Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания - Леонид Аринштейн

Ларька скатился со скирды и быстрехонько зашагал, натягивая на ходу гимнастерку, и очень довольный, что зачем-то понадобился Лаврентьеву – иначе зачем бы его звали? Лаврентьева любили за выдержку, справедливость, прекрасное умение ориентироваться в боевой обстановке, в чем Ларьке пришлось убедиться во время зимнего наступления в Пруссии, когда начштаба частенько наведывался в боевые порядки 2-го батальона.

– По Вашему приказанию…

– Вольно, вольно, – остановил Лаврентьев. – Вот что, – Лаврентьев имел привычку приступать к делу без обиняков, – из дивизии пришла разнарядка в Военную академию, в Ленинград. На тебя есть положительная аттестация с рекомендацией, утвержденная командиром дивизии. Как ты?

Ларьке и в голову не приходило, что, пока он воевал, кто-то писал на него аттестации или рекомендации, которые между тем содержали немало для него лестного:

«Показал себя решительным, смелым, волевым офицером… Морально устойчив, политически грамотен, всесторонне развит.

Лично дисциплинированный, исполнительный, требовательный.

Достоин служить в кадрах РККА. Целесообразно направить на учебу в Академию.

Командир 2-го стрелкового батальона капитан…

Заключение высших начальников:

Дисциплинирован. Требователен к себе и к подчиненным. Настойчив при выполнении заданий.

Начштаба… полка подполковник…

С аттестацией согласен.

Командир… стрелкового полка, подполковник…

Окончательное решение утверждающего аттестацию:

С аттестацией и выводами согласен.

Командир… стрелковой Краснознаменной ордена Суворова… дивизии… полковник…»

– Рекомендация? Командира дивизии? – Эта сторона почему-то более всего привлекла Ларькино внимание. – Да ведь он меня никогда в глаза не видел…

– Видел, не видел… – Лаврентьев не любил детских разговоров. – Не в том дело. Ты-то хочешь в Академии учиться или нет? Ответ в дивизию нужно отправить сегодня же. Мы и так по срокам запаздываем.

– Хочу. – Надо сказать, что Ларька лукавил. Ни о какой Академии он никогда прежде не думал. Не думал он о ней и сейчас. Но магическое слово «в Ленинград» было настолько притягательно, что ради этого можно было и в Академию, и к черту, и к дьяволу… Сколько раз он надеялся, что за выполнение какого-нибудь особо опасного задания – «прогуляться» в немецкий тыл, приволочь «языка», – дадут ему официально обещанный в таких случаях отпуск домой. Куда там! К ордену представят – это пожалуйста! Дадут дня три, а то и неделю посачковать в медсанбате – сколько хочешь! А чтобы за пределы фронта в «ту сторону» – три ха-ха и сбоку ручка! Это потом в кинофильмах киношные генералы будут отпускать за подвиги на пять суток с фронта… Но теперь-то, теперь война кончилась. Может, и правда можно?

– Ну, всё, – говорил тем временем Лаврентьев. – Свободен. Лезь на свою скирду, надо будет – вызовем.

– Товарищ подполковник… разрешите, – кинулся Ларька: на душе у него было маетно, и кончить на этом разговор он никак не мог. – А-а… в какую Академию? И что, там надо экзамены сдавать на поступление?

– В какую Академию – не знаю. В дивизии уточнят. А экзамены? Что ты, экзаменов не сдашь?

– Сдаст, запросто! – развеселился почему-то Кузин.

«Чего это он? Отделаться от меня хочет, что ли?»

Три недели спустя Ларик шагал по Ленинграду. Половина времени ушла на оформление документов. Другая половина на дорогу. «Насколько же легче дорога туда – „вперед на Запад“», – не раз повторял во время этой поездки Ларька.

Разнарядка оказалась в Военно-медицинскую академию. Вот уж куда Ларик поступать никак не хотел! Хватит! У них в роду по меньшей мере пятеро отдали себя в услужение медицине. Да и в армии ему не хотелось оставаться. Одно дело во время войны. Это был его прямой долг… Но теперь-то… Что именно он собирался делать «теперь-то», Ларик сказать не мог. Но то, что в армии он не останется и ни в какую медицинскую академию он поступать не будет, – это точно.

Размышляя таким образом, Ларька постепенно приблизился к Васильевскому острову. Из писем матери он знал, что их дом на 4-й линии разрушен и потому она не очень торопилась с возвращением в Ленинград. Идти смотреть на разрушенный дом или же на место, где он был, Ларьке совсем не улыбалось. Одно дело тысячи пепелищ, сожженных и разрушенных домов на фронтовых дорогах, а другое – твой родной, где ты прожил в коммуналке первые пятнадцать лет своей жизни. Но Ларька был мужчина и понимал: как это ни неприятно, надо увидеть. К тому же, может быть… может быть… у матери не вполне точная информация. Какая-то часть дома, может быть, осталась, может быть, ее можно восстановить.

Оглядываясь по сторонам, Ларька с удовлетворением отмечал, что Ленинград разрушен в меньшей степени, чем он думал. Мысленно сравнивал с тем, что пришлось видеть в Смоленске, Минске, Кенигсберге. Так подошел он к месту, которое когда-то было его домом… Место было расчищено под скверик: ни травы, ни деревьев: мертвая, выжженная земля! Ни кошки, ни собаки… Ларька тоскливо огляделся: даже людей не видно, даже птиц… Впрочем, два воробышка поглядывали на Ларьку с карниза соседнего дома, определяя, не обломится ли им в результате его появления что-либо съедобное. Ларька понял их заботу, достал и бросил воробьям пригоршню крошек.

Подождав, пока воробьи склевали крошки, Ларька направился на Выборгскую сторону – в Военно-медицинскую академию.

Ларькин план был до гениальности прост: он завалит экзамены, и вопрос о поступлении отпадет сам собой… Элементарно.

На деле все оказалось сложнее.

Когда Ларька приехал, прием в Академию был уже давно закончен, и занятия шли полным ходом. Но для таких, как Ларька, запоздавших фронтовиков – их набралось человек пятнадцать, и Академия была в них особенно заинтересована, – было решено провести дополнительную сессию.

Из-за малочисленности сдававших каждый из них был на виду. Ларька написал сочинение, сделав в нем, по его подсчетам, не менее двенадцати разнообразных ошибок, долженствующих, как он полагал, проиллюстрировать его полную безграмотность. К его удивлению, он получил тройку, и когда попросил показать ему работу, обнаружил, что половина ошибок была тщательно исправлена… «Наверное, проверяющий, кто же еще?»

Ларька решил взять реванш на устном по физике. Он даже пришел на консультацию, чтобы лучше изучить будущего экзаменатора и действовать наверняка. Экзаменатором оказался молодой капитан с очень подвижным, одухотворенным лицом, по фамилии Джанелидзе: он был сыном или племянником знаменитого хирурга. Ларька нес какую-то околесицу, насчет того, что вода кипит при 90 градусах: «Ах да, я попутал, 90 градусов – это прямой угол!», называл вольтметр напряжометром, Авогадро – авангардом, а в задачке упорно вычитал теплоту из скорости… Довольный собой, он вышел из аудитории, но, заглянув в экзаменационный лист, вылупил глаза: Джанелидзе поставил ему четверку!