Ни шагу назад! - Владимир Шатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иоганн рискнул обратиться с просьбой:
- Господин обер-лейтенант, а нельзя ли нам шестерым остаться вместе, потому что...
- Что такое, молокосос? - гневно прокричал худощавый лейтенант. - Особые привилегии, так рано? Считай, тебе повезло, что вы в одной роте. Ни слова больше! Теперь убирайтесь!
Когда вечером Иоганн ложился спать, он тихо сказал Вилли:
- У меня плохое предчувствие.
- Что случилось?
- Многие вещи невозможно предотвратить, но, честно говоря, мне очень часто бывает стыдно за то, что я немец.
Глава 13
Ранней весной, сразу после скоропалительного отъезда Иоганна Майера на фронт, к Антонине Шелеховой неожиданно заявился Николай Симагин. Причём пришёл не один, а в сопровождении двух хмурых помощников. Он нахально толкнул жалобно скрипнувшую входную дверь и, ввалившись в комнату хрипло спросил:
- Где твоя дочь?
- Хотя бы поздоровался…
- Не до церемоний… Зови её!
- Нет её. Зачем она тебе?
- Нужна…
- А ты чего тут командуешь?
- Тоня, ты лучше со мной так не разговаривай, - встал в позу обиженного Николай. – Твоего немецкого хахаля, наконец-то отправили на фронт, так что сиди и помалкивай.
Всё ещё красивая женщина от возмущения только всплеснула загрубевшими от стирки руками, слов достойно ответить хаму не нашлось. Симагин по-хозяйски прошёлся по дому, заглядывая в каждую дырку.
- Последний раз спрашиваю, где дочка? – грозно спросил он и сплюнул на пол. – Не скажешь, заберу тебя в кутузку.
- За что, Коля? – попыталась по-хорошему решить вопрос Антонина.
- Я тебе не Коля, а господин старший полицейский! – гордо сказал Николай и поправил нарукавную повязку. – Так сказать, законная власть.
При последних словах переминавшиеся до этого момента два помятых полицая дружно зашевелились.
- Точняк! – прошамкал более пожилой и небритый. – Нам ноне приказ вышел, к вечеру собрать полтысячи работников для отправки по «железке» в Германию.
- Так что колись хозяйка, где попряталась дочка, и мы двинем дальше…
- У нас работы до чёрта! – гордо признался второй, маленький и гнусавый.
Последние слова пришельцев полностью лишили Антонину сил и надежды. Она не глядя опустилась на кухонную табуретку и, посмотрев с мольбой на Николая, спросила:
- Как же это?... Может, как-то договоримся?
- Ничего не могу сделать, - притворно извиняющим тоном ответил Симагин. – Приказ господина коменданта.
- Врёшь ты всё Николай! – заплакала Шелехова. – Это ты от моей Сашеньки избавляешься…
В это время в дом влетела растрёпанная дочка, бегавшая к подружке на соседней улице.
- Ой, у нас гости! – выпалила она и хитро поинтересовалась. – По какому поводу?
- Собирайся. – Коротко приказал главный полицейский. – Сегодня отправляешься на работу в Германию.
- Куда? – натурально изумилась Санька.
- Слышишь плохо?
- Да нет…
- Раз слышишь, значит, чтобы через десять минут была готова.
После этого сообщения Шелеховы сообразили, что незваные гости не шутят и бросились собираться в дальнюю дорогу. Антонина тихо причитала, но ловко упаковывала в фанерный чемодан немногочисленные вещи дочери. Санька безразлично собирала дорожную еду.
- Господи! – приговаривала старшая из женщин Шелеховых. – За что на нас такая напасть?
- Глупая ты тётка, право слово… Чего, однако ревёшь? - сказал пожилой полицай, подкуривая немецкую сигарету. – Девка хоть посмотрит на настоящую жизнь, увидит, как в Германии люди живут.
- Пахать она там будет с утра до вечера!
- Некоторые добровольцами едут, там хотя бы голодать не будут.
- Сам бы и поехал заместо её…
- Я бы с превеликим удовольствием, - смеясь, ответил полицай. – Только по разнарядке рабочие должны быть до двадцати лет от роду.
- Зачем это?
- Чтобы не окочурились по дороге! – неприятно заржал младший.
- Типун тебе на язык!
Пока шли суматошные сборы, Симагин сидел молча, но как только вещи были собраны, он встал и громко сказал:
- Хорош трепаться, пора идти.
- Дай попрощаться по-человечески…
- Попрощаешься на вокзале.
- Куда её? – спросил младший подручный.
- Ведите на сборный пункт, - ответил Симагин.- Смотрите черти, чтобы не сбежала.
- Куда она на хрен денется?
- Головой отвечаете…
Полицейские нервно вытолкали Саньку за дверь и двинулись к местной школе, куда сгоняли завербованную молодёжь. Антонина суматошно бросилась одеваться, чтобы проводить дочь на станцию.
- Не спеши Тоня, эшелон отправляют ночью. – Остановил её Николай. – Давай поговорим спокойно.
- О чём нам говорить? – возмутилась Шелехова.
- Как же? – удивился мужчина. – Мы же договаривались, что если не будет здесь дочки, то станем жить вместе…
Антонина резко остановилась перед ним и, сжав кулаки, выкрикнула прямо в лицо:
- Никогда! … Даже думать об том забудь!
- Ты же обещала… Брехала значит?
- Не тебе Иуда говорить о чести!
- Вон как ты запела…
- А ты как думал? – ехидно спросила возмущённая женщина. – Сначала заложил органам Григория, потом продал в рабство дочку и ещё хочет любви… Никогда!
Симагин вскочил и демонстративно положил правую руку на кобуру с пистолетом.
- Миром не захочешь со мной жить, - нервный тик передёрнул его широкое лицо. – Заставлю силой.
Он прошёл мимо застывшей хозяйки, и уже выходя на улицу зло бросил:
- Вечером приду!
***На железнодорожный вокзал Антонина бежала, стараясь не думать об угрозе Симагина. Другие мысли занимали её голову. Неожиданный отъезд дочери нарушил привычный ритм жизни.
- Как же Сашенька будет одна жить на чужой стороне? – предсказуемо волновалась мать. – Она же такая легкомысленная и неприспособленная...
За тяжёлыми размышлениями Антонина не заметила, как добралась до места назначения. Там уже клубилась толпа родных отправляемых на работы подростков.
- Опоздала!
Оказалось, что их к тому времени погрузили в немецкие «теплушки» для перевозки скота и русские паровоз, натужно пыхтя, нехотя подкатывал к эшелону. Два пожилых железнодорожника без лишней суеты произвели его сцепку с крайним вагоном.
- Как же так? – недоумевала Шелехова. – Неужели я не увижу перед отправкой дочь…
Горькая весна 1942 года пока не набрала положенный природой ход. Моросил мелкий противный дождь, который смешивался на лицах провожающих с запоздалыми слезами.
- Ваня, где ты? – Рядом с Антониной металась растрёпанная женщина и звала сына.
Над станцией Юзово стоял плотный шум, крики и рыданья женщин. Шелехова передвигалась по разбитому бомбёжкой перрону, вглядываясь в небольшие зарешёченные окошки вагонов. Редкая цепочка куривших полицейских не позволяла подойти ближе и Антонина никак не могла разглядеть дочку.
- Вот гады, – злилась она, будто не было на свете ничего страшнее. – Не позволили даже попрощаться…
Огромный железнодорожный состав, набитый молодёжью под завязку судорожно дёрнулся и, набирая скорость, двинулся на Запад. Одни из вагонов были набиты девчатами, большинство заполнены парнями. Антонина жадно искала глазами лицо дочери, но ничего не видела.
- Уехала, - выдохнула она, когда последний вагон отстучал прощальную песню. – Когда теперь вновь увидимся?
Антонина безучастно дошла до дома и не ужиная легла отдыхать. Она беспокойно спала, когда вдруг услышала настойчивый стук в дверь. Женщина открыла глаза и непонимающе огляделась. В доме было совершенно темно, очевидно царила глубокая ночь. Электричества в посёлке давно не было.
- Кто там? – спросила хозяйка, на ощупь, подойдя к закрытой двери.
- Это я! – ответил пьяным голосом Симагин. – Открывай.
- Уходи, - попросила Антонина. – Не хочу тебя видеть.
- Открой, иначе сломаю дверь.
- Нет.
- Ах ты, подстилка немецкая! – крикнул Николай и начал бить сапогами в нежданную преграду. – Как немцу давать, так ты первая…
Закрытая на внутренний кованый крючок дверь не выдержала. От могучего удара разъярённого мужчины она распахнулась и в свете полной луны на пороге выросла его массивная фигура.
- Долго ты блядь меня мучить будешь? – зловеще спросил он. – Всю жизнь поперёк стоишь…
Он шагнул к застывшей женщине и схватил её в охапку. Та выгнулась назад, упёршись руками в его грудь и испуганно спросила:
- Ты сдурел, что ли?
- Молчи, дура! – сиплым голосом прошептал Николай и начал целовать лицо пленницы.
- Пусти, – жалобно попросила Тоня и попыталась ударить насильника.
- Мне больно…
Симагин перехватил её руку и легко подняв, понёс на кровать. Он одним движением разорвал до пояса смутно белевшую ночную рубашку и сладостно замычал. Затем нашёл ладонями опавшие груди Антонины и начал исступлённо их мацать.
