Дети Дюны - Фрэнк Герберт

Это был Пол внутри, который отвечал ему, хотя слова его он слышал внутренним слухом. Голос говорил медленно, с длинными паузами:

— Нет никакой уверенности. Ты… видела. Что почти всегда… случалось… со мной.

— Но Алия…

— Проклятый Барон владеет ею! — Лито почувствовал жгучую сухость в горле. Есть ли он… имею ли я…

— Он — в тебе… но… я… мы не можем… иногда мы чувствуем… друг друга, но ты…

— Ты не можешь читать мои мысли? — спросил Лито. — Знала бы ты, если бы… он…

— Иногда я могу чувствовать твои мысли… но я… мы… живем только через… через… отражение… в… в твоем сознании. Твоя память создает нас. Опасность… это определенная память. И… те из нас… те из нас, которые любят власть… и собираются ее… любой ценой… те могут быть более точными.

— Более сильными? — прошептал Лито.

— Более сильными.

— Я знаю твое видение, — сказал Лито.

— Прежде чем позволить ему овладеть мной, я стану тобой.

— Только не это!

Лито кивнул, чувствуя огромное желания своего отца уйти, признавая последовательность неудач. Одержимость в любой степени сводила одержимого к Мерзости. Признание же давало ему обновленное чувство силы и наполняла его собственное тело огромным, острым и глубоким осознанием прошлых ошибок, как собственных, так и своих предшественников. И только лишь неуверенность ослабляла — это он сейчас чувствовал. Например, искушение бороться со страхом внутри него. Плоть обладала способностью трансформировать меланж в видение будущего. С помощью спайса он мог вдыхать будущее, разрушать завесы времени. Он чувствовал, что перед соблазном трудно устоять, он в отчаянии сжимал руки и погружался в знание прана-бинду. Его плоть отрицала соблазн. Его плоть впитала в себя глубокие знания, приобретенные кровью Пола. Те, кто искал будущее, надеялись получить крупный выигрыш в завтрашних состязаниях. Вместо этого они попадали в ловушку отведенного для жизни времени, где был известен каждый стук сердца и каждый вопль физической и душевной боли. Последнее время Пола показало опасный выход из ловушки, и Лито знал теперь, что у него не было другого выбора, как последовать этим путем.

— Радость жизни, ее красота — все тесно связано фактически с тем, что жизнь может удивить тебя, — сказал он.

Нежный голос прошептал ему на ухо: «Я всегда знала эту красоту». Лито повернул голову, посмотрел в глаза Ганимы, которые сияли в ярком лунном свете. Он увидел, что Чани смотрит на него.

— Мама, — сказал он, — ты должна уйти.

— Ах, искушение! — сказала она и поцеловала его.

Лито оттолкнул ее.

— Ты бы взяла жизнь своей дочери? — вопрошающе потребовал он.

— Это так легко… так до глупости легко, — сказала она.

Лито, чувствуя, что паника начинает охватывать его, вспомнил, какие усилия воли потребовались духу его отца, чтобы победить его плоть. Неужели Ганима потерялась в этом мире наблюдателя, где он наблюдал и слушал, изучая то, что требовалось знать от его отца?

— Я буду презирать тебя, мать, — сказал он.

— Другие не будут презирать меня, — сказала она. — Будь моим возлюбленным.

— Если я это сделаю… ты знаешь, чем вы оба станете, — сказал он. -Мой отец будет презирать тебя.

— Никогда!

— Я буду!

Звук вырвался из его горла против его желания, и он содержал все прежние повышенные тона Голоса, которым Пол научился у своей матери-колдуньи.

— Не говори так, — простонала она.

— Я буду презирать тебя!

— Пожалуйста… пожалуйста, не говори этого.

Лито потер горло, чувствуя, что мышцы стали снова его собственными.

— Он будет презирать тебя. Он отвернется от тебя. Он снова уйдет в пустыню.

— Нет… нет…

Она покачала головой из стороны в сторону.

— Ты должна уйти, мама, — сказал он.

— Нет… нет… — Но голос утратил свою первоначальную силу.

Лито наблюдал за лицом сестры. Дергались ее мышцы! Ее лицо менялось от эмоций, которые отражали беспорядок и суету внутри ее самой.

— Уйди, — прошептал он. — Уйди.

— Не-е-е-ет…

Он схватил ее за руку, ощутил дрожь, которая пульсировала сквозь ее мышцы. Она извивалась, старалась высвободится, но он крепко держал ее руку и шептал:

— Уходи… уходи…

И все это время Лито ругал себя за то, что втянул Гани в эту игру в родителей, в которой когда-то они очень часто играли, но раньше она успешнее сопротивлялась вселяющимся. Это правда, что женщина была намного слабее, чтобы противостоять этому внутреннему натиску, осознал он. В основе этого лежал страх Бене Джессерит. Шли часы, а тело Ганимы все еще дрожало и извивалось от внутренней борьбы, но теперь голос его сестры присоединился к его убеждениям. Он слышал, как она разговаривала с этим образом внутри ее, дополняла его.

— Мама… пожалуйста. А вдруг…

— Ты видела Алию! Ты хочешь стать такой же Алией?

Наконец Ганима вытянулась, прижавшись к нему, и прошептала:

— Она повиновалась. Она ушла.

Он погладил ее по голосе:

— Гани, я виноват. Я виноват. Я никогда больше не попрошу тебя об этом. Я был эгоистом. Прости меня.

— Нечего прощать, — сказала она, и ее голос был трепетным, она говорила с трудом, как после огромной физической нагрузки. — Мы узнали очень много о том, что нам нужно было знать.

— Она говорила тебе о многом, — сказал он. — Мы позже с этим разберемся, когда…

— Нет! Мы сделаем это сейчас же. Ты был прав. — Моя Золотая Тропа?

— Твоя проклятая Золотая Тропа!

— Логика бессмысленна, если она не сопровождается существенными данными, — сказал он.

— Но Я…

— Бабушка прибыла сюда, чтобы контролировать наше обучение и увидеть, не попали ли мы под влияние…

— Это то, что говорил Данкан. В этом нет ничего нового… Главный расчет, — согласилась она, ее голос становился увереннее. Она отодвинулась от него, посмотрела в сторону пустыни, которая лежала в предрассветной тишине. Эта борьба… эти знания, стоили им целой ночи. Королевский Суд должен был много объяснить. Лито убедил, что ничего не потревожит их.

— Люди часто постигают тонкости мира по мере взросления, — сказал Лито. — Что если с нами тоже это происходит?

— Вселенная, как мы ее видим, никогда не бывает такой же физической величиной, — сказала она. — Мы не можем воспринимать эту бабушку как бабушку.

— Это было бы опасно, — согласился он. — Но я хочу задать вопрос.

— Это нечто сверх точного мира, — сказала она. — Мы должны иметь место в нашем сознании, чтобы воспринимать то, что мы не можем представить себе. Вот почему… моя мать часто говорила мне о Джессике. Наконец, когда мы оба намучились с внутренним изменением, она рассказала очень много. -Ганима вздохнула.