Истории Дальнего Леса - Павел Шмелев

Сова Василиса поняла, что ей повезло. Любила она наблюдать за магическими опытами своей подруги. Как творческой и тонкой натуре нравилось Василисе все особо чувствительное, подернутое дымкой таинственности и налетом истинного, практического волшебства.

Любила она смотреть вблизи на дела магического свойства, хотя в действительности все выглядело весьма буднично и безо всяких чудесных и таинственных превращений. Норка Анфиса положила свою лапку на чайник, потом подняла ее строго вверх над чайником. Никаких магических слов не понадобилось. Норка просто направила часть своей внутренней энергии на разогрев. Простенько, но со вкусом. Правда, если чуть передержать, был риск разнести чайник на мелкие кусочки. Но в этот раз все обошлось без особых происшествий.

Анфиса, меж тем, удобно устроилась на стуле, довольная, что короткий сеанс практической магии с ее видавшим виды чайником так удачно получился. Как и всякий истинный кудесник, норка Анфиса любила слушать различные истории, особенно про невероятную любовь и страдания. Нравились ей сильные чувства в разумных и умеренных дозах читаемых романов.

— Ну вот, с чайником удачно получилось. Что ни говори, а магия в безопасных пределах — это великая и полезная вещь для жизни в нашем Дальнем Лесу, — довольно сказала норка. — Давай уже свои истории про любовь.

— Истории эти совсем не мои, — заметила сова Василиса. Потом поправила перышки и добавила: — Но мне, откровенно говоря, очень даже нравятся. Душевно так все написано, чувственно.

— Давай уже, читай свои душевные и чувственные истории, не томи.

— Анфиса, имей терпение. Ну ладно, слушай. И не взыщи, если в этом басурманском почерке какое-нибудь слово не разберу.

Сова Василиса, не торопясь, отпила малинового чая и решила получше устроиться. Она поднялась со своего места, принесла подушку, положила ее в кресло. Снова усевшись, она явственно ощутила, что стало удобнее, мягче. Но все равно чего-то ей явно не хватало для полного счастья. А читать длинные истории про любовь или еще какие-нибудь приключения, испытывая дискомфорт, сова просто не могла. Она привстала со своего кресла, отщипнула диковинного сладкого яства, поставленного норкой Анфисой на стол.

Не разобрав, нравится ей вкус или нет, сова не остановилась, пока не съела все до последней крошки. Она никак не могла до конца распробовать: на самом деле это настолько вкусно или ей только кажется. Но лакомство неожиданно закончилось, и, придя в состояние сытого удовлетворения, смешанного с некой долей конфуза, Василиса наконец успокоилась.

На нее снизошло откуда-то сверху вдохновение читать истории. Она взяла листки и начала медленно читать вслух, растягивая слова. Норка Анфиса тяжело вздохнула. Она с удовлетворением подумала, что это хорошо, что ей наконец удалось вернуть сову Василису в творческое настроение. Вот только жалко, что для этого пришлось пожертвовать диковинным яством, но настоящее искусство всегда требует жертв. Потом она вспомнила, что в шкафу еще осталось немного восточных сладостей. С этой мыслью норка Анфиса окончательно успокоилась и настроилась на особо лирический лад. Уже через несколько мгновений Анфиса положила голову на передние лапки и принялась внимательно слушать первую историю. А заунывный и негромкий голос Василисы уже переносил их в далекую страну, в зимний сезон чудес. Сквозь туманную дымку прошедших лет эта подлинная история кажется настоящей новогодней сказкой.

…Произошло это в обычный, отнюдь не високосный год в дальнем пригороде огромного, никогда не спящего города. В тот год нежданно случилась лютая зима, на лапландский манер, со стремительными всплесками бесконечных снегопадов. Белоснежная феерия на самом деле была редкой гостьей в тех относительно теплых краях дождливых зим. А местные старожилы совсем не расстраивались такому природному феномену и не обижались на Всевышнего за подобные капризы. Они радовались наступающему веселому и праздничному сезону зимнего волшебства…

Однажды кто-то из великих философов сказал, что часто мы подобны бутерброду: что в нас с раннего детства заложили, то мы, с видимым удовольствием или невольным сожалением, и носим всю жизнь.

Это изречение в полной мере относится и к Джейн: в нее с самых первых дней жизни заложили столько самомнения, несказанной гордости и исключительности, что она буквально вся светилась этими качествами.

Было это отчасти истинной правдой, но, по большей мере, довольно ловким рекламным ходом. Но она, глупая, ведь этого не знала. Она была абсолютно, до самой крайней степени блаженной истомы, довольна собой и не комплексовала. И как ни спешил ее хозяин открыть заветную дверцу, Джейн была всегда нетороплива и величава. Причем и неспешность, и переливы голоса должны были подчеркивать ее элитарность и значимость.

Она любила капризничать. Заедала ее суета каждодневных забот и излишняя стремительность открывания и закрывания дверцы сейфа. Казалось ей, что не было в этом должного почтения к ее замечательному механизму повышенной секретности.

И тогда хозяин сейфа, мужчина весьма серьезный и начисто лишенный излишней учености и всяческого тонкого технического понятия, без колебаний приглашал колоритного техника Никиту, который смазывал ее заковыристый механизм специальным маслом и удивительно приятно щекотал пружинки.

Никита красавице Джейн очень нравился. Особенно ей нравилось то, как он всегда восхищался красотой ее чудного и диковинного механизма. Она ведь была весьма непростой и сама признавала особую вредность своего характера. Джейн невероятно гордилась своей сложностью: ведь была она чудом механики, и таких замков повышенной секретности было не так много. И не то чтобы на самом деле их было очень мало, но ведь Джейн об этом не знала.

Мы так часто наслаждаемся своей уникальностью в узком кругу избранных нами же друзей. Вот и Джейн любила свою исключительность. Она старалась подчеркнуть это качество каждый день. И все бы шло так, как она хочет, но чувство некоторой неустроенности и сомнения не проходило. Отчасти, видимо, потому, что была у Джейн проблема с партнером.

А надо отметить, что партнер достался ей совсем незатейливый. Простой металлический ключ. Он был изготовлен из специального сверхпрочного сплава. А больше о нем ничего особенного и уникального и сказать было нельзя. Так, железка железкой по имени Ки, с номером два, выбитым на обеих сторонах.

Страдала Джейн страшно от этой ужасно нелепой, как ей казалось, насмешки затейливой судьбы: как же это может быть, чтобы у такой начищенной до блеска несказанной красавицы был эдакий неказистый и простой партнер. Какой-то неведомый заморский шутник из весьма известной компании, производящей особо точные механизмы, соединил их судьбы навсегда. И ведь в порыве усердия он даже не подумал о совместимости и прочих тонких материях.

Джейн просто не понимала и не могла потом даже себе объяснить все то, что с ней происходило, когда Ки, не мудрствуя лукаво, неспешно приближался к ней. Он каким-то непонятным и загадочным для нее образом умел быстро проникнуть так глубоко внутрь, что Джейн мгновенно и без видимых причин добрела и запускала свой чудной механизм, после чего дверца сверхсекретного сейфа открывалась со страшным скрипом. А потом Джейн сама долго удивлялась своей сговорчивости, доброте и странности насмешливой судьбы. И всякий раз обещала себе, что уж в следующий раз ни за что не поддастся и не откроется, как бы Ки ни старался. Вот тогда все поймут, что он ей не пара. Совсем даже не пара!

Но как только Ки приходил, все повторялось с пугавшей ее определенностью и предсказуемостью. Причем после того, как дверца открывалась или закрывалась, Ки просто терялся из вида и уходил в темную и таинственную неизвестность. Для него это была просто обычная работа, без особых переживаний, кризисов и волнений. Джейн, меж тем, ужасно злилась и трещала своими позолоченными пружинками: этакая железяка двухслойная! Ну каких чувств тут можно ждать — ведь не заложено в него никакой лирики. Да и куда там закладывать-то, ведь был он прост и неказист!

Джейн ужасно страдала и думала, что, совершенно очевидно, здесь что-то не так. Она продолжала поскрипывать своими пружинками и размышлять о странностях своей непонятной судьбы. Вот ведь планида какая…

А жизнь вокруг кипела: позолоченный рыцарь в блестящих латах на больших напольных часах каждый час выходил из своего старинного замка и танцевал с прекрасной улыбающейся дамой в красном платье под перезвон старинных часов. Потом они возвращались внутрь массивного механизма, спрятанного под старинным замком, малюсенькая дверца закрывалась, и кто его знал, что они там делали при закрытых дверях и мерном тиканье.

А на столе перед Джейн лежали, переливаясь на солнце, два подарочных итальянских ключа, закрепленных на ярко блестящей в лучах солнца золотой цепочке. Красавцы просто неописуемые. Никто не знал, откуда они взялись, и какой замок они должны открывать, и вообще способны ли они на это, но все восхищались их блеском и черными наконечниками. Сколько раз они посылали солнечные зайчики в сторону Джейн, вот только ответа никакого не было. Она, глупая такая, все ждала своего неказистого партнера, тоскливо поскрипывая пружинами сверхточного механизма. Как ей хотелось поближе узнать этих красавцев, но что-то ее останавливало всякий раз. Наверное, чувство долга пересиливало интерес и острое желание познакомиться поближе с блестящими красавцами. И сделать хотелось это без спешки, с каждым из них по очереди, чтобы разобраться, который из ключей придется ей больше по вкусу и сможет закрутить ее пружинку в нужную и приятную сторону. Вот такие неприличные мечты бывают порой у обычных на вид офисных замков повышенной секретности.