Оберег на любовь. Том 1 - Ирина Лукницкая

– Помнишь ворота с лошадиной тематикой? Парни оттуда. Нормальные ребятишки. Можешь доверять им, как мне. Я их сто лет уже знаю. Возилась с ними, когда им по полтора годика всего было. Представь себе двух милых малышей. Абсолютно одинаковые очаровательные мордашки… – тепло рекомендовала братьев Соня.

Я представила. Это было не сложно. Действительно, мальчишки были очень симпатичные. Коренастые и крепкие, как боровички. Брови черные, вразлет, как в песне. Детская лопоухость у обоих братьев только добавляла задора и открытости в их чистые образы. Хотя в подростках уже чувствовалась самостоятельность и мужские задатки. Было нечто необычное в их лицах. Потом я поняла, что именно. Глаза! По законам генетики цвет должен быть жгуче черным, поскольку разрез явно восточный. Ан нет, глаза близнецов были спокойными, серыми. Соне можно было дальше не продолжать, я и так уже прониклась к ним дружеским расположением, и поняла, что у меня появились новые славные друзья.

Федор, глядя на меня исподлобья, буркнул:

– А ты здорово плаваешь. Я бы с тобой погонялся.

Я почувствовала удовлетворение и зарделась от заслуженного комплимента. Ну вот, все-таки не зря выпендривалась, хоть кто-то оценил мои старания!

– Ага, один такой уже погонялся. Теперь вот все лето в корсете ходит, – подцепил брата Пашка, и миролюбиво пояснил, вводя меня в курс дела: – Жаль, моему брату сейчас нельзя в воду, он бы точно показал всем класс. Понимаешь, он нырнул неудачно, ударился о камень и получил травму позвоночника. Пока Федор болеет, я тоже не купаюсь. Так, только иногда ноги мочу. Да мне и не хочется нисколечко…

Наивный Павлик думал, что я не заметила, с каким вожделением он, в течение всего своего монолога, косится на воду. Как же сильно пацаненку хотелось купаться! Но переживания за брата, сочувствие и взрослая мужская солидарность были выше какого-то там минутного удовольствия. Я подумала тогда про Павлика: «Человек – он и в двенадцать лет уже человек».

Мальчишки присоединились к нам. Они побросали рядом свои полотенца и притащили торбу, набитую нехитрой крестьянской едой. На мешковине, из которой была пошита сумка, красовался портрет Демиса Руссоса, выполненный явно кустарным способом при помощи трафарета. Пашка вытряхнул содержимое прямо к нам на покрывало и принялся нас угощать:

– Девчонки, хочите виктории?

– Не хочите, а хотите, – с учительской интонацией поправила Павлика Соня и стала категорически отказываться: – О, только не это! Пожалуйста, даже не предлагайте. Мы видеть уже не можем эту вашу ягоду. Надоела.

– Не хочите, как хочите, – тут же согласился Павлик.

Однако, полностью проигнорировав оба Сониных замечания, снял крышку с изрядно уже нагретой на солнце банки, выпуская сногсшибательный аромат наружу, подставил ягоду прямо под нос Сони и, как ни в чем не бывало, продолжил свои ухаживания:

– Есть еще огурцы. Вообще не горькие. Хавайте, не стесняйтесь. Огурчики – класс, только, что с грядки.

– Хавайте… Павел! – возмутилась Соня и снова принялась за воспитание. – Культурные люди так не выражаются. Говори, пожалуйста, правильно!

Пока она боролась с пашкиной безграмотностью, я взяла пупырчатый огурчик, с удовольствием им захрустела и стала с любопытством разглядывать публику.

…Прямо в двух шагах от нас расположилась молодая семья с кучерявым пухлым малышом. Если бы не полосатые носочки на толстых ступнях-пирожках и не панамка с веселыми бегемотиками, которую ребенок без конца потешно натягивал себе на глаза, да приделать ему белоснежные крылышки… Получился бы настоящий ангелочек! Соня, любительница разного рода детенышей, не могла удержаться и вслух выражала свое восхищение:

– До чего хорошенький! Просто лапочка! Какие у него ямочки на щечках, а кудряшечки, а ручки-ножки, полненькие, как будто ниточками перетянутые.

На что серьезный Федор по-мальчишечьи сплюнул и осуждающе бросил: «Тоже мне родители, хоть бы штаны на пацана одели».

Но молодые родители любовались своим чадом, не слыша и не замечая никого вокруг. Мальчонка, похоже, делал свои первые шаги. Он неуклюже топал по одеяльцу, расстеленному на травке, от папы к маме, падал в их объятия и заходился счастливым младенческим смехом. Папа в процессе игры успевал всего один разок чмокнуть сына в какое-нибудь случайно подвернувшееся место, а тот уже рвался обратно к маме. Мама же, как только ребенок попадал в ее зону, одновременно успевала поправить панамку с пимпочкой и засунуть сыну в рот ложку с яблочным пюре, при этом зацеловывая ребенка во все доступные и недоступные места. Весь мир для счастливой троицы начинался и заканчивался на территории их байкового одеяла. А уж маленькому человеку, думаю, этот крошечный квадратик под солнцем, впридачу еще залитый счастливым светом родительской любви, точно казался целой Вселенной.

Я продолжала наблюдать и анализировать. Непосредственно перед нашим носом, загораживая прекрасный вид на реку, расселись две тетушки. Одна из них, та самая – с пирожками, очень полная, теперь сняла свой «матрешкин» сарафан и осталась в раздельном купальнике. Взору открылись могучие складки жира на боках и тяжелые, как кувалды, ноги. Вторая, напротив, была тощей, как спичка, зато на ней был глухой монашеский купальник, чуть ли не под самое горлышко. «Матрешка» носила перманент – мелкие-мелкие завитушки под барашка. Волосы «монашки» были скручены в чуточную фигушку. От их нагретых тел до нас периодически долетал навязчивый запах цветочных духов вперемешку с запахом пота. Чудовищное амбре! Лиц я пока не видела.

Процесс кормления соседского малыша едой из банки с румяным яблоком на этикетке и ласковым названием «Неженка» комментировался нашими соседками очень активно:

– Гляди, консервы в ребенка пихают. Разве ж это питание! Вот она, современная молодежь. Пустоголовые все да ленивые, – писклявым голосом верещала худая.

– Ужас! Ненормальные. Я вот, например, своего Валерика до трех лет грудью кормила. Так он у меня и весил больше двадцати кило. Бывало, поднимаю его, а он тяжелящий, чисто слоненок! Так там было на что посмотреть, – бубнила вторая, которую про себя я пока условно назвала «Пирожком с картошкой».

В ее словах звучала неподдельная гордость за себя и за своего раскормленного сынка.

– Семейка! На родителей без слез не взглянешь. Все бы им хиханьки да хаханьки. Никакой серьезности, – продолжала та, что с фитюлькой, а пирожок ей поддакивал:

– Не говори, не говори, Рай. Я вот, например, над сыночком своим тряслась, как орлица над орленком. Моя бы воля, я бы и до пяти лет Валерика титькою кормила. Да врачиха нам запретила. Вроде как тупеют детишки от этого.

– Да что они, доктора, понимают! – категорично заявила дистрофичная Рая и улеглась на живот, мимоходом окатив нас взглядом маленьких колючих глазок.

По недоброму ее взгляду я поняла: в следующий раунд публичных обсуждений попадаем мы. Что ж, Сонька в своем неприлично новом и наверняка дорогущем купальнике, я со своими черными коленками и впалым животом, шумные близнецы, которые разбросали свои сандалии по всей поляне, опять же, один из них в непонятном корсете, а второй в допотопной пилотке – да мало ли до чего можно докопаться, и чем еще мы можем заслужить внимание этих специалисток по всему на свете… Но теток, похоже, на жаре развезло, а толстая даже всхрапнула – видать, наше время еще не пришло.

В разгар июльского дня народ на поляне расслаблялся, кто как мог. Захватив незаконно большую площадь и намертво перекрыв отдыхающим спуск к воде, расположилась шумная пестрая компания из мужчин и женщин. Будучи уже изрядно навеселе, мужички и разбитные молодые бабенки резались в карты, не забывая о жбане с «Жигулевским». На расстеленной вместо скатерти газетке картежники кучками разложили уже почищенную янтарную воблу и мелких окуньков. Запах вяленой рыбки, отнюдь не противный, порою достигал и нашего носа. Надо отметить, игра велась почти в рамках приличия. Лишь иногда тот, кто оставался в дураках, однократно ругался от досады, но не зло. Проигравший послушно подхватывал емкость с пивом и оттаскивал ее к воде – я так полагаю, охладиться. В минуты отсутствия заветного жбанчика народ заметно грустнел.

Я смело подставляла загару спину в полной уверенности, что не должна уже сгореть: уж моя-то задубевшая кожа готова ко всему. Однако солнце скоро довольно ощутимо стало пощипывать меня за шею и плечи… Ничего, потерплю, хотя бы спина ровно загорит. Когда лежишь на животе, в поле зрения попадают разнообразные травинки, стебельки, тростинки, в изобилии торчащие прямо перед носом, представляющиеся мне рослыми деревьями; Сонина мурава вообще простирается вдаль тропическими джунглями, а я сама себе кажусь маленькой букашкой… Вот не знала, что созерцать растения на уровне глаз в непосредственной близости от себя – такое удовольствие. Вот кашка – или клевер, по-научному. Я сорвала сочный сиреневый цветочек. Если попробовать на зуб, кончики тычинок окажутся прохладными и сладковатыми. А у белой кашки цветы не такие сладкие, зато больше пахнут медом. Твердые колоски подорожника уже почти созрели и вот-вот начнут пушиться.