«Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии - Лев Вершинин

День, однако, шел за днем, а союзников не было. Хворостинин не знал (не мог знать, это выяснилось много позже), что их и не будет. Заверения кахетинцев насчет готовности шамхальского брата присягать русским оказались блефом. Возможно даже и не злонамеренным, скорее, Александру настолько хотелось видеть близ своих границ православное войско, что он просто принял желаемое за действительное. А сам царь, уже готовый к походу, отменил его, видимо, с некоторым запозданием осознав, что в Стамбуле могут рассердиться. Или еще почему-то. Как бы то ни было, несколько недель спустя воеводе стало ясно: ждать помощи неоткуда и о походе на Кумух можно забыть, наоборот, надо думать о том, как спасать армию, поскольку близ Тарков объявились отряды горцев, взвинченных муллами, по просьбе Сурхая объявившими джихад неверным. Эти отряды, ежедневно вырастая в числе, блокировали город, круглосуточно тревожа гарнизон обстрелами и имитациями штурма, продовольствие иссякало, пополнять запасы было немыслимо, начались болезни, а в ответ на чудом проскочившее с гонцом-добровольцем письмо в Греми последовал только невнятный ответ о «непреодолимых обстоятельствах». В такой ситуации изменилась и позиция аварского хана. Выговорив у шамхала признание независимости, они поддержали Сурхая уже не как вассалы, а как союзники. Единственным вариантом оставалось отступление. Без гарантий успеха, сквозь тысячные толпы горцев, влача огромный обоз с сотнями больных и раненых, – но иного выхода не было. Позже за этот отход по ходатайству Думы царь пожаловал Хворостинину шубу со своего плеча, – и было за что. Двухдневный переход без единой минуты передышки, практически непрерывное сражение с горской конницей, оттеснившей русских в болота Озени, – честно говоря, выдержать подобное не совсем в человеческих силах. И тем не менее русские шли вперед, время от времени, когда приходилось очень уж туго, строясь в «кольцо». К исходу второго дня, когда, как позже будет сказано в отчете, «много изгибло дворян и голов стрелецких, ратных же людей на том бою пало яко 3000», а со стороны кумыков, согласно преданию, «ушло в сады Аллаха семь сотен и еще шестнадцать храбрых узденей, а людей их не сосчитать сколько», воевода, потеряв две трети личного состава, но не бросив ни одной «санитарной» телеги, вывел остатки армии на берег Койсу, – и шамхал, обескураженный потерями, приказал своим людям прекратить преследование.

Спаси и сохрани!

Разбор полетов был жестокий. К Хворостинину, конечно, претензий не было, к его стрельцам и казакам тоже. Основным виновником неудачи Дума признала Александра, «иже крест целовав, шерть нарушил, не послал своего сына Юрья на помощь». С таким обвинением в Греми прибыли русские послы Савин и Плуханов. Александру, судя по всему, было крайне неудобно. «При владыке Иосифе да при всем лучшем боярстве царь ся каяти», объясняя задержку сугубой географией. Дескать, «ни самому ходить, ни людей своих посылать на шевкала нельзя было, что шевкал живет за горами высокими, дорога к нему тесна». Когда же Семен Савин резонно заметил, что если «разбойник шевкал» как-то добирается до Кахети, то и кахетинцы вполне могли добраться до Тарков, – так что, может быть, московская помощь Александру и не нужна? – у царя, видимо, взыграла гордость. Послов выпроводили восвояси, и на несколько лет контакты между Москвой и Греми были заморожены.

А политическая ситуация тем временем менялась. Турция все более увязала в войне на европейском фронте, и война эта была не слишком удачна для османов, зато в Иране после периода слабых шахов и смут пришел к власти молодой, талантливый и амбициозный шах Аббас, поставивший перед собой цель взять реванш за поражения прадеда, деда и отца. Что хватка у парня железная, а турки мышей в регионе не ловят, стало понятно быстро, и местные лидеры засуетились. В 1599-м, уже при Годунове-царе, в Москву приехали Сараван и Арам, первые за пять лет послы Александра, направившиеся первым делом к патриарху, просить замолвить слово «по православному братству нашему». Типа, конь о четырех ногах, и тот ошибается; кроме того, наконец-то были приоткрыты карты насчет истинных причин неявки кахетинских дружин к Таркам, и это объяснение было «по милости государевой и заступе царевича Феодора» принято с пониманием. Согласие восстановилось. «Клятвенную запись» официально подтвердили. А ни о чем большем Александр пока и не просил: перед ним стояла тяжелейшая задача найти общий язык с Аббасом, вовсю готовившимся к войне с турками, а связи с Россией, которую молодой шах считал желанным союзником, давали кахетинскому царю, как ему казалось, серьезные козыри в предстоящей ему непростой игре.

В принципе, он не ошибся. По ходатайству русского посла Аббас публично признал право вассала из Греми на «двойную присягу» и простил ему былую измену (переход на сторону турок). Но, видимо, решил, что «кахетинский лис» чересчур засиделся на троне и его пора менять на кого-то более надежного. Благо кандидаты были – сыновья Александра, люди уже немолодые, кисли в ранге царевичей и по этому поводу очень злились. В октябре 1601 года второй сын Александра, Давид, арестовал отца, вынудил постричься в монахи и объявил себя царем Кахети, тотчас получив признание шаха и не поспешив посылать в Москву посольство на предмет подтверждения клятвы. Есть основания полагать, что экс-царя планировалось выслать в Россию. Однако ровно через год, 2 октября 1602 года, Давид скоропостижно скончался, а старший наследник, Георгий, которому персы предложили престол, оказался хорошим сыном. Александр II вернулся на трон, начав второе царствование немедленной отправкой в Москву все того же Кирилла с просьбой как можно скорее прислать в Кахети побольше стрельцов (разумеется, «в защиту от шевкала и с ним богопротивных турок»; о персах в письме не поминалось). Послы прибыли в Белокаменную в конце января – и столкнулись там с посланцами шамхала, тоже пытавшегося выжить в новых условиях. Ранее именовавший себя «верным слугой повелителя правоверных в стране гор», Сурхай теперь умолял царя Бориса «злобу старую позабыти, бо все люди горские ныне хотят ыти под государевою рукою во всем послушан, а по ся место служил он Туркскому и от Туркского ныне отстал, хочет государю служить и прямите и до своего живота». Пикантность ситуации, честно говоря, уникальная, думаю, даже Годунов, при всем его светлом уме, на какое-то время впал в ступор.

По сути, все было ясно. Учитывая, с одной стороны, заинтересованность Аббаса в дружбе с Кремлем, а с другой – что вечных друзей в политике не бывает, логичнее всего в новых условиях было поддержать Сурхая, создав тем самым буфер между южными границами России и пока что дружественным, но опасно усилившимся Ираном. Что касается Кахети, то даже не говоря о пользе, которой от нее никакой ждать не приходилось, реально прикрыть ее от всех опасностей, введя серьезный гарнизон, было невозможно. Разумнее всего, и на этом, судя по летописям, настаивал Семен Годунов, дядя царя и начальник его спецслужбы, оставить ее в зоне традиционного «персидского» влияния, оговорив, по признанному шахом праву «второго суверена», режим наибольшего благоприятствования. Ну а Аббас, со своей стороны, просил вообще не вмешиваться в кавказские дела, обещая прижать шамхала своими силами так, что он закается шкодничать, и это, если смотреть совсем уж политически, тоже был не худший вариант. Однако в Москве по-прежнему исходили из того, что проза прозой, а есть вещи, как говорил Рейган, более важные, чем мир, и оставлять «наших православных людей грузинских» на усмотрение басурман никак нельзя. На такой позиции по-прежнему стоял патриарх, а Иов был одним из очень немногих, чье мнение могло повлиять на решение Годунова. К тому же Кирилл вновь, как 10 лет назад, сообщал, на сей раз еще и целуя крест, что в Шамхалате вот-вот начнется усобица, так что война будет легкой прогулкой. По его словам выходило, что надо лишь взять Кумух, «а только государевы люди в тех местах его найдут и ему только бежать из турского города – в Шемаху али в Баку».

Не бойся, я с тобой!

Трудно проникнуть в замыслы другого человека, тем паче давно ушедшего, но, по логике, Александр плел очень тонкую интригу. В воздухе все явственнее пахло войной, и было понятно, что, как только полыхнет, Кахети (никуда не денешься) придется встать рядом с персами. Что, в принципе, было и не плохо: если помощь окажется полезной, шах, глядишь, и земельки подкинет. Но вот появление персидских сарбазов еще и на севере, в Шамхалате, кахетинскому царю вовсе не улыбалось. Сидеть в клещах всегда неприятно. Если бы дружественные Исфахану русские извели шамхала еще до начала военных действий, надобность посылать шахсевенов на север была бы снята. Однако, сколько ни считай, кирдык, как известно, всегда внезапен. Грянуло летом 1603 года. Потеснив турок, Аббас в начале ноября подошел вплотную к Еревану и повелел вассалам, царям Картли и Кахети, прибыть в свою ставку с максимумом войск. Картлийский царь подчинился мгновенно. Александр же, используя все возможные предлоги, послал к суверену лишь малую дружину, а сам продолжал сидеть в Греми, – аж до марта 1604 года, когда к нему прибыло посольство во главе со стольником Татищевым на предмет переговоров о совместных действиях против шамхала. По большому счету, тут он был неправ – война меняла предыдущие расклады и говорить с Москвой на такие темы следовало бы шаху, но телефонов-телеграфов тогда не было, Татищев исполнял данные ему за полгода до того указания, Александр ему подыгрывал, и в конце концов стольник убыл из Греми в полной уверенности, что союзник к выступлению готов, а царь, едва проводив гостя, во главе основных сил своей армии поспешил под Ереван, к Аббасу, где и застрял почти на год, исправно выполняя приказания суверена, в частности, прекрасно зарекомендовав себя в ходе осады и взятия стратегически важной крепости Эривань. А когда в конце года наконец вернулся, узнал, что русские уже пришли. И не просто пришли.