стол, чтобы все разместились,— сказала Елена.— Продвигайтесь, Иван Васильевич. Трифон, тебе сидеть в углу, а то много места займешь.

— Будем считать, что в углу место самое почетное.— сказал Трифон, пролезая в угол и усаживаясь.— В старину здесь иконы висели, у иных в избах целые иконостасы красовались, с лампадами.

Растворив дверь, вошла в клубах морозного воздуха Катя. Закутанную в телогрейку кастрюлю поставила на лавку, сбросила с себя шубейку, развязала платок, потом освободила кастрюлю от телогрейки. Крепко повеяло удивительно вкусным запахом жареного мяса, лука, перца — даже голова слегка закружилась.

— Чем не «Арагви»?! — Петр потирал от предвкушения ладони.— Испробуем.

— Не знаю, получилось ли, нет ли,— сказала Катя.— Мы так старались, так старались!

— Я по аромату чую, что получилось! Спасибо тебе, Проталинка, мастерица наша! Садись.

После консервов, котлет и вообще всего пресного, мороженого, к чему уже не лежала душа, шашлык, сочный, пряный, с острой подливкой, с луком, был неожиданным лакомством. Мы брали его из кастрюли по одному кусочку, чтобы продлить удовольствие. У Ручьева закурились голубым дымком глаза, он опять выглядел молодым, нашим ровесником.

— Вот ты сказал, что люди не верят в самих себя,— заговорил оп, обращаясь к Трифону.— А ты в себя веришь?

— Не слушайте вы его,— быстро перебила Анка.— Он наплетет всяческих небылиц — руками разведешь.

— Погоди, Анка, не путайся под ногами, я и так спотыкаюсь...— Трифон немного приосанился, забыл про шашлык.— Не знаю, Иван, что и ответить тебе. Иной раз верю себе безраздельно, а бывает, уныние на плечи давит. Наплывает со всех сторон, как туман: не так живу, не по той тропе подался. А вдруг настоящая тропинка-то, что проложена для моих шагов, рядом вьется, и направление ее иное, к цели более интересной, чем берег Ангары? Вера, она ведь тоже стареет, как все на свете. Верит человек во что-то очень важное, большое; он этой верой жил, она окрыляла его, вела. И в одно прекрасное время он убеждается, что вера его уже одряхлела, никому не нужна стала. Появилась новая, свежая вера в новые идеалы, в новые личности, в новые произведения. И тогда человек чувствует, что его кто-то предал, точно его среди бела дня обокрали, и он жалеет: зачем верил, зачем надеялся? Не той тропой шел!.. Но я все-таки, по всему видать, ту самую тропу выбрал. Иначе не встретил бы вот ее, Анку, жену мою. В конце концов в жизни человека жена, жена по сердцу, которая расположилась в груди, заняв все ее уголки, точно с ордером на постоянное местожительство,— это огромной ценности выигрыш в нашей мужской доле.

— Ну и речь ты закатил, Трифон,— сказал Петр с нескрываемым умилением.— А мы и не замечали за ним таких талантов, Алеша?

— Вы многое во мне не замечаете,— сказал Трифон.— Хочу показать перед товарищем Ручьевым свои способности на обобщения.

Ручьев спросил, прищурясь:

— А какие у тебя обобщения относительно романтики, нашей здешней романтики?

— Романтики для бедных? Дайте рюмочку глотнуть, в горле пересохло.— Поднял рюмку с водкой.— За вас, милые дамы! За тебя, моя хорошая! — Плеснул в рот, словно бросил орешек. Откинулся, заслонив плечами весь угол, развернул могучую грудь, обтянутую свитером; на лоб упала, как гроздь, тугая прядь завитком; глаза, будто золотистые звезды масла на воде, чуть колебались.— Насчет романтики тебе Анка расскажет. Она в этом вопросе, Иван, самый главный специалист... Я же думаю так: никакой романтики нет, она придумана, подобно красивому мифу, для совращения простодушных, вроде меня. Те, кто превозносит ее, посылая нас, простодушных, в отдаленные дали, даже не представляют, что это такое на самом деле. Они живут по принципу: ты счастливый, дорогой друг, ты прикоснешься к романтике, вдохнешь ее аромат, а мы несчастные: мы остаемся здесь, дома,— нам надо исполнять свои общественные обязанности. Лицемерие! Прикрытое пестрыми фразами... Палатка, где волосы на голове трещат от жары, а ноги примерзают к валенкам от дьявольского холода, сухомятка вместо обеда, чтение учебников при огарке свечи — это не романтика, товарищ начальник строительства, не удобства жизни.

Анка тревожно всполошилась.

— Замолчи, Трифон! — взмолилась она.— Как выпьет каплю, начнет городить. Очень интересно слушать товарищу Ручьеву твои россказни! Остановите его, ребята!

Петр чуть заметно кивнул ей, чтобы не мешала.

— По-твоему, романтики нет? — сказал Ручьев.— Ладно. Что же тебя толкнуло сюда, в неудобства, в дичь?

— Вот это вопрос иного содержания.— Трифон замолк, задумавшись.

— Может быть, деньги? За отдаленность, за климат?

— Нет, не деньги,— быстро сказала Анка, почему-то вдруг засмущавшись.— Не думайте так...

Трифон поднял на Ручьева тяжелый взгляд — золотистые масляные звезды застыли.

— Ты слышал? Не деньги. Денег у нас никогда не будет. Я об этом знаю, и Анка моя знает. На жизнь, на детей хватит, и хорошо. На лишние деньги не рассчитываю.

Ручьев, чуть захмелевший, с покрасневшими щеками, пристально, с молчаливым недоверием смотрел на Трифона.

— Тогда почему же?

— Почему? Потому что надо! Надо! Если необходимо, чтобы эта станция стояла на этой реке, значит ее надо строить. Людская забота. Почему же сюда должен ехать другой, а не я? Не мы? Я молодой, сильный, я солдат. И вот приехал. Злой приехал, недовольный, со многим несогласный, таким меня сделало это самое «надо». Не потому, что кто-то мне сказал или подбил меня. Сам! Сам себе сказал: «Трифон, надо!» — Последние слова он выкрикнул и со всего маха хрястнул по столу кулачищем, как гирей, проломил доску. Стаканы, кастрюля и тарелки подпрыгнули, одна бутылка повалилась, ее схватили, чтобы сохранить драгоценную влагу.

Петр закричал на Трифона:

— Ты с ума сошел! Руки зачесались? Пойди поколи дрова. Без ужина оставил бы.

— Прости, Петр!—Трифон виновато ухмыльнулся.— И ты, Елена, прости! Забылся малость.

— Завтра починишь стол,— сказала Елена.— Или новый сделаешь...

— Сделаю. Лучше этого.

— Хватит ему вина! — Анка отставила от него рюмку.

— Не наказывайте меня так строго, братцы! — взмолился. Трифон.— Я буду вести себя тихо-тихо. Как мышка.— И сам засмеялся от такого нелепого сравнения.

Ручьев пристально оглядывал Трифона.

— Он замечательную формулу вывел, состоящую из одного слова: «надо». Вот за эту формулу мы и выпьем.

Катя Проталина подложила в его тарелку несколько кусочков шашлыка.

— Закусывайте, пожалуйста. Вы все выпиваете, Иван Васильевич, а ничего не едите. Лосятины еще много. Хотите, мы подогреем?

— Спасибо, Проталинка.— Ручьев пододвинул к себе тарелку, но есть не стал: разговор с Трифоном, видимо, воодушевил его.— Петр, сядь сюда. Вот что, ребята: еще одно, очень важное «надо» скоро станет перед нами. Трасса еще только ведется по тайге, она будет готова через год, а может быть, через два, а то и больше. Пока пробираемся кое-как по зимнику. Медленно, с грехом пополам, но ходим до Браславска, где наши базы. Придет весна — все остановится. Не только машины — тракторы со всеми своими гусеницами завязнут. А стройке нужны будут и техника, и оборудование, и продовольствие. На самолеты надежда плохая: маленькие, погода не всегда летная. Как быть?

— А река? — спросил Петр — По ней можно полмира сплавить!

— Вот именно, река! — Ручьев, откинувшись к окошку, оперся локтями на подоконник.— В ней-то и заключается формула «надо». Ангара — дьявольски коварная река, как жена со вздорным характером. У нее за каждым поворотом неожиданное. Особый климат. Дно усеяно валунами, рифами. Острова, пороги. Пороги не дают хода судам, баржам. Острые камни распарывают днища, как ножами. Особенно один порог доставляет нам много хлопот... Надо с ним решать. Мы потом уточним, как это лучше сделать. Я хочу, чтобы за эту работу взялся ты, Петр, со своими ребятами. У вас получится.

— Конечно, получится,— сказал Петр.— До весны еще не близко. У нас есть время подумать, посоветоваться.

— Проталинка, положи мне лосятины погорячее,— попросил Ручьев.

— Одну минуту.— Катя нырнула за цветистую занавеску, к плите, где у нее подогревался шашлык.

В это время лампочка, робко помигав, покраснела, потускнела и погасла совсем: выключили движок. Тьма, ворвавшись в избушку, тесно сдавила всех, стало как будто тяжелее дышать; мы сидели молча, не шевелясь.

Елена сказала спокойно:

— Сейчас зажгу свечу.

Трифон громко, точно леший, засмеялся; смех прозвучал в темноте подобно взрыву,

— Прошу познакомиться — романтика!

Слабый язычок пламени рассеял по столу розоватую пыльцу света, изменил лица людей, отбросил на стены громоздкие черные тени. Ручьев поднялся.