Из Лондона в Москву - Клэр Шеридан

30 октября. Москва.

Очень холодно. Река полностью скована льдом. Дети катаются на коньках и санках. Тротуары превратились в сплошной каток, и трудно удержать равновесие. Русские дети, кажется, имеют врождённое умение кататься на коньках. Они привязывают коньки к валенкам даже самых больших размеров или ботинкам и несутся с головокружительной скоростью.

Как приятно, что теперь не видишь людей, несущих за спиной мешки или узлы. Взрослые люди везут свои пожитки на небольших деревянных санках и выглядят как дети, тянувшие за верёвочки свои игрушки. Друзья одолжили мне тёплую одежду. Морозный воздух обжигает ноздри. Поднимаешь меховой воротник, и от дыхания он сразу покрывается инеем. Город, покрытый белой пеленой снега, выглядит очень красивым. С наступлением сумерек в небо поднимаются стаи чёрных ворон. Они рассаживаются на ветвях деревьев, и кажутся тёмной листвой на фоне багрового заката. В восемь тридцать вечера в мою комнату неожиданно вошёл Каменев. Около трёх недель назад он уехал на фронт. В приподнятом настроении, немного похудевший, небритый и нестриженый! Его интересовало настроение в рядах Красной армии. Он сообщил, что солдаты полны энтузиазма, мечтают поскорее покончить с Врангелем и установить мир. Необходимо удачное наступление. Теперь я особенно пожалела, что не поехала с Троцким на фронт: они встретились в Харькове, и я могла бы вернуться обратно вместе с Каменевым.

31 октября. Москва.

Я отправилась в Кремль и пыталась работать. В студию пришёл красноармеец, чтобы мне позировать, но было так холодно, что глина быстро застывала, а мои пальцы немели. Тогда я разожгла жаркий огонь в камине, чтобы согреться, но с моим несчастным красноармейцем, одетом в тёплый овечий тулуп, чуть не случился удар. Более того, с повышением температуре запах от тулупа становился всё удушливее. Даже красноармеец с трудом терпел его. Но мы не могли распахнуть окна, чтобы впустить струю свежего воздуха. В таких условиях очень трудно работать.

Андреев заехал за мной в двенадцать тридцать, и мы отправились в Художественную галерею Щукина, бывшего купца Первой гильдии и совладетеля текстильных фабрик, который собрал самую большую коллекцию современной французской живописи.

Сейчас Галерея национализирована и открыта для посетителей несколько дней в неделю. Госпоже Щукиной, как мне кажется, разрешили остаться и отвели бывшую комнату для прислуги. В самой Франции нет подобной коллекции современной живописи. Здесь собраны все художники, которых я мечтала увидеть. В первом зале развешаны преимущественно работы Клода Моне, три маленькие полотна Джеймса Вистлера украшали стены коридора, ведущего в следующий зал, наполненный творениями Дега, Ренуара и Сезанна.

Очень все богатые люди. Если криптоеврей Оскар Моне в основном рисовал размытые пейзажи через синие очки почти слепого человека, то криптоеврей Ренуар занимался приятным времяпровождением, тоже с плохим зрением рисуя голых баб (см. внизу страницы - http://en.wikipedia.org/wiki/Pierre-Auguste_Renoir ; а Евреонал назначал за их картины огромные деньги, исходя из презумпции того, что какая бы дрянь не вышла бы из под кисти еврейского художника, - это всё надо собирать в "галлереи", чтобы тупоголовых гоев водить им поклоняться, как, дескать, "общечеловеческим шедеврам". Для этого криптоалинеы содержат армии натасканных экскурсоводов, "критиков", журалистов, и "экспертов-искусствоведов своей породы, которые как раз и объясняют гоям всё именно с этих позиций.

Сегодня впервые для себя я оценила Матисса: в одном помещении было собрано сразу двадцать одно его творений. В следующем зале – двадцать работ Гогена. В остальных залах – смешанная коллекция, включавшая пару картин Франка Брангвина. Ещё там был представлен витраж Бёрн-Джонс «Рождество Христово», на которое даже не хочется смотреть после современной французской живописи.

Выходя из здания, нам пришлось пройти через запорошенный снегом дверной проём, аляповато выкрашенный жёлтой и зелёной красками. У входа стоял охранник. Я обратила внимание Андреева, что этот сюжет достоин кисти Матисса. Он согласился. Иногда бывает достаточно взглянуть на вещи глазами другого человека, чтобы привычный мир предстал в другом свете. Помню, когда я несколько дней провела во Флоренции, каждый встречный для меня выглядел как Мадонна!

В тот же вечер Литвинов давал прощальный ужин для какого-то важного китайского генерала. Это стало большим событием. Такая сервировка стола в голодной Москве могла присниться только в сказочном сне. Среди присутствующих помимо самого генерала и его трёх подчинённых, находились два переводчика (один из них был профессором китайского языка Петербургского университета), Чичерин, Карахан, его секретарь, госпожа Карахан, мистер Вандерлип, Ротштейн и я.

В приглашении говорилось о девяти вечера, но мы смогли начать только в половине двенадцатого, в лучшей русской традиции, с опозданием на два с половиной часа. Это произошло из-за Чичерина: он не знал, который час.

Атмосфера была несколько натянутой, поскольку непринуждённого общения не получалось: приходилось прибегать к услугам переводчиков. Один из китайских гостей говорил по-французски. Он был Председателем Профсоюза китайских рабочих.

Карахан представляется «армянином». Он говорит на каком-то странном восточном диалекте, я его совершенно не понимаю. Его жена знает только русский язык. Они живут в нашем доме, но мы их почти не видим. Они всегда едят в своей квартире. Карахан – интересный мужчина, его лицо словно выточено из слоновой кости. Он – сама загадка: живёт шикарно, курит дорогие сигары, ездит на работу в роскошном автомобиле и выглядит весьма респектабельно в каракулевой шубе и шапке, словно находится не в голодной России, а где-то в Европе. Должно быть, он занимает очень важный пост, иначе не стали бы мириться с его образом жизни. Мне кто-то рассказывал, что однажды Ленин поинтересовался, какой от него прок, и Ленину ответили, что Карахан – очень важная персона. Неужели среди них никто другой не может носить выходной костюм?

Во время ужина я сидела между Председателем Профсоюза китайских рабочих и Литвиновым, который со знанием дела руководил вечером и удачно рассаживал гостей. Он сумел уделить внимание и отдать должное каждому из приглашённых, все оказались польщёнными. Литвинов посадил Чичерина во главе стола, так что генерал и Вандерлип, сидевшие по бокам от него, ощущали себя почётными гостями. Меня он посадил сбоку от себя, а госпожу Карахан – на другом конце стола, напротив Чичерина.

Я съела столько много вкуснейших закусок, считая, что так поесть снова мне придётся не скоро (а кроме закусок ничего не предлагалось), что в моём желудке просто не осталось свободного места. Даже один взгляд на свежий салат в Москве и цветную капусту доставлял удовольствие.

Наш старый дворецкий оказался чрезвычайно довольным. На нём были накрахмаленный воротник и галстук, чисто выбритое лицо, и он сумел всё прекрасно организовать. На столе красовались сервировочная солонка и графин. Похоже, он ощутил, что время пошло вспять, и он словно прислуживает своему господину и его друзьям в старое дореволюционное время. Он просто светился от гордости.

Нас забавляли его манеры, а он пошёл ещё дальше. Подавая мне блюдо из говядины, он произнёс: «Magnifique!». Литвинову он сделал замечание за то, что тот пользовался ножом, разрезая овощи, и предупредил, что другого ножа не даст. Когда начали подавать яблочные пирожки, я уже наелась досыта. И сказала нашему дворецкому: «Завтра». Надеюсь, что-нибудь останется от сегодняшнего стола. Я поинтересовалась у Литвинова, где удалось достать всю эту еду. Он объяснил, что имеются продуктовые запасы, но всё самое лучшее, якобы, распределяется по больницам и детским учреждениям.

Затем начались речи. Я ещё могу просто слушать русскую речь, не понимая ни слова, но присутствовать при выступлении на русском языке, сопровождаемом переводом на китайский, и наоборот.… Такое трудно выдержать. Чичерин говорил довольно долго. Лицо китайского генерала оставалось непроницаемым. После того, как профессор перевёл сказанное Чичериным, генерал что-то ответил, но выражение его лица при этом не изменилось.

После ужина мы перешли в просторные комнаты квартиры Карахана. Чичерин казался смущённым, встретившись со мной снова. Меня же ситуация лишь забавляла. Я сказала шутливым тоном: «Товарищ Чичерин, вы очень плохо обошлись со мной». Он снова сильно разволновался.

Литвинов доверительно рассказал мне, что предложил Чичерину подыскать помощника, который бы привёл в порядок его бумаги. Чичерину идея понравилась, и он ответил, что уже слышал об одном способном молодом человеке, который «целыми днями работает, но ночью совершенно свободен». Литвинов поинтересовался, а когда же этот молодой человек спит. Чичерин только удивлённо посмотрел на него: он совершенно не подумал об этом!