Яблоко Купидона (сборник) - Ольга Крючкова

Теперь же Соня взяла перстень и надела на средний палец правой руки: он пришёлся впору. Девушка истолковала это как знак свыше, решив, что непременно произведёт впечатление на теперь уже – поручика Сергея Воронова, и тот престанет считать её своей маленькой глупенькой кузиной.

Соня припомнила последний визит поручика в их дом. Да, что и говорить, воспоминания были не из приятных. Лизка, словно нарочно провоцировала младшую сестру, всячески старалась завладеть вниманием Сергея, увы, и это ей успешно удалось. Соня тогда обиделась, и чуть не расплакавшись, накинула шубку и гордо удалилась в сад. Она брела по главной аллее, которую садовники постригали на английский манер, и кусты принимали форму то животных, то геометрических фигур.

По середине аллеи возвышалась статуя Венеры, по крайней мере, все обитатели дома Бироевых считали, что она таковая и есть. На самом же деле Венерой сию обнажённую «даму» назвал некогда модный скульптор Тимофей Нестеров, лет так тридцать назад украсивший своими псевдо-греческими и псевдо-римскими творениями многие московские дома.

Соня также слышала, что прототипом Венеры послужила некая крепостная красавица, в которую скульптор был безумно влюблён и даже выкупил из крепостной зависимости. Девушка вздохнула, подошла к статуе и начала внимательно её рассматривать, словно впервые в жизни. Невольно Соне показалось, что Венера ей сочувствует.

– Раз ты – Венера, богиня любви, то помоги мне! – взмолилась обиженная барышня. – Хотя, что ты можешь, – она расплакалась и пошла прочь, всё более отдаляясь от богини любви.

В этот день Елизавета ликовала: её младшая сестрица обнаружила-таки свою слабость по отношению к Сергею, впрочем, как и обычно. После случая с гаданием Лиза не преминула съязвить сестре или сказать что-нибудь обидное. Соня обижалась и плакала украдкой в своей комнате, но маменьке не жаловалась.

Теперь же приближался заветный бал: уж она-то сумеет найти своего суженного. Соня постоянно гнала от себя мысль о том, что он должен быть одноглазым. Вот и сейчас, девушка старалась думать только о Сергее – предмете девичьих грёз.

Глава 2

И вот настал долгожданный день. Сонечка пробудилась ото сна рано, едва забрезжил зимний рассвет. И чем светлее становилось за окном, тем больше её охватывало волнение. Наконец около девяти часов в спальню, по обыкновению, вошла Марфуша.

– Подымайтесь, Софья Николаевна. Пора умываться, завтракать да прихорашиваться. Да барин велели уж карету закладывать, до имения графини Преображенский путь не близкий. Да и намело снегу нынче ночью, думаю: карета не проедет, сани придётся перезакладывать.

– Сани, это же прекрасно! Доедем с ветерком!

– Ох! Барышня, чего вы радуетесь-то?! Щёки-то пообморозите, вон какой мороз разыгрался, аж трещит!

– Не волнуйся, я накину поверх меховой шляпки шерстяную вязаную шаль. А как там моя сестрица? – поинтересовалась Соня, как бы невзначай.

Марфуша ответила:

– Уж перед зеркалом крутиться. И разговоры всё об одном…

– Сергее Воронове, разумеется!

Горничная кивнула.

– Ну, мы ещё посмотрим: чья возьмёт! – решительно заявила Соня, вскочила с кровати, уставила руки в боки и начала расхаживать по спальне босиком, в одной ночной сорочке.

– Софья Николаевна, вы хоть тапочки наденьте! Простудитесь! Камины как не топи, всё равно прохладно… – Марфуша подала тапочки барышне, та соблаговолила опустить в них ножки.

– Ах, какова Лизка! Вредная злыдня! – возмущалась Соня.

– Барышня! – обмерла Марфуша от таких слов в адрес Елизаветы Николаевны.

– Такая она и есть! Всё из-за вредности своей не может успокоиться: видите ли, раз она – старшая, стало быть, все кавалеры – ей! Не бывать этому!

Марфуша приготовила кувшин для умывания. Соня же не прореагировала и продолжала метаться в праведном гневе.

Наконец горничная утомилась выслушивать излияния юной фурии:

– Софья Николаевна, вы так к завтраку опоздаете. Агриппина Леонидовна будут очень недовольны…

Упоминание о маменьке несколько умерили гнев Сонечки, она соблаговолила умыться, причесаться и надеть простое домашнее платье.

– Ох, барышня, как вы там на балу-то? – сокрушалась Марфуша.

– А что такое?

– Уж больно декольте на платье открытое, как бы вы не зазябли в такой-то холод!

Сонечка передёрнула плечиками: не замёрзнет! – в мазурках, польках, вальсах, кадрилях некогда об этом и думать!

После утреннего туалета Соня спустилась к завтраку в гостиную. Всё семейство Бироевых уже было в сборе.

– Соня, прошу тебя, голубушка, больше не опаздывай, – пожурила её маменька.

Елизавета та и вовсе уставилась на младшую сестру с победоносным видом, словно говоря: на балу тебя ждёт неприятный сюрприз!

Соня прекрасно понимала, что мстительная сестрица может придумать что угодно дома, но чтобы при людях, да ещё на балу – ей было сомнительно. Поэтому, она преспокойно приступила к утренней трапезе.

– Девочки, – начал Николай Дмитриевич. – Ровно в полдень мы выезжаем, до имения графини – не менее двух часов по такой-то заснеженной дороге. По всей видимости, от кареты придётся отказаться: поедем на санях.

Соня обрадовалась: она любила созерцать пейзажи, сидя в санях, под тёплым пледом. Лиза же фыркнула. Отец семейства никоим образом не отреагировал на недовольство старшей дочери.

– Одевайтесь теплее, лучше всего – лисьи шубы, – подытожила маменька.

Елизавета опять изобразила на лице кислую мину, она страсть как не любила шубы, ей казалось, что она в них похожа на купчиху и это весьма претило её нездоровому самолюбию.

Наконец к полудню барышни были готовы: Соня в своём нежно-персиковом наряде и коралловом ожерелье выглядела безупречно; старшая же, Елизавета, в платье бледно– лимонного цвета с маменькиным жемчужным гарнитуром, также была хороша, особенно для тех, кто не ведал о её скверном характере.

Личный парикмахер Агриппины Леонидовны, из крепостных, постарался нынче на славу: причёски барышень смотрелись прелестно, а ловко вплетенные искусственные цветы придавали их миловидным лицам особенную свежесть молодости.

Агриппина Леонидовна придирчивым взглядом окинула дочерей, и не найдя в их внешнем виде ни малейшего изъяна, осталась весьма довольна.

– Думаю без мужей, вы не останетесь! – констатировала она. Особенно барыня была уверена в успехе Сонечки.

Горничные принесли лисьи шубы, тёплые шляпки, подбитые беличьим мехом и шерстяные шали.

Наконец все оделись и вышли во внутренний двор, где стояли сани. Девочки сели рядом, их родители – напротив. Кучер заботливо накрыл тёплыми пледами ноги своих господ, откинул меховой верх, словно у пролётки; взобрался на козлы, хлестнул кнутом тройку отменных орловских рысаков, застоявшихся на морозе, – сани тронулись.