Мишка, Серёга и я - Ниссон Зелеранский

— Долго вы будете молчать? — зловеще-спокойным тоном спросил Вячеслав Андреевич. — Кто из вас начал? Ты, Иванов?

— Почему Иванов? — перебил Мишка.

— Значит, ты?

— Почему он? — мрачно спросил Серёга.

— Вячеслав Андреевич, — вдруг сказал Мишка, — это, конечно, ваше право — нас наказывать. Но я считаю, что тут мы должны разобраться сами.

— Интересно! — воскликнул Вячеслав Андреевич. Он старался говорить грозно, но в голосе его уже послышались веселые нотки.

— А ведь у вас есть с кого брать пример, — вставил Петр Ильич. — Вот, скажем, Верезин. О нем газеты пишут.

Вячеслав Андреевич остановил его жестом и сказал мне:

— Иди, Игорь. Можешь идти домой. Твой день — гуляй. Все равно ты сегодня не ученик.

Я растерянно пробормотал: «Спасибо», шагнул к двери и — остановился. Я не мог бросить ребят в беде.

Если бы для них все кончилось благополучно! Как бы я тогда хвастался перед ними! Я бы им прямо сказал: «Вы меня воспитывали, а что получилось? Теперь уже вам придется брать с меня пример». Хотелось бы мне видеть, какие бы у них стали лица.

Но, к сожалению, хвастаться я не мог. Лежачих не бьют. Сначала я должен попытаться их спасти, а уж потом дать им понять, кто с кого должен брать пример.

Я обязан, я просто обязан объяснить директору, в чем дело, и выручить ребят. Сейчас я скажу: «На вашем месте, Вячеслав Андреевич, я бы прежде всего выяснил — из-за чего могут поссориться два друга». Именно — поссориться. Слово «драка» лучше не произносить.

— Вячеслав Андреевич, — торопливо сказал я вслух. — Так ведь не годится. Вы даже не знаете, почему они подрались. Может, у них благородная причина была.

Мишка вспыхнул.

— А тебя не спрашивают, — отрезал он.

— Факт, благородная, — оживился Серёга, сразу понявший мою мысль. — Могу я иметь свое мнение о Геннадии Николаевиче?

— При чем тут Геннадий Николаевич? — заинтересовался директор. Петр Ильич и завуч тоже насторожились.

— Как при чем? — удивился Серёга. — Мы же из-за него подрались.

Мы стали наперебой рассказывать, из-за чего произошла «дуэль». Даже Мишка время от времени вставлял мрачные реплики. Когда я сказал, что Козлов с пятым классом, пожалуй, справился бы, а с восьмым ему просто трудно, Петр Ильич не выдержал.

— Удивляюсь, — взорвался он. — Так говорить о педагогах! Им дают прекрасного учителя, с отличием окончившего институт, прославленного человека, а они смеют так говорить о нем. Будь вы у меня в классе, я бы вам показал. Простите, Вячеслав Андреевич, я пойду. Мне надо в учительскую.

И он вышел. Мы стояли притихшие. Вячеслав Андреевич, посмотрев на нас, задумчиво сказал завучу:

— А я был бы рад, если бы из-за меня ученики дрались. Из-за серого педагога драться не будут.

— Ага, — просиял Мишка. — Что, Иванов, съел? Ведь правда, он замечательный педагог?

— По-моему, да, — улыбнулся завуч. — По-моему, он тоже обрадуется, узнав, что вы подрались из-за него.

— А по-моему… — горячо начал я.

— Ладно, Гарька, — перебил меня Серёга. — Не будем спорить. Нам можно идти, Вячеслав Андреевич?

— Да, — сказал директор. — Можно. Значит, Сперанский и Иванов передадут родителям, что я их исключил на три дня.

— За что? — оторопело спросил Серёга.

— Как за что? За драку!

X

Когда мы вышли в коридор, Серёга спросил с любопытством:

— Слушай, верно, что про тебя в газете написали?

— Верно, — небрежно сказал я. — Но это не важно. Что же вам теперь делать, ребята?

— Ничего не делать, — холодно сказал Мишка. — Подрался я, конечно, зря. Но вообще-то я был прав.

— Брось шуметь, Мишка! — сказал Серёга. — Не насовсем же исключили. Погуляем три дня. Тоже мне наказание!

— С тобой я разговаривать не намерен! — отрезал Мишка и пошел быстрее.

— Подумаешь! — крикнул ему вслед Серёга и попросил: — Гарька, возьми мою сумку. Мне заходить неохота.

Я догнал Мишку. В класс мы вошли вместе.

— Извините, — сказал с порога Мишка преподавателю. — Меня исключили из школы на три дня. Разрешите мне собрать книги.

— Тебя, Сперанский? — удивленно спросил преподаватель. — За что?

— За то, что я подрался с Ивановым.

— Так, — несколько растерянно сказал преподаватель. — А тебя, Верезин, тоже исключили?

— Нет, — ответил я как можно небрежнее. — Про меня сегодня написала «Комсомольская правда». Директор сказал, чтобы я шел домой.

Класс, только что принявший так близко к сердцу Мишкино исключение, не обратил на мои слова почти никакого внимания. Скажу по совести, меня это задело.

XI

Мишка сразу ушел домой. Мы с Серёгой еще долго бродили по улицам. Мне некуда было торопиться. Мама еще не пришла со службы, а сидеть в четырех стенах наедине со своей славой я, разумеется, не мог.

Мы забежали домой к Серёге. Он бросил сумку и заодно объяснил Анне Петровне, почему наш класс сегодня отпустили раньше: заболели физик и историк, а англичанка вышла замуж. Кроме того, Серёга одолжил у матери два рубля для меня. Они были нужны на покупку газет. Я подсчитал, сколько экземпляров необходимо купить. По одному — матери и отцу; тетке в Малаховку — три, чтобы она могла подарить знакомым; Сперанским; в мой пионерский отряд; ну, еще Марасану (надо будет ему что-нибудь надписать. Может быть: «От одного из героев». Или: «Верному Марасану от зачинателя нового движения»). Штуки три оставлю себе. Вообще теперь я буду собирать все, что обо мне напишут. Через много лет я с удовольствием разверну стертые на сгибах газетные листы и посмотрю, с чего все начиналось.

До чего же здорово жить на свете! Теперь мне нечего бояться Перца. Не исключат же из комсомола человека, которого «Комсомольская правда» поставила всем в пример!

Итак, я должен был купить минимум двенадцать экземпляров. Впрочем, на тринадцатый уже не хватало денег. Отойдя от киоска, я вспомнил, что не сосчитал самого Сергея. Мне стало ужасно неприятно.

— Серёга! — воскликнул я. — Как же так? Ладно, я отдам тебе один из своих экземпляров.

— Идет! — без особого энтузиазма отозвался Серёга. — Пусть мой пока у тебя хранится. А то, понимаешь, одна комната, затеряться может.

Я надулся но смолчал. Не хочет — не надо. Потом сам попросит, да будет поздно.

Обедать мы пошли ко мне. Дверь нам открыла мама. Я ворвался в коридор, едва не сбив ее с ног, швырнул пальто на сундук и потребовал, чтобы нас скорее кормили.

— Очень хорошо, — сухо сказала мама. — Повесьте пальто и проходите в комнату. Там тебя ждут, Гарик.

— Почему ты разговариваешь таким тоном? — возмутился я. — Серёга, сказать ей, что ли?

— Гарик, тебя ждут, — повторила мама, проходя в комнату.

— Может, обеда не хватит? — стеснительно спросил Серёга. — Я лучше пойду.

— Брось ты! — горячо воскликнул я.

И мы пошли в комнату.

За нашим обеденным столом сидел Геннадий Николаевич. Перед ним стоял стакан чаю. На блюдце лежал кусок пирога, который мама пекла в прошлую субботу. На скуле у нашего классного красовался здоровенный синяк. Мама посматривала на него с плохо скрытым неодобрением.

Сначала я решил, что Геннадий Николаевич прочитал газету и пришел меня поздравить. Но по выражению его лица я понял, что ошибся.

Серёга обернулся ко мне и, подмигнув, прошептал:

— Вляпались!

— Вот и мой сын, — сказала мама, страдальчески улыбаясь.

Мы настороженно поздоровались с Геннадием Николаевичем.

— Ну хоть вы, Геннадий Николаевич, посоветуйте, что с ним делать, — горько сказала мама, кутаясь в шаль. — Я больше не могу. Не мо-гу. Он не хочет понять, что у меня никого нет, кроме него. Я понимаю, что мальчику в его возрасте нужно и пошалить иногда. Я с удовольствием заплачу за это стекло. Это жизнь, это можно понять.

Геннадий Николаевич багрово покраснел, так, что синяк стал почти незаметен, и отодвинул две десятирублевые ассигнации, которые лежали на столе возле стакана.

— Нет, нет! — заметив это, сейчас же запротестовала мама. — Пожалуйста, возьмите! Я вас прошу!

Геннадий Николаевич еще больше сконфузился и сунул деньги в карман.

— Но смириться с тем, что он меня не любит, не уважает, — сказала мама, продолжая кутаться в шаль, — я не могу.

— Вы преувеличиваете, — осторожно сказал Геннадий Николаевич. — Игорь такой же, как все. В этом возрасте они стесняются нежности. Я тоже стеснялся.

— Но раньше он от меня ничего не скрывал, — сказала мама, и ее глаза покраснели. — А тут он лезет по пожарной лестнице… Рискует жизнью. И я узнаю об этом последней. Если бы он думал о матери, он ни за что не стал рисковать собой.

— Вы меня не так поняли, — мягко прервал Геннадий Николаевич. — То, что Игорь полез, это скорее хорошо. Вообще-то он у вас трусоват…