Цвет полевой - Владимир Скребицкий

суть замечания, но понял, что оно предполагает какую-то реакцию и, оторвавшись от книги, сочувственно замотал головой.

Такая реакция совсем обескуражила Марию Иванну. Было ясно, что этот книжник не хочет или не может скрестить с ней шпагу, и она стала оглядываться в поисках более достойного противника.

Но люди в вагоне были усталые, вялые, многие дремали, и скрестить шпагу было не с кем. Правда, впереди, через две лавки сидела парочка, которая вела себя так, словно она на пляже в Майями, но дотянуться до нее было нелегко. Рядом с парочкой сидел небольшого роста мужчина, который копался в своем чемоданчике; на парочку ему было явно наплевать. Мария Ивана устало вздохнула: пусть делают, что хотят.

Поезд начал притормаживать, и мужчина с чемоданчиком замотал головой, пытаясь понять, какая остановка. Поезд затормозил, и пассажиры стали входить в вагон. Мужчина обратился к кому-то и, видимо поняв, что это именно та остановка, которая ему нужна, опрометью бросился к выходу. И только когда двери захлопнулись, и поезд тронулся, сидевшие рядом сообразили, что чемоданчик-то остался стоять на лавке.

Пожилая женщина с сумкой, стоявшая в проходе, обратилась к парочке у окна:

— Он что же совсем вышел или покурить пошел?

Те оторвались друг от друга, но никаких вразумительных комментариев дать не могли. Женщина вздохнула, подвинула чемоданчик и села на край лавки.

Мария Иванна, издали наблюдавшая эту сцену, подумала о растяпе, чуть не проехавшем свою остановку, сказала "вот кретин" и… потеряла сознание.

* * *

В вечернем выпуске «Сегодня» Татьяна Медкова сделала длинную паузу и сказала следующее: — Трагический случай произошел сегодня в одной из подмосковных электричек. Неизвестный человек оставил в вагоне взрывное устройство, которое сработало вскоре после того, как поезд отошел от станции Лосиностровская. Четыре человека погибло, число пострадавших уточняется. Все они доставлены в 20-ю городскую больницу. Президент и глава правительства выражают свои соболезнования……………

Да, так оно все и произошло: взорвавшаяся бомба уничтожила всех людей, сидевших на лавке и одного мужчину, стоявшего в проходе. Стекла повылетали, вагон загорелся, кто-то дернул ручку стоп-крана, поезд остановился, и пассажиры бросились к выходу.

Взрывная волна подняла Марию Иванну с сиденья, она стукнулась головой о спинку лавки и, получив, как потом выяснилось, перелом основания черепа, начала сползать на пол. Ее могли затоптать, или она могла задохнуться в дыму, если бы не сидевший рядом молодой человек, который подхватил ее на руки и вынес из горящего вагона.

На счастье Марии Иванны он оказался медиком, и в его портфеле, вызвавшем ее неудовольствие, нашелся бинт и кой-какие медикаменты, нужные для оказания первой помощи.

Сам он сильно не пострадал и, будучи доставлен в больницу вместе с Марией Иванной, проявил о ней так много заботы, что врач реанимационного отделения был очень удивлен узнав, что он ни только не родственник женщины, находящейся в коматозном состоянии, но даже не знает ее имени.

Молодой человек пришел и на следующий день справиться о здоровье "своей пациентки", все еще не приходившей в сознание. Во время этого визита он встретился со следователем, который разговаривал со всеми жертвами катастрофы, находящимися в больнице. Однако молодой человек ничего не мог сообщить, поскольку читал и не обратил внимания на историю с чемоданчиком. Он высказал предположение, весьма, впрочем, маловероятное, что может быть эта пожилая дама что-нибудь знает, поскольку заметил, что она с самого начала вела себя как-то очень нервно и даже, когда села, продолжала что-то говорить, кажется, глядя в сторону злополучного купе.

Но Мария Иванна, когда, наконец, пришла в себя, ничем не могла помочь следствию: она вообще не помнила как, ехала в электричке, и последним ее воспоминанием было то, что она вышла из квартиры, а потом вернулась, вспомнив, что не полила цветы.

Она лежала в четырехместной палате с завязанной головой, ослабевшая, беспомощная, и если кто-нибудь сумел бы заглянуть к ней в душу, то обнаружил там вещь странную и совершенно ей не свойственную — покой. Да, душа Марии Иванны была спокойна: она больше не рвалась в бой, не стремилась улучшить мир, никого не ненавидела и ничего не осуждала. Все казалось ей отстраненным и гармоничным. Воспоминания наплывали на нее, и ей представлялось порой, что она лежит на берегу Черного моря, куда они с мужем когда-то ездили отдыхать, и волны убаюкивают и ласкают ее.

Когда она возвращалась к действительности, глаза ее часто заволакивала слеза, и она говорила сыну, навещавшему ее каждый день:

— Ты подумай, какие все-таки есть люди! Ведь если бы не Юрочка, (так звали молодого медика, ее соседа в вагоне) я бы могла умереть там. Ну это может и не страшно, я — старая, но ведь он-то как рисковал, он-то мог бы сам обгореть. Какие люди! Да ты не приходи ко мне каждый день. Ты лучше с Игорьком за город съезди — ребенку воздух нужен.

И, гладя руку сына, повторяла: "Ты — хороший мальчик".

Палатной сестре, которая, прямо скажем, не баловала ее вниманием она говорила: "Деточка, да ты не беспокойся, мне правда ничего не нужно. Ты лучше к Катерине Иванне подойди, к ней сегодня никто не приходил".

Помимо сына и невестки Марию Иванну навещала ее старая подруга Людмила Николаевна по кличке Милка. Подругами они стали еще в школьные годы, и об их отношениях стоит сказать чуть подробнее.

Милка была создана для подчинения так же, как Мария Иваннна для властвования. Будучи еще девочкой, Милка признала первенство Марии Иванны, и эта субординация не нарушалась никогда. Мария Иванна без конца поучала и наставляла Милку, инструктируя, как надо воспитывать сына и как постоять за себя в схватке с мужем и сослуживцами. Нельзя сказать, что альянс их не нарушался размолвками и скандалами, совсем наоборот: и то и другое было нормой для их отношений. Да иначе и быть не могло: ведь какая же мать, жалуясь лучшей подруге на сына, потерпит, чтобы ее мальчика называли подонком и ублюдком.

И Милка хлопала дверью и в слезах клялась, что больше не переступит порог дома этой ведьмы, не позвонит ей, не подойдет к телефону… Но и переступала, и звонила, и подходила, ибо не могла жить без Марии Иванны, так же как та без нее.

Между подругами так повелось, что у Милки всегда была в заначке какая-нибудь история, изобличавшая человеческую подлость. И она преподносила ее Марии Иванне, заранее зная ритуальный финал, который состоял в том, что Мария Иванна закрывала глаза, мотала головой и произносила выразительно: «Ну все-таки какие все