Песнь молодости - Ян Мо

— Нет, я не в этом смысле, — серьезно возразила Дао-цзин. — Брат Лу, ты вот не знаешь… мне хоть и двадцать лет, я… жизнь рано состарила меня. Я думала, что мне все безразлично, что все мечты разбиты, даже хотела покончить с собой… Но с того момента, когда я узнала тебя и ты посоветовал мне читать, я очень изменилась…

Вдруг она обернулась и увидела Юй Юн-цзэ, который незаметно вошел в комнату и смотрел на Лу Цзя-чуаня. У Дао-цзин слова застряли в горле, а Юй Юн-цзэ хмуро сказал:

— Печка давно разгорелась, почему ты до сих пор не готовишь? Думаешь, твоя болтовня может сделать человека сытым?

Не дожидаясь ее ответа, Юй Юн-цзэ выскочил из комнаты, сильно хлопнув дверью.

Дао-цзин сразу как-то увяла и померкла, словно цветок, обожженный морозом. В следующее мгновение краска бросилась ей в лицо, и ее охватил гнев. Лу Цзя-чуань молча посмотрел на захлопнувшуюся за ее мужем дверь и взглянул на Дао-цзин.

— Я уже встречался с твоим мужем… Если уж он так нетерпелив, тебе нужно быстрее готовить обед. Наши с тобой беседы ему мешать не должны. Принеси-ка печку в комнату: будешь готовить и разговаривать со мной, согласна?

— Согласна.

Дао-цзин очень боялась, что Лу Цзя-чуань рассердится и уйдет. Она обрадовалась, быстро принесла печку в комнату и поставила на огонь котел. Постепенно ее гнев сменился глубокой горечью. Она сказала, понурившись:

— Брат Лу, придумай, что мне делать. Моя жизнь стала невыносимой. Мне трудно здесь… — Дао-цзин подняла голову, и ее глаза вдруг блеснули. — Порекомендуй меня в Красную Армию или в Коммунистическую партию, а? Я думаю, что смогу принести пользу революции. Если нет, то я уеду на Северо-Восток и вступлю в Добровольческую партизанскую армию!..

Эта просьба была несколько неожиданной для Лу Цзя-чуаня. «Девочка считает, — подумал он, — что участвовать в революции очень легко и просто!»

— Что случилось? Почему ты вдруг решила вступить в Красную Армию?

— Лучше быть осколком яшмы, чем целой черепицей! Я не смирюсь с тем, что моя жизнь проходит бесполезно, серо, зря. С малых лет я думала так: я не проживу впустую… Но общество, в котором я живу, не сулит мне радости — лучше уж умереть! — Лицо Дао-цзин горело, черные глаза сияли. — Брат Лу, пошли меня в самую горячую схватку, я больше не могу жить так, как жила прежде!

Лу Цзя-чуань сидел на скамейке и тихо похлопывал ладонью по столу, словно в такт словам Дао-цзин. Он покачал головой:

— Дао-цзин, давай сначала обсудим один вопрос. Но ты должна помешивать рис в котле, иначе все подгорит. Ну так вот. Ты вела борьбу со своей семьей, ты недовольна обществом, в котором живешь, и вот теперь хочешь включиться в революционную борьбу, участвовать в боях за правду. Но скажи, ради чего ты собираешься все это делать?

Дао-цзин поняла, что не может ответить на этот вопрос. Закусив губу, она молчала. Она даже забыла о готовящемся обеде, и вскоре в комнате запахло горелым рисом. Лу Цзя-чуань вскочил, помешал рис и снял его с огня. Дао-цзин посмотрела на него и, помолчав немного, пробормотала:

— Я… я не совсем хорошо продумала все это… Но я уверена, что готова пойти на это не ради себя. Я ненавижу эгоистов, которые заботятся только о самих себе!

— Но ведь мысли и поступки, о которых ты только что говорила, пожалуй, продиктованы твоими личными интересами.

Дао-цзин внезапно вскочила.

— Ты хочешь сказать, что и я эгоистка?

— Нет, я этого не думаю, — Лу Цзя-чуань серьезно посмотрел на Дао-цзин. — Я лишь спрашиваю, ради чего ты прежде металась из стороны в сторону: ненавидела одно, презирала другое… Почему ты страдала? Вот и сейчас, ты хочешь уйти в Красную Армию, вступить в партию, стать героиней… Сама подумай: ты идешь на тяжкие испытания ради спасения нашего народа или же ради выполнения твоей мечты, пусть даже героической, вырваться из той обстановки, которая тебя сейчас окружает?

Дао-цзин молчала. Она не смогла сдержать смущенной улыбки. Подумав секунду, она сказала:

— Брат Лу, ты совершенно прав! Раньше я думала о том, чтобы стать хорошим человеком: не обманывать людей и не давать другим обманывать себя. Может быть, это и называется «делать добро для себя»?[52] Действительно, я мало думала о других людях… Но мне немного не ясно: вот я отказывала себе в чем-то, чтобы побольше заплатить рикше, подать нищему; мне нравилось помогать беднякам — как ты думаешь, это тоже идет от индивидуализма?

Лу Цзя-чуань покачал головой.

— Чтобы оценить поступки человека, нужно рассматривать эти поступки в связи с целью, ради которой они совершаются. Надо принимать во внимание не только сами поступки, но и результаты, к которым они приводят. — Чуть заметная многозначительная улыбка промелькнула в его глазах. Он быстро выглянул за дверь и, посмотрев на злополучный котел с подгоревшим рисом, продолжал: — Дао-цзин, вот ты помогла нескольким рикшам и нищим, а можешь ли ты с уверенностью сказать, что тысячи других обездоленных всегда имеют необходимую горсть риса? Ты это делала для того, чтобы иметь основание назвать себя «доброй». А какую пользу принесла ты всему обществу, всем рикшам и нищим… Ты хочешь вступить в Красную Армию — это хорошее желание, но революционная работа многообразна: она полна и горячих рукопашных схваток и скромных обыденных дел. — Он повернулся к печке. — Это могут быть даже вот такие мелкие повседневные дела, как приготовление пищи и стирка одежды. Если эта работа идет на пользу народу, на пользу революции, она необходима, и мы должны делать ее. Как видишь, революционная работа не всегда состоит из одних горячих боев.

Лу Цзя-чуань умолк. Он смотрел на нее теплым, дружеским взглядом. Его слова, словно волна, вздымающая лодку, подняли ее настроение. Ее огорчение рассеялось, и она облегченно улыбнулась.

— Брат Лу, большое тебе спасибо! — Ее красивые глаза на порозовевшем лице стали еще больше и ярче.

— Как, уже полдень, а обед еще не готов? — сердито спросил Юй Юн-цзэ, который снова незаметно вошел в комнату. Бросив на кровать свою шляпу, он уселся рядом с Дао-цзин и неподвижным взглядом уставился на жену.

Дао-цзин побледнела. Она взглянула на него и ничего не ответила: ей не хотелось ссориться с Юй Юн-цзэ в присутствии Лу Цзя-чуаня.

Лу Цзя-чуань сообразил, что он сейчас здесь лишний, взял свою шляпу, с улыбкой поклонился Юй Юн-цзэ, а затем Дао-цзин и сказал:

— Мы сегодня хорошо поговорили… Ну, вы обедайте, а я должен идти… — Он опять кивнул Юй Юн-цзэ и пошел к двери.

Дао-цзин молча проводила его до самых ворот. Она не проронила ни слова, только кусала губы. Обернувшись, Дао-цзин увидела позади себя Юй Юн-цзэ. Его длинное, худое лицо вытянулось еще больше.

Дао-цзин не стала есть и легла спать. В ее душе теснилось множество сложных чувств, мысли путались. Прошло много времени, а она все лежала и не могла заснуть. Ее глаза были устремлены на Юй Юн-цзэ, который при тусклом свете лампы сидел за столом, опустив голову. К горлу вдруг подступили слезы.

«И это… это человек, которого я так горячо любила, к которому тянулась всей душой?..» Дао-цзин рывком натянула на голову одеяло, чтобы муж не увидел ее слез.

Юй Юн-цзэ сидел, глубоко задумавшись. Он давно уже считал, что Дао-цзин неравнодушна к Лу Цзя-чуаню. Сегодня, застав их за дружеской беседой, он понял причину перемены, которая произошла с Дао-цзин. Он изо всех сил старался справиться с самим собой, пытался думать о том, что настоящий мужчина не должен страдать из-за женщины. Но когда он вспоминал мужественный облик Лу Цзя-чуаня, его уверенную манеру держать себя и большие глаза Дао-цзин, полные радостного изумления, он не мог пересилить захлестывающую его волну ревности и гнева. Но он и не мог придумать ничего, что могло бы ему помочь. Дао-цзин была человеком с твердым характером, преисполненным чувства собственного достоинства. В борьбе с нею он не надеялся на свои силы. Даже его слезы не смогли бы поколебать ее. Что же оставалось делать? Наконец ему в голову пришла «спасительная» мысль — написать письмо Лу Цзя-чуаню, рассказать ему обо всем, предупредить его, если, конечно, он сколько-нибудь уважает правила человеческой морали.

И вот он написал такое письмо.

«Господин Лу!

Мы с Вами учимся в Пекинском университете, и Ваши и мои родственники живут в одной деревне, и между ними никогда не было ссор и недоразумений. Но неожиданно Вы под предлогом пропаганды некоего учения стали обольщать мою жену, подчиняете ее своему влиянию. Вы толкуете о революции, о борьбе, а на деле разрушаете наше семейное счастье. Причем делаете это спокойно, мимоходом, ради собственного удовольствия.

Человек должен уважать нормы человеческой морали и не делать ничего такого, что может разрушить счастье ближнего; в противном случае он отступает от правил приличия и нравственности.