Шлюха-2 - Нина Леннокс

Опять он её обидел, опять переступил черту дозволенного. Нельзя было так говорить о

ребёнке. Нельзя! Он встал, со злостью скидывая одеяло. Моральная усталость

превращалась в физическую, тело не хотело ему подчиняться. Макс всё больше

чувствовал себя осколком, хаотично плывущим по жизни, постоянно врезавшимся в

скалы. Надоело быть одиноким тираном, деспотом, влачащим жалкое существование. Во

всем была виновата мамаша! Сука, родившая монстра.

— Сама-то сдохла, тварь. А как быть мне? — спросил пустоту, брызгая в лицо холодной

водой.

На кого он стал похож? Лицо носило на себе многовековую печаль, в каждой морщине

была скрыта боль сотен дней, прожитых в полнейшем одиночестве и безумии, которое

заменило ему кровь. Подменило красную жидкость в венах на едкий яд, отравляющий

своими парами мозг. Сорок лет. Ему было всего сорок лет. Вся осознанная жизнь осталась

позади. Сейчас он должен был быть окружен детьми, любящей женой и бабушками с

дедушками. А на деле он был окружен лишь беспощадными демонами, что рвали его

душу в клочья каждый день и вонзали свои клыки в его плоть.

Зачем он её обидел? Она, наверняка, плакала там, за дверью. Наверняка, стерва сдавала

свои позиции, когда никто не видел. Её слёзы резали его сердце, пускали кровь. Зачем она

так говорила? Она врала. Он был в этом уверен. Не могла его Зара так говорить, даже если

представить на секунду, что он был отцом. Внутренний червь сомнений грыз всё сильнее, не оставляя шанса передумать. Его ребёнок, его Зара…

Макс вышел из ванной, так и не прояснив мыслей, даже с помощью ледяной воды. Ничто

не могло помочь, только он сам. Выглянул в окно. Лил дождь. В Америке бы в стекло

билось солнце, ослепляя яркими лучами. Он думал, что навсегда сбежал из этой холодной

страны, оставил колючую проволоку прошлой жизни здесь. Но солнце другой страны не

приносило ему тепла. Будто и не светило вовсе. Вечный узник собственной жизни. И не

сбежать. Зара была права — деньги стали для него всем. Он прятался за купюрами, находя

утешение лишь в их количестве. Но сейчас ему так не хватало её. Её смеха, её чарующей

улыбки, её стеснения и дерзости. Не нужно никакого секса, он готов был стать монахом. В

его возрасте душа нуждалась в покое и стабильности, потребности члена пора было

переместить на второй план, а то и на десятый. Почему только член получал всё, что

хотел? Душе никогда ничего не перепадало…

«Ты же тоже делаешь только то, что нравится тебе. Ты не думаешь о других людях

никогда. Только о себе, о своих желаниях. Всегда всеми пользуешься!»

Крупная дождевая капля ударила в окно, и мужчина вздрогнул. Дождь усилился, переходя

в ливень. Холод потянулся по коже. Он, на самом деле, всеми пользуется, никого никогда

ни о чём не спрашивает. Может, поэтому и не получает ответа? Просто потому, что не

спрашивает… Капли дождя забарабанили по стеклу, словно пытаясь достучаться до него.

Господи, да он даже Венди нагло использовал. Как последний подонок, кусок отборного

дерьма. Кулак врезался в стекло. Макс чувствовал нечто невообразимое, некий прилив сил

в душе, он был готов совершать добрые дела. Хоть какие-то. Наверное, это и есть

просветление. Когда в кромешной темноте твоей души внезапно зажигается свет, да такой, что ослепляет. Режет глаза, но ты не ищешь выключатель, а подчиняешь ему. Достав

телефон из кармана брюк, он набрал номер Венди.

— Да, мистер Бекер. Доброе утро.

Ему показалось, или её голос дрожал от неуверенности? Наверное, думает, что он сейчас

пригласит её к себе.

— Венди, я расторгаю наши договоренности.

— Но, мистер…

— Ты меня слышала? Договоренности расторгнуты. Я снимаю с тебя дополнительные

обязательства, — сказал он и отключился. Выдохнул. Минус один грех с души.

В дверь постучали. Макс перевел взгляд на неё. Кого там принесло? Пусть уносит

обратно! Но проигнорировать посетителя не удалось. Это был отец.

— Макс, головная боль моей задницы, открой! Я знаю, ты там.

Макс чертыхнулся, но открыл.

— Откуда ты знаешь, что я тут? — недовольно спросил он, впуская отца.

— Чувствую по недовольству, которое клубами вырывается из-под двери, — улыбнулся

Джек.

— И почему ты Стефана никогда не называешь ни занозой в твоей заднице, ни головной

болью этой самой задницы?! Почему только меня?

— Потому, что он к моей заднице не имеет никакого отношения. Он хороший мальчик, а

ты вечно влипаешь в истории. Хотя, он тоже сегодня какой-то раздраженный. Я это ещё

вчера заметил, когда говорил с ним по телефону. Почему я не имею ни малейшего понятия

о том, что происходит в жизни моих сыновей? Почему они переживают лучшие и совсем

не лучшие моменты своих жизней в одиночку?

— Может, потому, что им так проще? — огрызнулся Макс. Его раздражение тоже взлетело

до предела.

— Может, я не спорю. Почему ты никогда не давал мне шанса стать тебе отцом? Я рад, что

хотя бы со Стефаном тогда, двадцать лет назад, ты нашел общий язык. А то был бы сейчас

совсем…

— Один! Я знаю. Я был бы совсем один. И это было бы правильно.

— Прекращай распускать нюни! — Джек сел в кресло, а Макс остался стоять у окна. —Что случилось?

— Ничего. Стефан для этого тебя позвал, вправлять мне мозги? — грубил Макс, хоть и

сам не знал причин для подобного тона в разговоре с отцом. Просто не было больше сил

ни на что. Хотелось сбросить маску, оставив свою изуродованную душу обнаженной.

— Жаль, тебе не десять лет. Я бы всыпал тебе по первое число. Поверь, ремень из толстой

крокодиловой кожи хорошо приводит в чувство.

Макс едва заметно улыбнулся, снова обращая взгляд к окну. Ему хотелось вырваться из

этих стен, на улицу.

— Ты даже не знал меня, когда мне было десять лет.

— Это неважно. Да, я узнал тебя немного старше, и было уже поздно заниматься твоим

воспитанием…

— Да, всё потеряно, — перебил его Макс. — Вырос монстр.

— Почему ты так говоришь о себе? Из-за наркотиков и лечения в клинике? Сущий пустяк!

— Да не из-за наркотиков! Я же был не в курсе, что это наркотики. Просто… вырос

монстр. Я знаю это точно, — тихо сказал он.

— Зачем ты вообще пил успокоительное? Ваше со Стефаном «просто так, нервная система

была ни к черту» меня не убеждает. Я ничего о тебе не знаю. Я, твой отец, прошёл три