Цвет полевой - Владимир Скребицкий

Она была веселой, бойкой деревенской девочкой, которая, можно сказать, вполне ему нравилась. Но никогда не было в ней той магии, того очарования, которое излучала рыбка. Тембр ее голоса переходил от спокойной задумчивости к каким-то совсем детским интонациям. Слово «старче» он произносила с лукавой иронией, как бы давая понять, что оно вырвалось у нее невольно в момент испуга, когда, выброшенная на берег, запутавшаяся в петлях сети, она не знала, как обратиться к этому бородатому существу, показавшемуся ей устрашающим. Но теперь, во время их второй встречи, когда роли переменились, и просителем выступал уже он, униженно величая ее «государаней рыбкой», она вполне могла разглядеть, что, если бы не худоба, не обтрепанные одежды, не взъерошенные волосы, он мог бы быть интересным мужчиной, и, хотя, конечно, не добрым молодцем, но уже и никак не дряхлым старичком. Так что теперь это «старче» уже звучало как напоминание об их первой встрече.

Выслушав историю про корыто, она улыбнулась, прикрыла глаза и сказала:

«Не печалься, иди себе с Богом.

Будет вам новое корыто.»

Ему показалось, что, сказав это, она помедлила, как бы ожидая, не скажет ли он что-нибудь еще. Но он растерялся и не знал, что сказать, а, когда собрался с мыслями и захотел поблагодарить, ее уже не было.

Подходя к дому, старик еще издали увидел как блестит новое корыто и поразился быстроте и точности, с которой рыбка выполнила свое обещание.

Надо сказать, что за 33 года совместной жизни, он уже хорошо изучил свою старуху и ее сварливый нрав, но то, что услышал сейчас превзошло все его ожидания: она ни то что была довольна или благодарна, но наоборот исходила злостью и агрессивностью. Опять послышалось «дурачина ты и простофиля», опять попреки в том, что он думает только о себе, а ее в грош не ставит:

— Выпросил, дурачина, корыто!

В корыте то много ли корысти?

И дальше все в таком же духе. А в заключение:

— Пусть твоя рыбка даст нам хотя бы избу приличную.

Это она сказала: «твоя рыбка»! И старик, отправившись распутывать и сушить сеть, все повторял про себя: «твоя рыбка», «иди к своей рыбке»… «моя рыбка».

Когда он покликал ее, придя на морской берег, она появилась очень быстро — так быстро, что ему показалось, что она ждала его прихода. Когда излагал ей новую просьбу, поймал себя на том, что ему доставляет удовольствие в присутствии рыбки ругать старуху, называть ее сварливой бабой и как-то еще похлеще, что делало рыбку как бы соучастницей его невзгод и создавало между ними близость.

Услышав в чем состоит просьба, рыбка немного помедлила с ответом, а потом сказала:

«Не печалься, ступай себе с Богом,

Так и быть: изба вам уж будет.»

Это «так и быть» задело старика: он понял, что просит слишком много и просить больше будет неудобно. Но, если не просить, так значит не звать ее, а, если не звать, так значит и не увидеть ее больше никогда. А это уже казалось ему непереносимым.

Как ни странно, но помогла старуха. Еще с поворота дороги он увидел, что его землянки больше нет, а на ее месте стоит изба с кирпичною беленою трубой, и с дубовыми тесовыми воротами. Старик так привык к своей землянке, что изба его не обрадовала: он подумал, что будет неуютно себя чувствовать среди всей этой роскоши. Но, когда вошел в светелку и прилег на лавку, то почувствовал, что здесь много воздуха, и в широкие окна струится свет, так что может не так уж плохо жить в этой избе и лежать, глядя в высокий потолок.

Но полежать ему старуха не дала:

«Дурачина ты, прямой простофиля!

Выпросил, простофиля, избу!

Воротись, поклонися рыбке:

Не хочу быть черною крестьянкой,

Хочу быть столбовою дворянкой.»

— Ах ты старая сводня-, подумал старик, улыбаясь про себя. — Хорошо, ворочусь, поклонюсь, увижу ее… Не своей волей пойду — ты меня гонишь.

И повторилось все как и в прошлые разы, с той только разницей, что море на этот раз было неспокойно. Но, если вдуматься, оно и не должно было быть спокойно, ведь и в душе старика не было покоя: он боялся, что рыбка рассердилась и не захочет больше встречаться.

Но, слава Богу, опасения его были напрасны: рыбка появилась также быстро как обычно, и теперь он уже не сомневался, ждала его и была ему рада. Новая просьба ее нисколько не смутила. Она даже особенно и не задумалась: «дворянкой так дворянкой» А ему так сладко было услышать ее «Не печалься». А он и не печалился: он мечтал снова и снова приходить сюда, звать ее, видеть ее очаровательное личико, слышать ее детские интонации. Ему было уже ясно, что притязаниям старухи конца не будет, и это было неким залогом постоянства их встреч. Но в то же время он понимал, что без конца так продолжаться не может: это его тревожило, и море вторило его беспокойству.

Старуху он застал, стоящей в дорогой собольей душегрейке на крыльце высокого терема.

Парчовая на маковке кичка,

Жемчуги огрузили шею,

На руках золотые перстни,

На ногах красные сапожки.

Мельком взглянув на старика, она прикрикнула на него и послала служить в конюшню.

«Недолго же удалось мне в светелке нежиться» — думал старик, лежа ночью на сеновале под дырявой крышей. Но через дыры ему видно было небо, а с неба на него глядели звезда яркие и немигающие. Старик чувствовал себя счастливым: он мечтал о рыбке и знал, что рано или поздно старуха вновь пошлет его к морю просить для себя еще каких-нибудь благ. Ему, в сущности, жаль было эту сумасшедшую женщину, которую он помнил веселой девчонкой, сияющей от счастья. при виде новых туфелек, которые он подарил, сделавшись ее женихом.

Он не ошибся: прошла неделя-другая, старуха вызвала его к себе в терем, и, даже не спросив, как ему живется на сеновале, в резкой форме потребовала, чтобы он отправился к рыбке и предъявил новый ультиматум:

«Не хочу быть столбовою дворянкой,

А хочу быть вольною царицей.»

Надо заметить, что, хотя старуха все время что-то требовала у рыбки, но в то же время понимала,